В 2017-м «по-тихому» отмечают юбилеи два культовых во времена СССР романа: «Овод», написанный в 1902-м году 18-летней девушкой «с идеями» и законченная к 1932-му году «Как закалялась сталь» – про 18-летнего «идейного» комсомольца.

РИА «Новый День», полагая, что в наше время актуально поговорить о когда- то культовых, но ныне позабытых главных героях (теперь, когда акты насилия других одержимых уносят жизни людей едва ли не каждый день, об идейности этих литературных фанатиков мы можем судить под другим углом, точнее – углами), публикует мнения тех, кто читал произведения или смотрел фильмы, снятые по ним. Кто-то – из-под идеологической палки советской школьной программы, другие – в силу профессиональных обязанностей, третьи – по зову души. Но, так или иначе, персоны эти (поколение 35+) – носители не распространяемых ныне знаний…

Об « Оводе», впрочем, собеседники ресурса лишь упоминают, ибо так уж получилось, что к произведению Этель Лилиан Войнич все они относятся с пиететом, а в случае с Николаем Островским – спикеры, максимум, соблюдают нейтралитет. Собственно, всем участникам был задан всего один вопрос – как теперь относиться к этим книгам, и могут ли они взволновать умы современной молодежи? Вопрос «нужны ли современной Италии «Оводы», а нынешней России Корчагины?» ресурс счел некорректным ввиду явно недопустимого в социуме «селекционного» подхода.

Юлия Линц, 63 года, художник

«Овод» – книга сильная, а фильмы – с Олегом Стриженовым, потом – Андреем Харитоновым в заглавной роли вообще завладели нашими наивными мозгами и сердцами… Их воспринимали как «Зорро» с Делоном… Да и колорит итальянский – мы же все читали «Спартака», восхищались Гарибальди, – околдовывал. Колорит, конечно, своеобразный, но о другой Италии в мое время рассказывали куда меньше.

«Овод» очень хорошо экранизировали. Безусловно, постановки из разряда «наши играют заморскую жизнь», зато какие «наши» и какая яркая жизнь!

А Павка Корчагин… В школьные годы посмеивались мы друг над другом, когда бревна на субботниках таскали: то про дедушку Ленина острили, а если под дождем – Корчагина вспоминали. Какие бревна в 1960-е? Бабушкам подшефным, блокадницам, поленицы складывали. В Ленобласти народ и до сих пор живет бедненько, а тогда это вообще было нормой.

А теперь Павку Корчагина я вспоминаю всякий день. У меня в позвоночнике два импланта. И колено «суррогатное»… Если «хулиганит» сооружение в шейном отделе – руку поднимаю только до уровня груди. Если в пояснице – ноги не ходят. Боли – мои постоянные спутники. Я так и рассказываю близким: «Левую ногу страшно тянуло, но я взяла себя в руки, вспомнила Павку Корчагина, натянула штаны, взяла скандинавские палки и – мысленно с Павкой – пошла «строить узкоколейку»– наматывать свои личные дежурные километры».

Я всего лишь читатель – не критик, не историк литературы, но думаю, если бы книжка про этого аскета- комсомольца была бы совсем уж плохой, то не всколыхнула бы она такое количество читателей. Сегодня, наверное, это в основном чтение для инвалидов, людей с ограниченными способностями, для тяжко больных, потому что подобные герои и подобное чтение позволяют преодолеть физиологические трудности. Про боль всё сказано верно: помните, когда Павка брата в поезде встречает и рассказывает, как ему больно, и что он хочет с жизнью покончить. Но поддержка брата и рассвет помогают выстоять. Все точно – солнце всходит, муж что-нибудь ободряющее шепнет и …легче.

