Довлатов как-то заметил, что самыми симпатичными героями Чехов сделал врачей, то есть людей одной с ним профессии. Продолжив эту логическую цепочку о природе творчества (лучше всего художникам удается рассказать о личном опыте и предпочтениях), можно с уверенностью сказать, что Пастернак написал о феврале – месяце своего рождения – просто дивные стихи.

Это февраль 22-летнего Бори Пастернака:

Февраль. Достать чернил и плакать!

Писать о феврале навзрыд,

Пока грохочущая слякоть

Весною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,

Чрез благовест, чрез клик колес,

Перенестись туда, где ливень

Еще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,

С деревьев тысячи грачей

Сорвутся в лужи и обрушат

Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,

И ветер криками изрыт,

И чем случайней, тем вернее

Слагаются стихи навзрыд.

А это «Зимняя ночь» 56- летнего Бориса Леонидовича: Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка

Со стуком на пол.

И воск слезами с ночника

На платье капал.

И все терялось в снежной мгле

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Узнаваемая со студенческих лет, ни на что не похожая экспрессия Пастернака – переносное значение главенствует над прямым, запечатленный миг длится вечность, оживают явления природы и очеловечиваются бездушные предметы… Кажется, что его стихи написаны не только для людей, но и для росы, снега, дождя, ландышей. И легким дыханием своего стиля, сотканного из музыки, живописи и литературы, он превращает действительность в поэзию, а его поэзия, заряженная прямо таки мировой энергией, преобразует – только для читателя, не навсегда, но на требуемое время и в нужном формате – окружающую реальность.

10 февраля исполнилось 125 лет со дня рождения Бориса Пастернака. Поэта, которого практически два поколения соотечественников не читали, исходя из гадкой практики советского времени на запрет всего многослойного, неоднозначного и красивого в литературе. В этом же году исполняется 55 лет со дня смерти поэта, и, боюсь, эта дата и связанные с нею обстоятельства ухода Пастернака много символичнее для всех нас в наше время – время кривых зеркал и неискренних что восторгов и ликований, что кликушества и ненависти…

О жизни Пастернака теперь в нашей стране, благодаря книге года харизматичного Дмитрия Быкова, народ знает гораздо больше, чем о самой поэзии и прозе писателя: по давней привычке информация о художнике куда более востребована, чем его творчество. Мне же, когда после 30 лет забвения творчества писателя стали – начиная так с года 1989-го – вытаскивать на свет божий подробности пастернаковской повседневности, на какое-то время эти детали (про то, как поэт с домочадцами ел на завтрак разогретый вчерашний ужин, про аборты его возлюбленной Ольги Ивинской и пр, пр.) отбили всякое желание читать Пастернака. И много раз я думала, как все же мы бесцеремонны: сначала «распяли» поэта, а потом, не успев толком насладиться его стихом и понять всю сложную простоту его образов и идей, полезли в его приватность. Вряд ли скрытного и нервного, прекрасно образованного и воспитанного Пастернака это бы порадовало – скорее, подобное препарирование особенностей его натуры и подробностей жизни оскорбило, покоробило.

В последние недели, впрочем, о Пастернаке начитанные академические товарищи и литераторы рассказывают много умного и дельного, интересного и точного. А я все не могу избавиться от горечи событий, что свели поэта в могилу. Ибо как точно выразился один из современников о Дельвиге – его не болезнь убила, смертелен был разговор с наоравшим на поэта Бенкендорфом. Трудно не разделить точку зрения все того же Быкова, что и рак легких Пастернака появился на почве крайнего нервного напряжения поэта, вызванного тем, как его долго – несправедливо и жестоко – не читая! – «осуждали».

Некие звоночки нашего времени – да хоть с тем же зашельмованным «Левиафаном» – смутно напоминают, что времена меняются, а нравы – не смягчаются… В 1958-м волну ненависти к Пастернаку вызвало присуждение Нобелевской премии. Получит Оскара «Левиафан» как лучший зарубежный фильм через 57 лет после этого события, как бы опять горе-патриоты не сорвали глотки, беснуясь, что это «клеветники России» осуществили исключительно из политических соображений…

Собственно, при жизни Пастернак был, скажем так, признан в СССР очень короткий период – с конца 20-х и до 1936-го года. На первом съезде советских писателей Николай Бухарин даже предлагал признать БЛП лучшим поэтом советской страны (любопытно узнать, а кого бы он предложил в «худшие»?!). Однотомник поэта ежегодно переиздавали с 1933 по 36-й год. А потом произошло то, что произошло, и, тем не менее, до трагических событий 1958-го года поэт прожил более 20 лет, правда, с 36-го года он очень долго просто не мог писать стихов…

«Новый Регион – Челябинск» в контакте, Одноклассниках и Facebook*

С 1946-го года Пастернак 4 раза выдвигался на соискание Нобелевской премии по литературе. Но только 23 октября 1958 –го года с подачи знаменитого Альбера Камю (лауреата Нобелевки 1957-го) он стал вторым писателем из России (после Бунина), удостоенным этой награды. Его «Доктор Живаго» уже был опубликован на Западе, что вызвало, как выражаются – и справедливо – исследователи творчества писателя « травлю» под названием «Не читал, но осуждаю!» со стороны советских пропагандистов.

