Сейчас я буду писать вещи для многих неприятные потому, что постараюсь избегать эмоций. История с уренгойским мальчиком Колей Десятиенко, выступившем в Бундестаге, опять расколола наше общество. Одни гневно осуждают и его, и его родителей с педагогами, другие считают, что «бедный ребенок» достоин снисхождения… А в чем, собственно, дело?

Я постаралась найти в сети все, что относится к теме, и постепенно у меня возникло понимание того, что все-таки произошло.

Итак, с чего все началось и как уренгойский подросток оказался в Бундестаге?

Оказывается, в Германии существует День скорби. Первый раз он отмечался в 20-х годах прошлого века в память о погибших в Первой мировой. Возобновилась традиция в 1948-м, причем – только в Западной Германии.

Когда закончилась Вторая мировая война, отношение к немцам на территориях, оккупированных советскими и западными войсками, было очень разным. В Восточной зоне отношение советских солдат к немцам было… как бы это поточнее сказать… советским. Отношением интернационалистов, которые четко видели разницу между понятиями «немец» и «фашист».

Мне достаточно лет, чтобы помнить участников Победы – в 80-е, когда я начинала работать журналистом, многие из них были живы и бодры. Их рассказы – то, что потом позволяло не верить сказкам о «миллионах изнасилованных немок» и прочей чуши. Советское командование считало, что немцы и так достаточно наказаны поражением в войне. Для советских людей после Победы гельштат был закрыт. «Кто к нам с мечом придет – от меча и погибнет». Оккупанты получили высшую меру наказания. А вот население Германии не обязано было делить всю ответственность с фашистской властью. Для населения Германии достаточно того, что оно пережило в результате поражения. Вина была, но вина искуплена.

Помню рассказ одного деда о том, как они выпороли пацана из «гитлерюгенда». Мальчишка лет 13-14 засел с пулеметом в разрушенном здании и мешал продвигаться подразделению вдоль берлинской улицы. Естественно, опытные солдаты быстро сориентировались, подобрались к огневой точке с тыла и… обнаружили вместо матерого врага чумазого сопляка, палившего в белый свет, как в копеечку. Пацана быстро скрутили, сняли с него штаны и отходили ремнем по заднице. И сказали: «Иди домой. Для тебя война закончилась».

Рассказывалось это со смехом. Дескать, бывают на войне и такие пердимонокли – приходится становиться педагогом. Наши солдаты понимали, что пацан обманут, что он думает, что защищает свой дом, и винить пацана за это нельзя. Нужно переубедить. Решили, что ремень по заднице – самый действенный метод убеждения. Не знаю, как с точки зрения нынешней толерантности и защиты прав детей, но советские солдаты были людьми простыми и не особо искушенными в тонкостях науки о воспитании. Моему собеседнику тогда, в 1945-м, и самому еще не исполнилось двадцать лет, какая уж тут педагогика…

Дед знал лишь одно: если пацану повезло, то он стал гражданином ГДР и наверняка вспоминал, как по собственной глупости оказался на волосок от смерти, но был за какие-то пять минут осужден и искупил вину, получив право на новую, мирную жизнь «с чистого листа». Советские солдаты имели право и судить, и прощать – они заплатили за это такой кровью, что получили право на все. В том числе – и на искреннее милосердие.

А вот в Западной зоне оккупации картина была абсолютно иная. Там проводилась жесткая политика «денацификации». Причем это выражалось не только в запрете на минимальную политическую активность для бывших членов нацистской партии и сотрудников всяких спецслужб, но и в психологическом давлении на мирное население. Было сделано все, чтобы немцы почувствовали себя людьми второго сорта. В сети попадались жуткие фотографии: немцев-обывателей сгоняли к местам казней военнопленных и евреев и заставляли руками выкапывать трупы и перезахоранивать их на специальных кладбищах…

Все, наверное, помнят, как несколько лет назад это чувство коллективной вины пытались навязать всем русским. Помните: «каждый народ достоин той власти, которая им управляет», «потомки вертухаев», «сто миллионов доносов» и так далее. Пытались сделать так, чтобы быть русским было стыдно. Но не получилось. Российское общество, как за последнюю надежду, буквально зубами уцепилось за тему Великой Отечественной войны. Российское общество сумело найти в себе силы сказать: «Быть русским не стыдно. Нам есть, чем гордиться».

А вот в Западной Германии эта работа была доведена до конца. На какое-то время быть немцем стало стыдно. Сочетание морально раздавленного населения и массированной экономической помощи (метод кнута и пряника) превратили западных немцев в идеально толерантный народ, который способен почитать только жертв. Именно – не героев, не деятелей, не тех, кто сумел что-то сделать, – а жертв. Способен лишь сожалеть и призывать к жалости.

И постепенно все, погибшие во второй мировой, стали восприниматься западными немцами как «жертвы». Не субъекты действия, а объекты. Их послали – они и пошли. Им приказали – они сделали. Вины нет. Невинные жертвы преступных властей. Это позволяло немцам скорбеть о погибших, позволяло проявлять человеческие чувства в отношении к тем, кто не вернулся с фронта. И сегодня именно такой подход доминирует в Германии в оценке гитлеровского периода истории.