Да вообще, мне кажется, для любого человека в сложных обстоятельствах, такие книги, как «Повесть о настоящем человеке» или «Как закалялась сталь» нужны. Иногда, конечно, и «Четвертый позвонок» с полки возьмешь, и «Записки» Довлатова, но в бассейн и на прогулки с Павкой хожу… Сознание-то бытие определяет, пока сознательным путем бытие в лучшую сторону у нас что-то не определяют…

И потом, в «Стали» ведь тоже есть итальянская тема! У Корчагина – читателя любимая книга «Овод». Почему-то все помнят, что он штудирует классику марксизма- ленинизма (хотя упоминается лишь «Капитал») или читает фурмановский «Мятеж». Но подростком-чернорабочим он зачитывался «мягкообложечными» похождениями Гарибальди, потом испытал потрясение от « Овода» – произведения опять-таки об итальянских революционерах. И уже «сознательным» пролетарием Корчагина «перепахивает» «Спартак» Джованьоли. Если помните, в библиотеке он переносит эту книгу на одну полку с сочинениями Горького. А уж у Горького Италии – чуть меньше России. И совершенно органично этот паренек обещает матери после победы «мировой революции» легкую и теплую, но именно «итальянскую», светлую старость: «Одна республика станет для всех людей, а вас, старушек и стариков, которые трудящие, – в Италию, страна такая теплая по-над морем стоит. Зимы там, маманя, никогда нет. Поселим вас во дворцах буржуйских, и будете свои старые косточки на солнышке греть. А мы буржуя кончать в Америку поедем».

Я вот дивлюсь, при нынешнем педалировании патриотической темы, отчего опять этот роман в школьную программу не введут?! Книжка же для усвоения простая. К тому же, может, её никто давно и не читает, но «бренд»-то остается устойчивым . Пусть даже название книги поминают люди, которым за тридцать или даже сорок. Сергей Бархин, восхищаясь трудолюбивыми коллегами, неизменно произносит « будто бы он (она) один (одна) читали «Как закалялась сталь». Это, конечно, о восьмидесятниках (то есть тех, кому 70- 80+), не без иронии, но тем не менее. Я уж не говорю о знаменитом рассказе Виктора Астафьева, как немцы не стали по ним стрелять, опасаясь, что комсомольцы не разбегутся, спасаясь, а начнут палить, начхав на собственную безопасность, «начитавшись «Как закалялась сталь». Впрочем, в истории культуры это не такое уж редкое явление. Когда источник изрядно позабыт, но и бренд живуч, и выдернутая из контекста (надгробной речи, кстати – ничего не напоминает?), формула «жизнь дается человеку один раз и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно...", и мифологический образ ее главного героя. «Павка Корчагин» – имя нарицательное уже больше века. И как бы в разные времена образ не трактовали, нет особой необходимости кому-то объяснять, какие смыслы вкладываются в этот устойчивый мем.

Про этот образ мне, в силу профессиональных пристрастий, проще говорить относительно киношных версий. Но это, наверное, уже другая, не «романная история».

Дмитрий Редин, 35 лет, преподаватель

«Как закалялась сталь» роман – феномен, из разряда знаменитых «нечиталок». Но есть великие нечитаемые авторы и произведения – Джойс, Пруст, Некрасов. А есть ужасные. В локальном русско-литературном пространстве в первую десятку «ужасных» как раз и входит «Как закалялась сталь». Все слышали, никто не читал. А я даже фильма знаменитого, да и менее знаменитого – и то не видел (но роман таки прочитал, правда, не в школьном возрасте).

Нет, понятно, что поколение 35+ читало поголовно, в приказном порядке. Потом писало сочинения, сдавало экзамены и т.п., но на долю моих ровесников досталось лишь «Сердце матери», мы просто до комсомола и «Стали» не доросли.

Я бы на полочку, что «идеологически» формировал, как вспомнила Юлия Линц, Корчагин, к этому роману подставил « Гидроцентраль» Шагинян, «Цемент» Гладкова, кучу творчества Леонова, «Поднятую целину», в принципе, доставил бы и «Молодую гвардию»… Про язык и стиль «Стали» довольно точно подметил в своей интермедии Макс Галкин (все-таки лингвист!) – в пассаже о существовании т.н. «наивно- украинского» языка.

Факт, что художественные достоинства «Как закалялась сталь» минимальны, собственно, никто и не оспаривает. Уже в 1930-50-е годы никто роман выдающимся литературным шедевром не объявлял. Даже по самым официозным понятиям «великими» писателями были Фадеев и Шолохов, но уж никак не Николай Островский. И вопрос о его хрестоматийности при явной нелитературности, в принципе, давно ясен. Его внедряли не в качестве литературного, а в качестве жизненного идеала.