Присуждение премии стало поводом для усиления травли.

«Литературная газета» от 25 октября 1958 года: «Пастернак получил «тридцать серебреников», для чего использована Нобелевская премия. Он награждён за то, что согласился исполнять роль наживки на ржавом крючке антисоветской пропаганды… Бесславный конец ждёт воскресшего Иуду, доктора Живаго, и его автора, уделом которого будет народное презрение».

Днем позже «публицист» Давид Заславский напечатал в «Правде» статью «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка».

А гимнописец всех режимов Сергей Михалков откликнулся на присуждение Пастернаку премии эпиграммой «Нобелевское блюдо»:

Антисоветскую заморскую отраву

Варил на кухне наш открытый враг.

По новому рецепту, как приправу,

Был поварам предложен пастернак.

Весь наш народ плюёт на это блюдо:

Уже по запаху мы знаем, что откуда!

Из выступления на Пленуме ЦК ВЛКСМ 29 октября 1958 года Владимира Семичастного – первого секретаря ЦК комсомола:

«…как говорится в русской пословице, и в хорошем стаде заводится паршивая овца. Такую паршивую овцу мы имеем в нашем социалистическом обществе в лице Пастернака, который выступил со своим клеветническим так называемым «произведением». <…> если сравнить Пастернака со свиньёй, то свинья не сделает того, что он сделал. <…> А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического, по которому он так соскучился, о котором он в своём произведении высказался. Я уверен, что наша общественность приветствовала бы это».

Из выступления на Общемосковском собрании писателей СССР 31 октября 1958 года Сергея Смирнова:

«Нельзя не упомянуть, что, в отличие от других, Нобелевские премии по литературе все чаще идут из политических соображений, ничего не имеющих общего с литературой.

Я вам напомню, они ухитрились не заметить Толстого, Горького, Маяковского, Шолохова, но зато заметили Бунина. И только тогда, когда он стал эмигрантом, и только потому, что он стал эмигрантом и врагом советского народа.

Премия по литературе была присуждена такому врагу советского народа, как Черчилль. Премия Нобеля была присуждена фашиствующему французскому писателю Камю, который во Франции очень мало известен, а морально представляет личность, рядом с которой никогда не сядет ни один порядочный писатель. Это Камю прислал дружескую телеграмму Б. Пастернаку. <…>

Я вспоминаю, как норвежский народ казнил писателя Кнута Гамсуна, который перешел на сторону немцев в годы немецкой оккупации, когда в отгороженный забором его дом летели его сочинения! Народ показывал ему, что не желает держать в руках его книги.

Мне кажется, что достоин такой гражданской казни и Б. Пастернак, и кажется, что нам следует обратиться к правительству с просьбой- лишить Пастернака советского гражданства!» (Аплодисменты).

И уже 27 октября 1958 года Пастернак был единогласно исключён из Союза писателей СССР, кроме того, писатели просили лишить его советского гражданства. Несколько писателей на заседание Союза не явились – по болезни, из-за отъезда или без указания причин (в их числе, Твардовский, Шолохов, Лавренёв, Маршак, Эренбург и Леонов). Однако Твардовский, Лавренёв и другие члены редколлегии журнала «Новый мир», отклонившего рукопись романа «Доктор Живаго», в письме в «Литературную газету» от 25 октября 1958 года, мягко говоря, негативно отозвались о романе и его авторе

Единственное, что могло если не утешить, то рассмешить умного поэта в те абсурдные и страшные дни, так это неожиданное совпадение, превратившее пропагандисткий хор в какофонию: в том же году Нобелевской премии по физике удостоились советские физики П. Черенков, И. Франк и И. Тамм.

И 29 октября в газете «Правда» появилась статья, подписанная шестью академиками, о выдающихся достижениях советских физиков, награждённых Нобелевскими премиями. В ней был уморительный абзац о том, что присуждение премий физикам было объективным, а по литературе – «субъективным», вызванным конъюнктурными политическими соображениями.

А вечером того же дня в Переделкино приехал академик Леонтович – один из авторов статьи, заверивший Пастернака, что настоящие физики так не считают, и тенденциозных фраз в статье просто не было, их вставили помимо академической воли. И еще один интересный факт: статью отказался подписать академик Арцимович на том основании, что он не читал романа Бориса Пастернака и, сославшись на завет Павлова учёным – говорить только то, что знаешь. Арцимович, кроме того потребовал, чтобы ему дали прочесть «Доктора Живаго» – мол, когда прочитаю, тогда приносите цидулю на подпись…

Но защита физиков не помогла лирику… Обличительные митинги целый год! Шли на рабочих местах, в институтах, заводах, чиновных организациях, творческих союзах, где составлялись коллективные оскорбительные письма с требованием наказать и без того опального поэта.

