15 октября исполняется 200 лет со дня рождения Михаила Лермонтова – классика отечественной и мировой литературы. Юбилей солидный, но отмечается, не в пример 200-летию того же Пушкина, более чем скромно. Скорее, камерно и даже приватно. Нас с детства долбят стереотипами, что Пушкин – солнце русской поэзии, наше все, он первый, Лермонтов за ним. Но два этих гения несопоставимы, и на первый – второй не рассчитываются.

Если Пушкин, действительно, энциклопедист русской жизни, то Лермонтов – импрессионист, сумевший облечь в слова чувства, мысли, эмоции и настроения не просто своего поколения, но целой нации. Не случайно подросткам – еще не закостеневшим под напором взрослой жизни и искренне реагирующим на все происходящее – всегда ближе Лермонтов. Но вот странность: человек, прочно вошедший в историю и литературу, получивший признание при жизни – его лиричные стишки молниеносно разбирали по альбомам дамы и шептали кавалеры чаровницам на балах, его острые строки о России моментально расходились по просвещенному обществу и долетали до самого «верха» – так и не стал государственным достоянием. Может быть, дело в том, что человек с невероятным чувством собственного достоинства и болью за свою страну всегда подозрителен и неблагонадежен? Может быть, именно поэтому стихи Лермонтова, и через 200 лет не потерявшие актуальности, начали исчезать из школьников учебников?

Феномену Лермонтова посвящена авторская колонка читателя NDNews.ru, филолога Веры Владимировой:

«Классики редко становятся «домашними» поэтами. А в моей семье такой был. Лермонтов. Большую серо-зеленую книжку с его избранными сочинениями папе-маме проще всего было взять с полки, чтобы почитать нам что-нибудь перед сном. Или – в бОльшем объеме, но того же Михал Юрьича – если болели и героически терпели горчичники и прочие издевательства лекарей.

Так что купец Степан Парамонович Калашников, Мцыри, Евгений Арбенин, Григорий Печорин, царица Тамара, княгиня Вера, княжна Мэри и, конечно, Демон стали за детские годы почти членами семьями, так же, как многочисленные адресаты любовных посланий поэта – все эти m-lle Souchkoff, Щербатова, Мусина-Пушкина, Смирнова, Ростопчина, Карамзина, загадочная Н. Ф.И.; неизвестные К. и Л…

А цитаты « из Лермонтова» домочадцы разобрали на все случаи семейной жизни. Нет обеда, и начиналось: «Куска лишь хлеба он просил, И взор являл живую муку…»

Про «совковые» житейские трудности вздыхалось: «Всё это было бы смешно, Когда бы не было так грустно…» А про политические: «Люблю отчизну я, но странною любовью! Не победит ее рассудок мой…» Если кто-нибудь ленился, то в его адрес летело: «Он был врагом трудов полезных».

Когда наваливалась хандра, а дела шли из рук вон, сам собой находился лирический аналог: «И скучно и грустно, и некому руку подать В минуту душевной невзгоды...»

Ну, и конечно, когда в гости заходил дядя – большой знаток зоологии, банальный вопрос, отчего это у нас рыбки в аквариуме вялые, а некоторые плавают уже брюхом кверху, начинался высокохудожественно: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…»

И даже про тяжкие последние испытания родители умудрились сказать по-лермонтовски: «Меня могила не страшит, Там, говорят, страданье спит…»

Да и сам том Лермонтова, изданный в 1946-м году, появился в доме отнюдь не случайно. Его маме подарил её классный руководитель, сделав надпись вполне в духе времени: «Лучшей ученице и хорошему товарищу своих одноклассников». Хотя на самом деле выбор внимательного учителя был связан с анекдотом: на школьном вечере влюбленный в маму – тогда просто 14-летнюю девочку – одноклассник Коля Бадмацаренов прочел стихи, якобы, собственного сочинения, посвященные таинственной Э. Л. Стихи были прелестны:

Графиня Эмилия –

Белее чем лилия,

Стройней ее талии

На свете не встретится.

И небо Италии

В глазах ее светится,

Но сердце Эмилии

Подобно Бастилии.

Ученики школы в маленьком бурятском городке, конечно, тут же раскусили адресата любовного послания: Эмилия у них на всю округу была одна, правда, смуглая и мягкосердечная, зато, и вправду, синеглазая. Мама была счастлива: новый год, недавно закончилась страшная война, елка с красивыми китайскими стеклянными шарами, на большом столе мандарины и пирог с черемухой. И что из того, что «стихотворение Коли» написано Лермонтовым и посвящено графине Эмилии Карловне Мусиной – Пушкиной, урожденной Шернваль – красавице Николаевского двора?!

