В последнее время во многих городах всевозможные общественные и политические деятели вновь заговорили о необходимости переименования улиц, получивших свои названия в советское время. Особенно усердствуют в этом отношении в Екатеринбурге. И область хотят сделать Уральской, и имена революционеров с карты убрать…

Оно и понятно. Нынешним «отцам городов» эти имена поперек души.

Ходит нынче какой-нибудь «успешный гражданин» по улице, скажем, Сакко и Ванцетти и морщится. История же старая и мутная, хотя весьма узнаваемая. В 1920 году в Бостоне во время забастовки полиция задержала одного из рабочих лидеров по фамилии Сальседо. Видимо, стражи порядка хотели провести с молодым человеком «профилактическую беседу», да слегка перестарались, так что его труп был обнаружен около полицейского участка. Двое рабочих итальянского происхождения – Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти – решили провести собственное расследование. И даже что-то накопали. Но полицейские подсуетились и быстренько «повесили» на самодеятельных сыщиков нераскрытое дело об ограблении фабричного кассира. Из доказательств у полиции имелось лишь то, что гангстерами были итальянцы, а у одного из преступников свидетели запомнили пышные, как у Ванцетти, усы. Несмотря на хлипкую доказательную базу, рабочих лидеров осудили и казнили. Через 50 лет, в 70-х годах прошлого века американцы сами признали, что дело против Сакко и Ванцетти было сфабриковано. Но уже почти 100 лет имена двух этих итальянцев из Бостона – символ полицейских репрессий против борцов за права рабочих.

Нашему «успешному гражданину» это очень и очень неприятно. Это что же получается? Уберешь какого-нибудь бузотера-профсоюзника с помощью кума из полиции, а он и после смерти не оставит в покое, станет улицей где-нибудь в Венесуэле или во Вьетнаме? Как жить?

А как быть преданным власти педагогам? Начнет какая-нибудь МарьВанна воспитывать очередного недоросля, замеченного на митинге, дескать, подумай о будущем, о завтрашнем дне, о карьере! А он пожмет плечами и скажет: «Я живу на улице Толмачева». И что тут отвечать МарьВанне? Факт, с ее точки зрения, возмутительный. Николай Толмачев и прожил-то всего ничего – 23 года. Не только карьеру – жизнь свою загубил. А ведь не босяк безродный был, не быдло фабричное, из благородных! В университете учился, писал талантливо, да связался со всяким бунтовщиками. В тюрьму сел, из вуза вылетел, карьеру свою, перспективы – все в распыл пустил! Ради чего?

А недоросль еще ухмыляется: «Ради того, МарьВанна, чтобы вы, дочка безмужней доярки из деревни Зачухановка, могли в институт поступить, до завуча дорасти, уважаемым человеком стать и теперь меня воспитывать». И что ему скажешь?

В общем, дай волю сегодняшним «уважаемым гражданам» – половину названий поменяли бы. Но пока не получается.

Причин несколько. Первая: переименования – дело затратное, а за свой счет наш «уважаемый» ничего делать не привык. Значит, нужно брать из бюджета, но в этом случае ему приходится учитывать мнение «всяких разных не успешных не уважаемых».

И это – вторая причина. Почему-то «неуспешные» не хотят расставаться с «советскими», ныне идеологически вредными названиями. Почему бы это?

Ну, и третья причина, которая останавливает тех, кто готов переписать все названия, стерев имена героев прошлого: а на что менять?

И вот тут всевозможные топонимические комиссии начинают буксовать. Проблема нашего времени – дефицит однозначных героев. Дело тут даже не в потребительском отношении к жизни у большинства, а в неоднозначном, постмодернистском отношении к самому понятию героизма.

Советская эпоха, особенно ее первые периоды, была эпохой модерна, эпохой устремления вперед, радости движения. Людей не интересовали детали, их захватывал общий вектор движения. Имена становились символами, очищенными от бытовой шелухи. Герои воспринимались через их подвиг, через поступок, без мелочного копания в повседневности, пафос не вызывал отторжения, и новые, советские названия приживались легко и непротиворечиво.

