Год или чуть менее назад, оказавшись в маленьком городке «во глубине сибирских руд», была просто сражена, когда с коллегой – аборигеном тех мест ( по крови – почти на 100% бурятом, по языку – русским уровня Бунин – Эрдман) во время прогулки увидела надпись на здании их администрации: «Мерия…» и далее, как полагается – администрация и бла – бла – бла.

– Боже, что это, – только и смогла произнести я.

– А это мазок местной политпрогрессивности, – ответил мой гид.

– Почему же вы не скажете власть предержащим, что слово на русском пишется через «э»?!

– Вы не знаете нашего городничего и его команду. А мы с ними живем. И, поверьте, ко всем действиям этого чиновника и его сподручных удивительно точно подходит определение «мерский» – если не ошибаюсь, орфоэпическая норма прилагательного «мерзкий».

– А будет достойный мэр, просветите?!

– А это будет тест: достойный, поди, будет просвещенным до степени замены безграмотной вывески.

Собственно, с тех пор, я как-то стала обращать внимание на написание этого модного (вот уже четверть века) в Отечестве слова. И не раз замечала, что в рукописных вариантах эти «мерия» с «мером» нет- нет, да мелькнут. А на днях одна из ярых «язычниц» все допытывалась: как же в нынешнее время нормируется французский аналог нашего учителя-наставника: «метр или мэтр». Омоним ли это единицы расстояния, или все-таки графика предусматривает «э»? Розенталь настаивает, что пишется через «е», но, с точки зрения семантики и произношения, это выглядит, мол, не слишком убедительно.

Далее любознательная особа закидала « трудностями» в виде « матрац/матрас», «калоша/галоша», «ноль/нуль», «тоннель/туннель», «брильянт/бриллиант», «бильярд/биллиард», «флешка/флэшка», «бренд/брэнд», «риэлтор/ риелтор» и т.д., и т. п.

Поскольку подобные орфографические амбивалентности отбивают охоту к словоупотреблению «иностранцев» не только у усердных почемучек, в этом выпуске «Язычника» мы не то чтобы до конца разберемся с этими лингводвусмысленностями, но предпримем отчаянную попытку понять, как же нам во втором десятилетии XXI века писать (а в некоторых случая и произносить) привлекательные и порой незаменимые родными синонимами заимствования.

Начнем с наиболее простого случая – матрац/матрас. Оба варианта написания – по нынешним временам – верны.

А сама вариативность графики слова на кириллице связана с разнящимися мнениями экспертов относительно происхождения этой «мягкой или упругой подстилки для лежания (ложа для сна), набитой волосом, шерстью, мочалом, полиуретаном» или «пружинного тюфяка». Если вы предпочитаете писать матраС (а это более распространенный случай), знайте, – вы в лагере арабистов, т.е. видите в слове арабские корни.

Если вы (как, например, Даль) выбираете матраЦ, то являетесь сторонником немецкого происхождения тюфяка – matratze

И до недавнего времени именно такая орфография считалась канонической. Так, у Ильфа с Петровым во второй части бессмертных «12 стульев» в главе «Уважайте матрацы, граждане!» этот канон представлен во всех мыслимых словообразованиях: « Граждане! Уважайте пружинный матрац в голубых цветочках! Это – семейный очаг, альфа и омега меблировки, общее и целое домашнего уюта, любовная база, отец примуса! Как сладко спать под демократический звон его пружин! Какие сладкие сны видит человек, засыпающий на его голубой дерюге! Каким уважением пользуется каждый матрацевладелец!

Человек, лишенный матраца, – жалок. Он не существует. Он не платит налогов, не имеет жены, знакомые не занимают ему денег до среды, шоферы такси посылают ему вдогонку оскорбительные слова, девушки смеются над ним – они не любят идеалистов…» и т.д.

Ноль/ нуль

В принципе, значения обоих написаний совпадают. Но не забывайте – мы имеем дело с языком семантических нюансов. Правда, в данном случае, можно говорить о неких закономерностях. Ноль употребляем в обиходе и в идиомах: ноль целых, в двенадцать ноль- ноль; ноль без палочки; ноль внимания – фунт презрения. Нуль – в терминологических целях, в научной речи: абсолютный нуль; ниже нуля; равно нулю, свести к нулю.

В общем и целом, как говаривал один бюрократ из фильма Эльдара Рязанова, ноль – применяем в лексике сниженной, нуль – в категории литературной и академической, как Пушкин завещал: «Мы почитаем всех нулями,

А единицами – себя…»

Туннель /тоннель

И опять, как и в случае с нуль/ноль, работает принцип равноправия обеих вариаций в современной русской грамматике. А нюансы здесь уже этимологического свойства. И право предпочтения за вами.

К нам это слово «проложило себе путь» из английского языка. И пишется как tunnel, а произносится первая гласная на манер нашей « у». Следовательно, исходя из логики, мы должны писать слово как «туннель», отражая в новой графике его звучание на «родном» языке.

