Наступивший високосный 2016-й нынешняя историческая, так сказать, власть, годом истории или географии (что вполне логично на фоне отечественных гострендов, да и после минувшего года литературы), а еще лучше геополитики (что вполне логично в нынешнем мировом контексте) «назначить» не решилась. Пошла по пути следующего (за всекрестителем) Владимира, единолично решившего, что из всех искусств для нас важнейшим является именно оно – кино. То ли потому, что в период обострения ситуации с «хлебом», правители сочли уместным подбросить «пиплу» (еще и накануне парламентских выборов) «зрелищ». То ли потому, что клан главных отечественных кинематографистов решил мохнатой ручищей подгрести к малопродуктивному проекту «едим дома» еще и многообещающий «глядим дома».

В принципе, я не против года кино. Даже не буду возражать, если 17-й обозначат «годом цирка»: против исторической власти не попрешь. Однако, и цивилизационную индивидуалистическую модель существования в этом «безумном, безумном, безумном, безумном мире», и не менее безумном отечестве еще тоже никто не отменял.

Посему «мы с товарищами посоветовались», а NDNews.ru нашу идею одобрил, и решили провозгласить в отдельно взятом сегменте мировой паутины год родного языка. Ничего противозаконного: ведь сценарии к своим «раям», «сибириадам» и прочим «чужим среди своих» наши братья Люмьер – они же М`их`алк`овы – пишут или заказывают на русском языке. Ну, вот и подсобим этим «домашним» любимцам режима: подучим родной и могучий, чтобы адекватнее их с Медынским грядущие шедевры воспринимать и критиковать. Тем более, что постичь «русский» пока смог, ну, это на мой придирчивый взгляд, лишь один «наш современник» – Дитмар Эльяшевич Розенталь. Остальные готовы идти на соглашательство и не обладают чувством языкового стиля и безупречного языкового вкуса в сравнении с этим не то, чтобы корифеем – скорее жрецом странной и неоднозначной субстанции «русский язык».

Так что, друзья мои, в Старый Новый год – ну хоть тут повезло православным – дважды выпиваем за Рождество и Новогодие (за очередной год имеем право и трижды выпить) – наполним фужеры басурманским шампанским (не нами традиция заведена – не нам менять шампанское на квас с водкой), «содвинем их разом» и выпьем до дна за русский язык. А потом каждую неделю с усердием и увлечением будем пытаться разобраться со всеми этими турками – грузинами, украинцами – осетинами, чулками – носками, абрикосами – апельсинами и некоторыми другими (и не только множественного числа) трудностями и закавыками, ударениями и выпадениями, а также занятностями, заимствованиями, аномалиями в родном языке.

Если вы согласны, как и мы, стать – хотя бы на год – закоренелыми «язычниками» – милости просим. Прямо сейчас и начнем. Вот с этих самых затесавшихся к нам в тезаурус «фужеров»: почему эти стаканы так называются?

В русском языке слово имеет одно-единственное значение: бокал на высокой ножке вместимостью 200-250 мл. Но пришло оно к нам из французского (окончательно обжилось в русском к концу 19-го века), где имеет тоже только одно значение: fougère – папоротник. И даже знаменитая бретонская крепость Фужер (Chateau de Fougeres) – красивый средневековый замок, что в течение веков оставался предметом, мягко говоря, англо- французских споров, в названии хранит лишь одно значение – папоротник.

Та самая крепость

Тут, друзья мои, мы имеем дело с метонимией, и частично даже с синекдохией. В общем, и по порядку-то историю не расскажешь, ибо исследователи настаивают на нескольких возможных вариантах этой индустриально-лингвистической флористики.

Наиболее приемлемой представляется такая версия: в Фужере – городе на северо-западе современной Французской республики – впервые (во тьме веков) стали изготавливать большие широкие на тонкой ножке бокалы, получившие имя города. Кое-кто, однако, настаивает, что эта оригинальная рюмка называется не по имени города – производителя, а потому, что в состав столового стекла некогда входила (и это чистая правда) зола папоротника, что произрастал именно в этой местности. Более того, на сосудах из специального фужерного (т. е. буквально – сделанного в Фужере) стекла позднее стали гравировать, рисовать золотом – серебром папоротник, всевозможно стилизованный…

Так фужер стал дважды фужером – и по месту производства, и по растению, что дало имя городу и изображалось на рюмашке.

Кстати, сами французы называют этот бокал не просто фужер, а «вер де фужер» – «стакан из фужера», «фужерный стакан». Это, скорее всего, указание и на место производств, и на материал производства, и – теперь далеко не всегда – на рисунок на «предмете производства».

Разумеется, в той же «тьме веков», не говоря уж о последующих периодах, изготавливали фужеры и без папоротников, и вообще без рисунков, отчего фужерами те быть не переставали.

Я же говорю: налицо чистая метонимия: переименование и взаимное замещение слов + наслоение переносных значений при некоторой сохраняющейся связи с первоначальным предметом, давшим имя прямому (первоначальному) значению слова.

Самой красивой формой фужера считается флорентийская

Москва, Эмма Прусс

© 2016, РИА «Новый День»