Но потом наступила эпоха постмодернизма, смешавшая высокое и низкое, обесценившая великое, заменившее подвиг пошлостью и пустившая в обиход фразочку «не все так однозначно». Постмодернизм принижает исключительное до уровня массы, делает великих и выдающихся людей «такими же, как все». У нас это еще усилилось периодом «развенчания мифов», когда дорвавшиеся до трибуны «деятели культуры второго эшелона» радостно принялись опошлять все, что давно стало символами. И Зоя Космодемьянская, по их версии, была всего лишь полусумасшедшая девица с неуравновешенной психикой, и Александр Матросов – уголовник…

До многих имен «ниспровергатели» просто не добрались, не успели, а том бы нам поведали, что Никола Сакко мог грубо ругаться с женой и вообще Сакко и Ванцетти – настоящие гангстеры, ведь так решил «самый справедливый в мире» американский суд, а его решения под сомнения ставить нельзя…

Однако постмодернизм хорош для разрушения мифа, а вот для создания новых образцов он абсолютно непригоден. Безгрешен только папа Римский, да и то в это верят лишь католики. В жизни любого человека можно найти (или хотя бы выдумать) какие-нибудь пятна и неоднозначность. А нынешняя успешность вообще – следствие далеко не положительных личных качеств. Даже там, где успех достигается за счет таланта и трудолюбия, скажем, в искусстве, всегда найдется немало тех, кто искренне уверен: дело не в таланте, а в изворотливости, в умении потрафить «сильным мира сего».

Вот и получается, что старые имена, конечно, стереть можно, а новых – просто нет. Не появились. Кого ни возьми из более или менее известных – «все не так однозначно» (с). Этот – водку пил, этот – с любовницами крутил, этот – еще что-то такое творил… Улицу назвать, конечно, можно, но как придет время нового «развенчания мифов», и будущие поколения поинтересуются: а как этот успешный персонаж заработал свой первый миллион? Сколько трупов с бетоном на ногах еще из воды не выловлено?

Постмодернизм – оружие обоюдоострое, равняющее под одну мерку всех подряд, вне зависимости от размера банковского счета.

Конечно, старым улицам теоретически можно вернуть дореволюционные имена. Появятся в каждом городе стандартные, как «хрущебы», Воскресенские, Крестовоздвиженские, Рождественские… Правда, и тут может промашка выйти. До революции кое-какие улицы назывались именами «лучших людей города» – всяких губернаторов и купцов-застройщиков, а там тоже все может быть далеко не однозначно. А если еще глубже копать, до народных топонимов, найдешь что-нибудь совсем неблагозвучное или ныне бессмысленное вроде Гнилой Ямы, Вонючки, Поганой, Чумной… Или – Банной, Каретной, Конюшенной… Если какая-нибудь Сенная никогда не переименовывалась, если к названию привыкли, то это слово – связь с историей города. А если ни с того ни с сего обозвать квартал новостроек на месте снесенного частного сектора «Банным», при том, что в округе – ни одной бани, то попахивает шизофренией.

Но старых улиц не так уж и много, большинство строилось уже при Советской власти. И на что тут переименовывать – вообще непонятно. Советские имена страшны, а новых – нет. Разве что найдется какой-нибудь недавно умерший старичок из тех, кто при жизни сильно успешным не считался, с хлеба на воду перебивался, просто добросовестно работал на своем месте. А тут стали некролог писать и обнаружили, что сделал человек для города побольше, чем все «успешные» вместе взятые. Старичок из тех, про кого говорят: сегодня таких уже не делают. Советской закалки. Но, так как дед уже помер, можно его именем что-нибудь назвать. Неоднозначно, конечно, но достаточно безопасно, без особого пафоса и пиетета, но все же какое-никакое, но имя.

В общем, тяжко топонимическим комиссиям в эпоху постмодернизма…

Евгения Лифантьева

© 2017, РИА «Новый День»