Но! В английский «tunnel» попал из старофранцузского и французского, где слово звучало как «tonnelle» – первая гласная аналогична нашей «о». И русскоязычные галломаны это знали, и первоначально запустили в написание – произношение именно эту версию.

Кстати, значение старофранцузского слова было совсем иным, нежели нынешний смысл туннеля – это была уменьшительная форма от «tonne» – бочка. И выходит, что франкофонский «tonnelle» – это бочечка.

Но, как известно, заимствованные слова, обживаясь в другом языке, зачастую (и не по разу) мимикрируют, трансформируются, меняя одни буквы на другие. Так произошло и с тоннелем- туннелем на ПМЖ в русском.

Форму тоннель постепенно вытеснила английская версия туннель. При этом обе они до сих пор в чужом русском – égalité-equality (как видите и формы равноправия в английской и французской орфографии схожи). Соответственно, и все словоформы от обеих версий грамотны: туннельный и тоннельный, туннелестроение и тоннелестроение. Главное, не забудьте, во всех вариациях удваивать «н». По статистике, именно эта ошибка в написании слова наиболее распространена.

Э/Е

И, наконец, «гвоздь» сегодняшнего Язычника. Те самые ме(э)рские двусмысленности.

Из любого справочника по орфографии известно, что в русском языке количество слов с написанием «Э» после твердого согласного невелико. Вся эта лексика заимствованная. Частью, иноземцы – очень короткие слова, и если в них писать букву е, то слова, обозначающие совершенно нерусские и даже экзотические понятия, будут напоминать слова (или части легкоузнаваемых слов) из обиходной или даже сниженной лексики русского языка. Ср. «мэр» – «мер», «мэтр» – «метр», «сэр» – «сер», «пэр» – «пер». В остальных словах (с твердым согласным) пишется ? «стенд», «тире», «теннис», «кеб». Или – следуя завету наблюдательного и тонко чувствующего русский язык Дитмара Розенталя: «В иноязычных словах после согласных пишется е (адекватный, денди, кашне, кеб, кепи, леди, метр –«учитель, наставник», пенсне, стенд, тендер и др.). Исключения: мэр, пэр, сэр и производные от них слова (мэрия, пэрство), пленэр – живопись или киносъемка на открытом воздухе, а также некоторые собственные имена (Бэкон, Бэла, Улан-Удэ и др.)». Казалось бы, все ясно, четко, устаканено. Ан нет. Еще при жизни Розенталя нормы стало в некоторых словах две, как с тем же метром / мэтром в качестве наставника. А ныне часть словарей, в том числе и Лопатинские – орфографический и Полный академический- «рисуют» лишь одну норму – «мэтр».

Как бы написала я?! – «Метр». А произнести бы постаралась в максимальном приближении к версии персонажа Софико Чиаурели из фильма «Ищите женщину». Ведь мы не произносим в «адекватном» вторую гласную как написанную «е» – мы ее произносим как нечто «эобразное»…Почему же аналогично не поступить с «мэтром/метром»?! Что же касается семантической чепухи: путаницы наставника с мерой расстояния – метром, то, дорогие мои, из контекста всегда ясен смысл. Написав «метр советского кинематографа» применительно к Данелия, вы же не сомневаетесь, что вас поймут правильно, а не в абсурдном варианте: мол, вы измеряете длину Георгия Николаевича, а не приседаете в почтительном книксене к его дарованию и заслугам …

И, поскольку, вслед за Пастернаком, нам тоже хочется «дойти до самой сути» в этих иноземных затруднениях родной грамматики, давайте для лучшего понимания происходящих процессов и правильного личного орфографического выбора слегка углубимся в «иные языки».

У ряда заимствований есть особенность: в аутентичном написании спорный – в русском – гласный звук изображается двумя буквами, обозначающими гласные звуки. Причем оба звука (по правилам русской орфографии) можно было бы передать буквой «е». Но из-за того, что в языке оригинала на этих местах пишутся разные буквы или сочетания букв, произносятся разные звуки, и у нас возникает естественное желание обозначить эти два гласных по-разному.

Сраниваем и анализируем.

Мэр (кстати, французское Maire – первоначально означало всего лишь армейский чин- старшина). Две гласные.

Пэр (франц. pair – англ. peer < лат. pār равный) Во французском и английском разные буквы и различное звучание звуков, ими обозначенных. Но в обоих языках по две буквы.