Я же полюбила Лермонтова – всерьез и навсегда, прочитав его «Героя нашего времени». Мне, как до этого – не будем смущаться – великому Чехову, а после него стареющему Бунину, что восхищались этим романом, понравилось в произведении всё – язык, умелый увлекательный рассказ, абсолютно свободный Печорин, все эти изысканные (каждая по-своему) дамы и чудесные пейзажи Лермонтова. Помню это странное ощущение прогулки, возникающее при чтении «Героя».

И уж потом, когда поэт заворожил меня окончательно чистым звуком своей поэзии, откровенно автобиографичной, отстраненной от социального контекста, да и мира в целом, я стала ловить себя на том, что раз « связавшись» с Лермонтовым, от него уж не отделаешься. Мне нравилось у него все, благо, он работал в разных жанрах. Нравились даже его стихи о войне, основанные на собственном армейском опыте (опять «примажусь» к великим: по словам Толстого, «Бородино» было тем зерном, из которого выросла его «Война и мир»). Все больше и больше хотелось знать о его жизни, о людях, что были им так откровенно и желчно описаны. О женщинах, в которых он влюблялся «слишком поздно»: устав ждать от поэта проявления симпатии, они выходили замуж, и лишь тогда в своей недоступности становились желанны. Даже мои приятели и знакомые частенько оказывались «с лермонтовской бусорью». Один из коллег очень хотел сына назвать Петром – в честь деда. Назвал Михаилом.

Спрашиваю: «Что так?»

Отвечает: «Понимаешь, вспомнил, что Лермонтова отец тоже хотел назвать Петром, а бабка настояла на Михаиле».

Я: «Так у Лермонтова дед был Михаилом. Пусть бабка и не любила постылого мужа – изменщика и самоубийцу, но все ж корни, крона…»

Он: «Нет, ну и вообще – как хороший писатель, так Михаил – Булгаков, Зощенко, Жванецкий. А началось все с Лермонтова. Да и я Юра».

Подруга отказала поклоннику на том, важном для нее, основании, что тот родился 27 июля – в день смерти Лермонтова. Жених – курсант военно-морского училища, обиженный, но не сломленный убеждал: «Но год-то другой! И вообще я стану адмиралом – Лермонтов-то твой даже до капитана не дослужился… Ну, хочешь дату в паспорте на 25-ое поменяю?!»

На что получил ответ: «25 июля умер Высоцкий». «Партия», как говорили во времена Лермонтова, « расстроилась». По вине … Лермонтова, тоже, кстати, любившего( после того, как осознал, что по какой-то необъяснимой причине нравится дамам) «пожуировать» на балах, разбить парочку-другую «сговоренных» партий. Ну, а потом, после карт и балов, возвращался в свою « башню из слоновой кости», где творил о вечном и прекрасном- чистый романтик.

Лермонтов состоял как бы из двух личностей: бравого храброго офицера – циничного наблюдателя и светского льва – и, как говорила Ахматова, «поэт лишь дух» – тонко вибрирующего художника, то есть материалиста и метафизика. А что удивительного? Даже астрально объяснимо: знак Лермонтова – Весы – двулик, и в каждую минуту побеждает та сущность, что нужнее в данной ситуации её обладателю.

Наверное, мое ощущение, что Лермонтов упивался несовместимостью идеалов с реальностью, не оригинально. Хотя публика – и нынешняя, и та, что читала поэта на протяжении двух веков – чаще всего буквально воспринимает его как главного для своей эпохи певца разочарования, протеста, нравственного противостояния системе. И литературоведы из « продвинутых» именно его, а не Пушкина считают поэтом, начавшем в отечественной литературе новую «гуманистическую европейскую традицию». Но все эти рассуждения, как и общие места, вроде того, что «стих поэта обычно тяготеет к четырехстопнику», лучше оставить занудам- исследователям. Меня же все более занимает природа магии Лермонтова и вопрос: почему его так не любит любая историческая власть?!

