7 февраля – 205 лет со Дня рождения английского классика Чарльза Диккенса.

Читают ли его сейчас россияне – вопрос праздный и неумный: кто-то непрерывно утешается его «Англией и англичанами», кто-то не понимает, как такую груду томов можно осилить за одну – единственную жизнь.

Баланс, наверное, не в пользу поклонников «аффтора». А зря. Я давно заметила: почитатели этого классика люди, как правило, милые и ироничные, неглупые и по- хорошему консервативные. То есть в холода кормят салом синичек (и крошками – ягодками – воробушков) и берут в дом замершую бездомную собачку или котика. Каждый день звонят маме – папе – бабушке и по первому их зову мчатся в аптеку – магазин. Дружат с каким-нибудь охламоном или разгильдяйкой с детского садика. Не изменяют своей второй половине и даже берегут ее, лелеют. Любят своих детей, но при этом заставляют их мыть уши, хорошо учиться и вежливо себя вести. Вообще считают брачные и семейные узы естественным состоянием взрослого человека. Ходят на балет и вернисажи. Любят свою работу. То есть, очень похожи на моего брата и папу, просто обожавших коротать зимний вечерок с томиком Чарльза Джоновича.

Конечно, не они одни обмирали от страха или благости диккенсовских текстов, несомненно, повлиявших на их образ мысли и чувств. Помните очаровательных Маму и Дочку (Ирину Купченко – Екатерину Васильеву) в фильме «Приходи на меня посмотреть»? Фанаток диккенсовских сантиментов, невольно заманивших своим старомодным (благодаря чтению английской классики, точнее) интеллигентным шармом закоренелого холостяка – аудитора Игоря (Олега Янковского).

И вот тут-то возникает другой вопрос: почему уже больше полутора веков читающая российская публика так млеет от Диккенса?

Бархатный «диккенсовский» жилет русской словесности

Во-первых, потому, что интуитивно чувствует в Диккенсе многих наших классиков.

Ведь отечественная культура, и литература в том числе (не говоря уж о живописи и архитектуре), существует со времен Петра – три столетия с хвостиком. Она, как тот счастливец в семимильных сапогах, за 19-й век – махом – проделала путь (от классицизма через сентиментализм, романтизм, всяческий реализм до декаданса, – и удачно), на который европейцы потратили почти в три раз больше времени. За один век, образно говоря, успела зачаться, родиться, расцвести и дойти до упадка Серебряного Века – блеск (и нищета куртизанок)!

В начале 19-го века – Державин да Карамзин, в конце – Бальмонт с Блоком. Нет, не зря мы первыми оказались в космосе – страсть к скоростям у нас в крови: «и какой же русский не любит быстрой езды» (даже если он при этом тувинец, татарин или немец с греком). Но! Скорость эту обеспечил именно западный культурный «чернозем».

Наша кириллица вся в европейских «прикидах» – перелицованных и подогнанных под наши «ипостаси» заимствованиях. И английских – в немалой степени. «Маленькие трагедии» Пушкина – суть вариации английского сборника криминальных пьес. «Евгений Онегин» отдаёт Байроном, «Горе от ума» – Шекспиром. А что вам напоминают детективы Достоевского и даже фабула ужасного (на мой взгляд) «Что делать?» Верно, приёмчики полицейского романа Диккенса. И «Клара Милич» позднего Тургенева (как и прочие его мистические жути) – неким корешком вырастает из Диккенса.

Что же до Достоевского, который просто не скрываясь подражает английскому Д в «Униженных и оскорбленных»… Господи, да «Братья Карамазовы» даже не окончены наподобие Эдвина Друда с его тайной. Но правда, поакалиптичнее будут: диккенсовский персонаж-то, может, и уцелел, а вот Фёдора-то Палыча укокошили. При этом мурашки по коже – «все могли». Кстати, и «мурашки» эти – от Чарльза Великого: у него в новаторской «Тайне ЭД» (не автор – читатель ищет преступника) есть реально жуткие, причем многоплановые кошмары и мистика. Такие, что «битвы экстрасенсов» и «молчание ягнят» нервно курят за углом (озираясь и заикаясь).

И микс жестокости с сентиментальностью Достоевского «перенят» у Диккенса. И бьющий по нервам образ чистой страдающей девицы. И надрывное описание «бремени страстей человеческих». Но! Достоевский «копает» глубже. А Диккенс все раскрашивает волшебнее.