Метр (единица расстояния) – mètre – одна буква для обозначения сакрального звука. Мэтр/метр (учитель- наставник) – maître – ага, две! Ну, и не верхоглядства ради, а чистоты эксперимента для процитирую кусочек из Большого французско-русского словаря:

«Метр (форма обращения к адвокату, нотариусу) б) уст., обл., шутл. господин, сударь; ≈ «папаша», «дядюшка» (при именовании лиц недворянского звания, ремесленников, крестьян) Monsieur (Madame) et cher Maître – Глубокоуважаемый [Глубокоуважаемая]... (формула обращения к видному учёному, писателю, деятелю искусства)»…

«Пленэр» из французского plenair – две буквы для обозначения спорного в русском звука, «рэкет» из английского racket – одна. Мы пишем «Э» и «Е», чтобы обозначить орфоэпическую разницу; теоретически же можно написать «пленер» и «рекет» (а Ильф и Петров и вовсе в своей «Одноэтажной Америке» писали «ракет»: «Чикагский ракет – самый знаменитый ракет в Америке. В Чикаго был мэр, по фамилии Чермак…»).

Но против такого примитивизма фиксирования «чужестранцев» в красивом и гармоничном русском протестует языковое сознание образованных людей, знакомых с произношением и написанием этих слов в английском и французском. Им кажется, что разница между «Э» и «Е» (сравнительно с «Е» и «И» или «Е» и «А») больше соответствует разнице между «а» («ai») и «е». А ведь именно благодаря им – просвещенным и неравнодушным к благозвучию «родного и могучего», и поэтому подхватывающим синонимизирующие и облагораживающие родной язык заимствования – новые слова и усваиваются. Но я особо оговорюсь: все вышесказанное по отношению к словам-исключениям (и по Розенталю, в том числе) не имеет рекомендательной силы – только приблизительно разъясняет положение вещей: ср. «безе» (фр. baiser), «пенсне» (фр. pince-nez).

Редко какие слова задерживаются в этой компании «эшников», разве что в начальной стадии их освоения русским языком фиксируются колебания: каратэ и карате, истэблишмент и истеблишмент. Тем не менее, написание с «э», например, сохранил «дзэн-буддизм». И даже приписанные к «эшникам» официально не «оставляют попыток» стать такими, как все: иногда словари и справочники дают, как было сказано, «мэтр» и «метр» (учитель), а в написанных от руки текстах, как я уже упоминала вначале, запросто встречается «мерия».

А тут еще авторитетные носители русского языка сбивают с толку своими вариативными разностями. Пресловутого «метра / мэтра» по разному пишут такие замечательные женщина как оперная дива Ирина Архипова (по первому образованию архитектор): «Среди тогдашних наших кумиров был знаменитый Иван Владиславович Жолтовский ― метр, наставник, почти архитектурный бог» (из мемуаров «Музыка жизни», 1996).

И филолог, лингвист, переводчик (в том числе, и с французского), доктор наук, автор массы интереснейших работ по древнерусской литературе и составитель груды словарей Евгения Иссерлин, приблизительно в тот же период – 90-е годы прошлого века оставившая воспоминания о своих учителях «Школа творчества»: «В 1923 году я окончила среднюю школу и стала студенткой Словесного

отделения Высших государственных курсов искусствоведения при Государственном

институте истории искусств…

Мне кажется теперь, да, пожалуй, казалось и тогда, что наш институт

мало был похож на обычный вуз. Скорее он чем-то напоминал средневековую

школу крупного художника, где были ученики, и был мастер, у которого эти

ученики учились в тесном общении с ним, непосредственно следя за процессом

его творчества, стараясь в чем-то главном ему следовать, пытаясь при этом

выразить и свою индивидуальность. Не случайно мы своих самых любимых и

ценимых учителей называли мэтрами (менее любимых и менее ценимых ––

полумэтрами). Сближало наш институт с такой «школой» и то, что уже со II

курса наше общение с мэтрами выходило широко за пределы самого института. Мы

бывали у них дома, дома они проводили занятия некоторых своих спецсеминаров

(мы шутливо называли их «трестами»), на которые они приглашали студентов не

по курсам, а по интересам и способностям, так что очень скоро образовались

тесные дружеские группы студентов с разных курсов. Общение это продолжалось

и на вечеринках, которые мы устраивали несколько раз в год.

Но в отличие от средневековых школ у нас был не одни мэтр, а несколько,

вернее, два главных – Ю. Н. Тынянов и Б. М. Эйхенбаум. О них мы узнали от

наших старших товарищей еще на 1 курсе, хотя они у нас еще ничего не читали

и никаких занятий не вели…»

Из всего сумбурно вышеизложенного вытекает правило недели:

Не бойтесь сложностей с правильным написанием слов-«иммигрантов»! Ошибайтесь, но употребляйте! Эти красивые и необычные, полные дополнительного смысла слова украсят вашу речь и ваш текст. Обходя эти вербальные рифы, вы рискуете попасть в категорию тех соотечественников, про коих Достоевский как-то в сердцах начертал: «…живые люди, в цвете здоровья и силы решаются говорить языком тощим, чахлым, болезненным...»

Москва, Эмма Прусс

© 2016, РИА «Новый День»