Владислав Ходасевич сто лет назад написал, что одна из его знакомых лермонтофилок, сокрушалась: мол, всегда Лермонтова «приносят в жертву Пушкину и даже памятью его жертвуют во имя памяти Пушкина, вот и 100-летний юбилей практически не готовят, что- нибудь да придумают, чтобы не отмечать». «Придумала», конечно, жизнь – началась Первая Мировая. Но что правда, то правда: власть приближения к Лермонтову как бы избегает. И ничего не придумав, по большому счету и 200-летний юбилей не празднует.

Пушкинский юбилей – двухсотлетие со дня рождения – в России в 1999 году праздновался с размахом. Видеоролики, где россияне читают наизусть Пушкина, крутили по ТВ почти весь год. Пародия на эти ролики попала даже в культовый фильм «Брат 2». Вспомните: не изувеченный интеллектом «браток» на фоне черного джипа силится прочесть «Нет, я не Байрон, я другой». Стихотворение это – лермонтовское. Возможно, его выбрали потому, что очень уж подходило к образу коротко стриженого братка: «Я раньше начал, кончу ране Мой ум немного совершит». Правда, не исключено, что таким образом авторы фильма посмеялись над массовым зрителем, которому, что Пушкин, что Лермонтов... Так или иначе, но ничего подобного в лермонтовский юбилей не планируется – лишь череда разрозненных мероприятий, предназначенных, скорее, для интеллектуальной элиты, нежели для широкой публики.

С другой стороны, вопрос об антипатии власти к Михаилу Юрьевичу почти риторический. Ведь вся его, так называемая, «гражданская лирика» – зеркало почти для всех (или всех?) отечественных правителей. Другое дело, что не симпатизировала Лермонтову и «угрюмая толпа» современников. Известным поэт стал после этих крамольных строк:

А вы, надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки

Игрою счастия обиженных родов!

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!

Таитесь вы под сению закона,

Пред вами суд и правда – всё молчи!..

Но есть и божий суд, наперсники разврата!

Есть грозный суд: он ждет;

Он не доступен звону злата,

И мысли, и дела он знает наперед.

Они были написаны 7 февраля 1837 года, а уже 23 февраля появилось «Дело о непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии гусарского полка Лермонтовым...». И «демон русской поэзии» отправился в свою первую кавказскую ссылку. По воспоминаниям современников, сочувствующих ему было куда меньше, чем злорадствующих. И, как мне кажется, не только потому, что обличителей власти в России никогда не жаловали, и не из-за сложного характера Лермонтова, едко шутившего над приятелями, расстраивавшего, как уже говорилось, чужие свадьбы, дерзкого, и казалось, мало любившего и ценившего жизнь и окружающих:

Как часто, пестрою толпою окружен,

Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,

При шуме музыки и пляски,

При диком шепоте затверженных речей,

Мелькают образы бездушные людей,

Приличьем стянутые маски

По-моему, многие современники и часть потомков осудили в Лермонтове «инаковость»: он был чужим со своей «странной любовью» к родине, презреньем к её купленной кровью славе, равнодушием к её преданьям. В общем, чихал он на духовные скрепы.

Ни слава, купленная кровью,

Ни полный гордого доверия покой,

Ни темной старины заветные преданья

Не шевелят во мне отрадного мечтанья,

Но я люблю – за что, не знаю сам –

Ее степей холодное молчанье,

Ее лесов безбрежных колыханье,

Разливы рек ее, подобные морям;

Проселочным путем люблю скакать в телеге

И, взором медленным пронзая ночи тень,

Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,

Дрожащие огни печальных деревень…

А ведь еще есть вот эти лермонтовские «вольности» почти 200-летней выдержки:

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, им преданный народ.

Уже не первый год в стране разворачивается целая кампания по дискредитации этого самого известного лермонтовского стихотворения, отчаянно смелого (как и офицер Лермонтов, награжденный чуть ли не в первую неделю второй Кавказской ссылки золотой саблей «За храбрость») и оглушительно злободневного. Как писал о поэте, что формировал его вкусы и предпочтения в молодости, Иосиф Бродский: «Мундир Лермонтов носил не для маскарада – он был бойцом во многих смыслах… Его диапазон широк: лихорадочно горящие строки нацелены на миропорядок в целом».

На нелепом основании, что нет его автографа (стихотворение было записано со слов Лермонтова, предположительно в 1841 году после того, как ему в 48 часов приказали покинуть Петербург), современные российские «исследователи», а вслед за ними и идеологи утверждают, что строки о «стране рабов, стране господ» не лермонтовские.