Большие «диккенсовские» одежды британской литературы

Во- вторых. Чарльз Диккенс узнаваем и в наших любимых английских авторах своим до чрезвычайности викторианским викторианством. А если точнее, всеми ингредиентами английского романа. Великие Стивенсон, Честертон, Шоу, Моэм – знаковые литературные британцы 20 века вышли из творчества Диккенса. Поскольку в Диккенсе есть зачатки многих жанров, идей, эстетических канонов и вообще всего. В частности, возвращаясь к уже упомянутой «Тайне Эдвина Друда», все знаменитые английские двойники – потомки инфернального Джаспера и его ангелоподобного племянника Друда: доктор Джекил и мистер Хайд, сэр Генри и Дориан Грей, Холмс и Мориарти и т.д. Детективные же и недетективные произведения Честертона просто переполнены аллюзиями на Диккенса.

Что же касается идеи романа с загадкой без разгадки – то он предвосхитил реальные неответы на вопросы эпохи. И, конечно, развитие детективного жанра – от истории про Джека Потрошителя до конандойловского Джека Филлимора, что зашел за зонтиком и …исчез, и далее – до «Расследования» Лема, мрачное действие которого разворачивается среди туманов и покойников Лондона.

Диккенс ввел в английский реализм и еще одну притягательную штуку: нечто потустороннее, из которого выросло фармацевтически – метафизическое снадобье Джекила, вездесущность Мориарти, одушевленность портрета Дориана.

А еще «снабдил» литературу необходимостью твердого нравственного императива. Собственно, во многом благодаря назидательности и юмору Диккенса у Лондона появился ангел – хранитель. Ну? Ну?! Правильно – Шерлок Холмс! Город под защитой.

Имперский синдром

В- третьих, в романах Диккенса мы интуитивно чувствуем некую схожесть британских бездн человеческого бессердечия и морального падения, и российских. Вот французы или американцы, и даже немцы этого в такой степени не зафиксировали, значит, не почувствовали. Может, это имперский синдром? С его неконтролируемым давлением на общество и отдельного индивидуума? May be.

Во всяком случае, отсутствие объяснений и разгадок вполне может быть результатом ужаса перед человеческой природой, неразгадываемой и, вероятно, неуправляемой.

Чтобы ответить на многие вопросы, даже придуманные им самим, автору подчас нужно быть Богом… Но чтобы их поставить – хотя бы Диккенсом или Достоевским…

В 20-м веке романы не дописывали уже все приличные писатели – Горький, Толстой (АН), Музиль… И это стало их главным манком для читателей. Этаким пограничьем, зазеркальем, параллелью с миром нелитературным.

Страшная сказка

В-четвертых. Диккенс открыл или угадал доминирование триллера как жанра, отвечающего чаяниям публики отвлечься «сильным ощущением» на всю более усложняющуюся жестокую реальность. Ведь страшное на бумаге – это не страшное, если ты на мягком диване под мягким торшерным светом и мягким и теплым пледом. Это такой плюшевый ужас – сказка страшная и прекрасная своей нереальностью. И первыми образцами этих жутей и стали отдельные произведения ЧД. Причем, сделанные мастерски, со вкусом, без всяких натуралистически отталкивающих подробностей. С юмором. Мистикой высшей пробы. Таинственные до тревожности и бессонницы. После диккенсовских триллеров как-то уже не так противно возвращаться в наш реальный триллер, конец которого, например, в жуткий уральский смог кажется не таким уж и страшным, хотя и явным.

Ведь дома – на книжной полке или в электронной книжке нас ждет утешение и развлечение от погружения в симпатичную триллерную Англию, выдуманную очень человечным Диккенсом викторианскую сказку, где все то, что не кончается хорошо для хороших людей и ставших хорошими плохих, гуманно не кончается вовсе…

P.S.

Что же касается любви к великому королю (в смысле Чарльзу как дословному значению имени) мирового сентиментально-романтического эпоса моих папы и брата, уж дорасскажу эту историю, что заставила бы «биться в конвульсиях на каминном коврике» и самого классика волшебной слезоточивой слюнявости. Когда в начале 80-х годов прошлого века брат решил связать себя брачными обязательствами, то папа – мама подарили будущей невестке подарок по ее вкусу – она выбрала нечто ювелирное, а брату – полное собрание сочинений Диккенса на русском языке в 30 томах…

На днях я посмотрела, за сколько эти превосходные переводы на русский можно купить у букинистов. Оказалось, что за 3 тысячи рублей все 30 книжек.

Ну, хоть какие-то сокровища в нашей стране доступны почти даром…

А напоследок, тост (все-таки День рождения- 205 лет!) от самого « юбиляра» для каждого его читателя- почитателя:

«Пусть у тебя будет сердце, которое никогда не ожесточится, и характер, который никогда не испортится, и прикосовение, которое никогда не ранит».

Челябинск, Вера Владимирова

© 2017, РИА «Новый День»