«Как закалялась сталь» – и в этом, и в иных смыслах – характерный продукт для литературы своего времени (определенной, разумеется, направленности). Характерный до догматизма. Эстетический «нуль» романа вызван стремлением Островского соответствовать «правде жизни». Трудно фальсифицировать факты, если точно знаешь, что твои читатели – пока еще живые свидетели (до 37-го без малого пять лет) революций и Гражданской войны. Конечно, и он прибегал к неким умолчаниям и странноватым не только по сегодняшним меркам (но и по меркам 60-х, и 70-х с 80-ми годов), понятиям или объяснением мотивации поступков изображенных в романе лиц. Юлия Линц (и не она одна) удивляется, почему для реанимации отечественного патриотизма этот роман в школы не запускают. На этот вопрос у меня есть ответ, расскажу ниже (хотя частично уже объяснил – фальсификации нет). Ибо куда интереснее, почему роман не пропагандируют на фоне безобразных русско-украинских отношений этого десятилетия. Ведь почти вся первая часть «Как закалялась сталь» посвящена, выражаясь языком советских учебников по истории, «предпосылкам, причинам и ходу установления советской власти на Украине». Официальная линия выдержана почти безукоризненно: немцы и гетманщина, петлюровцы-бандиты с еврейскими погромами, пролетариат, понимающий силу большевиков и идущий за ними. Почему почти? Потому что, и Павка Корчагин, и его окружение в этой части – еще не апокрифичный герой советской революционной мифологии. Его «революционная деятельность» начинается с того, что поп Василий наказал Корчагина и выгнал из школы, заподозрив, что Павка насыпал ему махорки в тесто. Но ребята, Корчагин именно это и сделал. Бьюсь об заклад: в аналогичном сюжете конца 40-х – в 50-е подобный персонаж пострадал бы безвинно. Кроме того, в книге, написанной даже десять лет спустя, никогда бы не было стольких «положительных» портретов товарищей-евреев и, что важно, евреек, которых у Островского полно.

Движемся по синопсису далее: Павку «обидели» в посудомойне при станционном буфете. Но «обидели», опять-таки, за дело: он в и самом деле уснул на работе и по его вине на станции случился потоп.

Затем: большевики раздают в Шепетовке оружие всем желающим, но Корчагин к раздаче опаздывает. И что делает? Отнимает винтовку на дороге у мальчишки! Не у буржуя, не у классового врага, а у самого обычного мальчика.

А вот уже Павка крадет револьвер у немецкого офицера, определенного на постой к соседям Лещинским. Крадет у врага, у классового, в том числе, но все же крадет. И даже без особой причины – просто приглянулся «трофей».

Разумеется, вся эта «несознанка» происходит до того, как герой становится «сознательным», т.е. вливается « в классовую борьбу». А уж после этого у Островского начинается практически средневековый роман: если углубиться, легко найти у «Стали» тематические, сюжетные, стилистические и даже характерологические аналогии с этим жанром. Есть в его произведении и сходство с пьесами эпохи классицизма, т.н. говорящие фамилии, особенно для лиц малоприятных: Чужанин, Туфта… Но это так, ремарка. По типу же, это роман о революции и Гражданской войне восходит именно к рыцарским средневековым: реноме героя у Островского определяется исключительно происхождением и ослиной верностью этому происхождению, как средневековый рыцарь должен быть верен чести рода. Правда с существенной, так сказать пролеткультовской, разницей: «благородным» считается происхождение пролетарское. И эта культурно-идеологическая «узкоколейка» проложена в романе жестко.

Первая любовь, Тоня Туманова. Милая девушка, дочка лесничего – не буржуйка, вполне прогрессивная интеллигентка. Но! Прогрессивная лишь для своего «класса», а потому Павки недостойная. И «история» это жирненько так подтверждает. Позднее Корчагин встречает Тоню, когда героически прокладывает с другими комсомольцами узкоколейку для подвозки дров городу: в качестве дополнительной рабочей силы он снимает с поезда пассажиров, в числе которых оказывается Тоня с ее мужем, разумеется, тоже интеллигентом. Но эти «в очках и шляпе», «шубке и муфточке» не желают добровольно разделить трудовой энтузиазм, и тогда Корчагин им… угрожает. Островский этот прием использует не раз и не два. Поп Василий с дочерьми оказывается одним из организаторов польского мятежа в городке… Нелли Лещинская, дочь соседа-адвоката (в ее дипвагон Корчагин приходит налаживать электроосвещение) – надменная кокаинистка и т.д., и т. п. Логично, что при таком остром классовом чутье Павка теряет не только «буржуйку» Тоню, но и «надежного товарища» Риту Устинович.