Лермонтоведы Российского государственного научного фонда в 2013 году «пришли к выводу», что авторство Лермонтова сомнительно, а история стихотворения мистифицирована.

Что странно: ведь часть русской литературы на протяжении, по меньшей мере, нескольких сот лет существовала в списках, самиздате или даже передавалась из уст в уста. К примеру, несколько стихотворений Ахматовой дошли до нас исключительно благодаря записям, сделанным Лидией Чуковской. Из чужих дневников извлекали творения и других поэтов… Почему же именно это стихотворение попало в опалу? Вряд ли виной вынесенная на свет божий очевидная, так сказать, немытость России. Об этой реальной грязи, равно, как неизбывной российской нищете и пьянстве писали почти все поэты: «Люблю твои пороки И пьянство, и разбой» (Есенин); «Россия, куда мне бежать От голода, мора и пьянства» (Андрей Белый); «Льют безрадостную водку И надежды топчут в грязь» (Саша Черный); «На родину тянется туча, Чтоб только поплакать над ней» (Афанасий Фет), список цитат можно продолжать долго.

Но! Эти поэты очевидную грязь и нищету воспевают, противопоставляя ей духовную, якобы, чистоту России. И только Лермонтов под немытостью подразумевает разом всё: «и грязные селенья, и грязные дела, и грязное, рабское мышление». Ну, не пел Лермонтов в хоре. Только соло. Можно ли было ему это простить?! Вот и не прощают. Хрестоматийное стихотворение постепенно покидает российские школьные хрестоматии. Был бы единый учебник литературы – наподобие жуткого аналога по истории, новые поколения российских школьников и не знали бы уже ничего о «немытой России», но поскольку учебников много (пока), изгнали стихотворение ещё неотовсюду. Впрочем, это вопрос времени.

Настанет год, России черный год,

Когда царей корона упадет;

Забудет чернь к ним прежнюю любовь,

И пища многих будет смерть и кровь;

Когда детей, когда невинных жен

Низвергнутый не защитит закон;

Когда чума от смрадных, мертвых тел

Начнет бродить среди печальных сел,

Чтобы платком из хижин вызывать,

И станет глад сей бедный край терзать;

И зарево окрасит волны рек:

В тот день явится мощный человек,

И ты его узнаешь – и поймешь,

Зачем в руке его булатный нож;

И горе для тебя!– твой плач, твой стон

Ему тогда покажется смешон;

И будет все ужасно, мрачно в нем,

Как плащ его с возвышенным челом.

Однако, на пафосной ноте – мол, и я придерживаюсь той же платформы, разделяю взгляды поэта, что неизменно называют провидцем, заканчивать не хочется.

Ведь Лермонтов – прививка романтизма с детства. Такой духовник- утешитель- вдохновитель. И просто чудесный рассказчик. И не только у меня.

Два года назад ленинградская (она настаивает на таком названии вещей) старушка, пережившая девочкой всю блокаду в осажденном городе, рассказала, как стихотворение Лермонтова спасло ей жизнь. Зимой 42-го, возвращаясь от тетки, она попала под обстрел:

«Я понимала, что нужно бежать. Но так испугалась, что мне стало плохо. Ноги, как ватные. Меня заметила учительница из нашей школы. Историк. У нас она не преподавала, но мы знали , что она « из старорежимных», бестужевка. Подошла, подхватила. Все поняла, и мы медленно, а потом все быстрее пошли, почти побежали. Она говорила: «Все будет хорошо, успокойся, дыши». И вдруг стала красивым низким голосом рассказывать:

В глубокой теснине Дарьяла,

Где роется Терек во мгле,

Старинная башня стояла,

Чернея на черной скале.

В той башне высокой и тесной

Царица Тамара жила:

Прекрасна, как ангел небесный,

Как демон, коварна и зла.

Это была лермонтовская « Тамара». И хотя я не знала, ни кто такой евнУх, ни что такое Дарьял или тризна, но музыка и ритм стиха , и интерес – чем все закончится в башне у коварной царицы – вернули меня в нормальное состояние».

© 2014, «Новый Регион – Челябинск»

Публикации, размещенные на сайте newdaynews.ru до 5 марта 2015 года, являются частью архива и были выпущены другим СМИ. Редакция и учредитель РИА «Новый День» не несут ответственности за публикации других СМИ в соответствии с Законом РФ от 27.12.1991 № 2124-1 «О Средствах массовой информации».