Сегодня немцы психологически немного отошли от последствий «денацификации», но свою «самость» они по-прежнему строят на скорби о жертвах. Именно в таком ключе пишутся сценарии мероприятий, посвященных Дню скорби. Именно так подаются сегодня истории немцев, погибших на территории СССР, особенно – умерших в плену.

Интернет – великая вещь. Всегда найдется кто-то, кто копнет поглубже, переведет иноязычную статью, сравнит несколько текстов…

Оказывается, ефрейтор Георг Йоханн Рау, о котором говорил Николай Десятиченко, – не его собственное «открытие». Информацию об этом ефрейторе уренгоец получил от организаторов мероприятия. Немцы собирают информацию о погибших и местах захоронений – это нормально. И с их точки зрения нормально предоставить информацию тем, кто участвует в совместных проектах.

То есть подросток из Сибири поступил так, как принято сегодня поступать в среде «перспективных» мальчиков и девочек: воспользовался чужими наработками, радостно выдав их за свои. Для них это нормально, это – алгоритм успеха, ведь дети тоже пользуются Интернетом и регулярно читают о «плагиате» в диссертациях министров. Раз плагиатор становится министром – значит, воспользоваться чужим – путь к успеху. (Кстати, выступление этого Коли кое-где практически дословно совпадает с теми текстами, которые зачитывали другие русские подростки – тянули-то из одной информационной базы).

У мальчика Коли всего лишь не хватило ума сообразить, что подход к оценке прошлого у немцев сильно разнится с принятым у нас. И что зачитывать «цельнотянутые» куски из чужих работ нужно тоже нужно уметь. Впрочем, этого не понимают сегодня очень многие и постарше Коли.

В России виновность всех, причастных к фашизму, давно доказана. Ни о какой «невинности» речь и не идет. Тот, кто заслуживал наказания, был наказан. Отбыл свой срок в лагерях для военнопленных, искупил вину, помог трудом в послевоенном восстановлении. У нас в городе есть целый квартал «немецких» домов – их строили пленные, и вспоминают их с благодарностью, хорошо строили. Тем, кто выжил и искупил вину, было разрешено жить «с чистого листа». Потому-то, кстати, так раздражают бывшие нацисты в Прибалтике, которые сейчас, приняв западную точку зрения, сейчас пытаются заявлять о своей «невиновности» и, следовательно, о несправедливости наказания, которому они подверглись.

В этом – разница подходов к личной истории каждого человека в России и на Западе. У нас вину перед людьми можно искупить – и все забудут о ней. На Западе вина – метод манипуляции, возможность для требования постоянного покаяния. Или нужно добиваться признания отсутствия вины. Что, собственно, и делают сейчас немцы в День скорби.

Причем, если честно, во всей этой истории мне жальче всего организаторов мероприятия в Бундестаге. Они хотели как лучше, а получилось… как всегда (с). Хотели понимания и демонстрации того, что русские школьники научились видеть людей в рядовых солдатах фашистской армии. Но задача не решаема.

Наши люди давно видят людей в БЫВШИХ гитлеровских солдатах, искупивших вину. И не распространяют отношение к фашистам на всех немцев. Точнее, не распространяли до недавнего времени, до тех пор, пока западные стандарты оценки истории не проникли в наше образование. Но, к сожалению организаторов мероприятия, вместе с западными стандартами к нам проникли и «технологии успеха» вроде массированного использования чужих наработок.

Я внимательно посмотрела запись выступления этого мальчика Коли. О каком понимании или сожалении речь? Пацан безумно рад, что участвует в международном проекте. Пацан волнуется по поводу того, насколько его речь понравится немцам-слушателям. Пацан почти уверен, что должно понравиться – ведь он брал немецкие информационные базы, взрослые дяди «принимающей стороны» старательно помогали ему, говорили, что он все делает хорошо. Пацан надеется, что его выступление в Бундестаге – хороший старт для будущей карьеры… А на тех немцев-военнопленных, о которых он говорит, похоже, ему наплевать с высокой колокольни. Надо о могилах – будет о могилах. Надо о котиках – будет о котиках. Самое главное – понять, что в данный момент имеет большую товарную цену.

К сожалению Коли, выступление получилось слишком громким, и теперь он наверняка недоумевает: а что он такого сделал, в чем ошибся? Ведь он старательно слушал старших. (Куда послали – туда и шел, что говорили – то и делал…) И немцы недоумевают: в чем, собственно, мальчик виноват, почему началась травля?

А потому, что у нас много взрослых дядь и теть вдруг ужаснулись тому, как пацан легко и добровольно решил стать не субъектом, а объектом действия потому, что, с его точки зрения, это в данный момент – наиболее выгодный алгоритм. И еще, заглянув в себя, многие дяди и тети вдруг с удивлением обнаружили, что и сами могли поступить также. Поэтому и принялись кидать в пацана какашками, старательно ставя знак равенства между понятиями «немец» и «фашист».

У нас же ведь тоже почти не осталось тех, кто помнит настоящую войну, кто выстрадал право судить и миловать, обвинять и прощать.

И что будет дальше – не знаю.

Евгения Лифантьева

© 2017, РИА «Новый День»