Несмотря на то, что премия была присуждена Пастернаку «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа», усилиями официальных советских властей она должна была надолго запомниться только как прочно связанная с романом «Доктор Живаго», антисоветская сущность которого постоянно выявлялась в то время агитаторами, литературными критиками, лекторами общества «Знание» и пр, и пр.

В результате массовой кампании давления, как все мы знаем, Пастернак отказался от Нобелевской премии.

Из телеграммы, посланной поэтом в адрес Шведской академии: «В силу того значения, которое получила присуждённая мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от неё отказаться. Не сочтите за оскорбление мой добровольный отказ».

Джавахарлал Неру и Альберт Камю взяли на себя ходатайство за нового нобелевского лауреата Пастернака перед Никитой Хрущёвым, но всё оказалось тщетно. К счастью, писатель не был ни выслан из страны, ни посажен в тюрьму.

Несмотря на исключение из Союза писателей СССР, Пастернак продолжал оставаться членом Литфонда, он получал гонорары, публиковался. И… не захотел покинуть СССР. Причин было много, главная – опасения за близких, в том числе, и за попавшую в заключение Ольгу Ивинскую. Впрочем, правдой были и строки поэта в письме на имя Хрущева: «Покинуть Родину для меня равносильно смерти. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой».

В феврале 1959-го года из-за опубликованного «на Западе»» стихотворения «Нобелевская премия» Пастернака вызывали к Генеральному прокурору СССР Руденко, где угрожали обвинением по статье 64 «Измена Родине». И , опять же к счастью, никаких последствий для поэта это событие не возымело. Если не считать того, что Ольга Ивинская по надуманному обвинению сидела в тюрьме…

А 30 мая 1960-го года Бориса Пастернака не стало.

О, знал бы я, что так бывает, Когда пускался на дебют, Что строчки с кровью – убивают, Нахлынут горлом и убьют! ………………………….. Когда строку диктует чувство, Оно на сцену шлет раба, И тут кончается искусство, И дышат почва и судьба.

В конце ХХ века Борис Пастернак вернулся к читателям, вскружив чистым звуком своей поэзии головы студентов перестроечных 80-х, что, наконец-то, смогли прочитать его произведения в значительном объеме и почти без купюр (хотя полное собрание его сочинений увидело свет только в 2005-м году). Тогда тонко чувствующая девушка могла и влюбиться в поклонника, декламирующего волшебное:

Засыплет снег дороги,

Завалит скаты крыш,

Пойду размять я ноги:

За дверью ты стоишь.

Одна, в пальто осеннем,

Без шляпы, без калош,

Ты борешься с волненьем

И мокрый снег жуешь.

Деревья и ограды

Уходят вдаль, во мглу.

Одна средь снегопада

Стоишь ты на углу.

Течет вода с косынки

За рукава в обшлаг,

И каплями росинки

Сверкают в волосах.

И прядью белокурой

Озарены: лицо,

Косынки и фигура

И это пальтецо.

Снег на ресницах влажен,

В твоих глазах тоска,

И весь твой облик слажен

Из одного куска.

Как будто бы железом,

Обмакнутым в сурьму,

Тебя вели нарезом

По сердцу моему.

И в нем навек засело

Смиренье этих черт,

И оттого нет дела,

Что свет жестокосерд.

И оттого двоится

Вся эта ночь в снегу,

И провести границы

Меж нас я не могу.

Но кто мы и откуда,

Когда от всех тех лет

Остались пересуды,

А нас на свете нет?

И очень бы не хотелось, чтобы эта магия Пастернака, страшно представить – отсутствующая в нашей жизни до конца 80-х годов прошлого века – в нынешнее лихолетье, когда вновь невесть кто начинает цензурировать гуманитарные науки, опять исчезла.

Ну, что ж, тогда, как написал мне в 2008-м один из приятелей, колесивших по Европе, прислав открытку с потрясающими видами Монако и маркой, посвященной 50-летию присуждения Пастернаку Нобелевской премии, что выпустили в этом княжестве:

«Я эмигрирую в Монако, здесь знают, ценят Пастернака!»

Челябинск, Вера Владимирова

* Продукты компании Meta, признанной экстремистской организацией, заблокированы в РФ.

© 2015, «Новый Регион – Челябинск»

Публикации, размещенные на сайте newdaynews.ru до 5 марта 2015 года, являются частью архива и были выпущены другим СМИ. Редакция и учредитель РИА «Новый День» не несут ответственности за публикации других СМИ в соответствии с Законом РФ от 27.12.1991 № 2124-1 «О Средствах массовой информации».