Вообще по общечеловеческим меркам Корчагин – типичный неудачник: несмотря на колоссальные усилия, он ничего не добился для себя, не нажил имущества, не обзавелся семьей, потерял здоровье...

Но, в том и то пафос романа, предлагающего новую концепцию счастья: подобная судьба не провал – триумф. И это тоже очень характерный мотив для литературы не столько 30-х, сколько 20-х годов (именно в эти рамки вписывается «долгописание» Островского): жертва личности ради коллектива, сегодняшние страдания ради завтрашнего счастья, реально «за идею»: «чтоб земля суровая кровью истекла, чтобы юность новая из костей взошла».

Сама по себе тема есть и у Бабеля, и у Пильняка, и у Фадеева (в «Разгроме»). Но жертвенность эта все-таки соседствует с рефлексией. Плоский же Островский схематичен и холоден до лозунгов, с замахом на эпос, типа: «Острая беспощадная борьба классов захватывала Украину». С «новой семьей» партийно-комсомольских работников – это вместо родных и возлюбленных («потерял ощущение отдельной личности» – так характеризуется пик «нравственного» развития героя)! Не говоря уж о необходимости убивать врага, готовности и самому умереть ради дела (в этом и состоит «новое рождение»)…

Так мы плавненько перешли ко второй части романа, уже практически неосваиваемой: это какая-то культурная мерзлота без грамма литературности и даже человечности. Язык невозможный (его уже с середины 70-х комментировали в подстрочниках), засоренный сложносокращениями и сленговыми производными от этих сокращений – «наштаокер, губсовпартшкола, комса»...

Это над подобным новоязом иронизировал Аверченко в «Дюжине ножей против революции»: "когда ребенок четвертый год лепечет те же невнятные, невразумительные слова вроде «совнархоз», «уеземельком», «совбур» и «реввоенсовет», так это уже не умилительный, ласкающий глаз младенец, а простите меня, довольно порядочный детина, впавший в тихий идиотизм". Некоторые таланты пытались этот язык освоить и применить в своей профессии. Неудачно. Островский же, вероятно, и не был способен опоэтизировать эти бесконечные партсобрания, где громят сначала «рабочую оппозицию» троцкистов, потом троцкистско-каменевскую «новую оппозицию». Кстати, занятно: в издании 1977 года уже ни разу не упоминается Сталин, зато мельком – репрессированный вскоре после выхода первого издания романа Якир. Его язык – тусклый язык советской публицистики. Довольно отпугивающий стиль у подобной литературы. Что же касается «итальянского» пассажа, о котором упомянула Юлия Линц, вернемся к нему, чтобы ответить на сакральный вопрос, почему роман не вернут в школьную программу.

Пассаж- то придурковатый. Но там озвучиваются темы, актуализирующие «Как закалялась сталь».

Первая – агрессивные «интернационалистические» советские планы. С одной стороны, во многом совпадающие с «православно-имперскими», а с другой, совершенно не опирающиеся на «патриотизм». Островский, надо отдать должное, в своей идеологической упертости очень последователен. Его «патриотизм» направлен исключительно на идею, на строй и на класс, но не на страну, не на государство, не на народ (украинцы, евреи, латыши и поляки у него сражаются против украинцев, евреев, латышей и поляков, линия фронта проходит между классами, а не между странами и народами; очень характерны в этом свете эпизоды на советско-польской границе).

Добавим к расселению русских старушек в Италии еще один эпизод – в вагоне у Нелли Лещинской. Корчагин, угрожая, говорит, «пока» у нас мир, раз уж «буржуи дипломатию придумали» – но это, мол, «пока», берегитесь…

Вторая тема – категории возраста, примат духа над телом – опять вспоминаем Средневековье, но не да Винчи с Рафаэлем – Саванаролу и иже с ним. Я догадываюсь, что по поводу фильмов, точнее сериала с Конкиным, хотела сказать художник Линц: советский кинематограф эзоповым языком сделал из Павки мученика – ему не подражать, на него молиться нужно. И сцены распятия угадываются с этим позвоночником, и эти бревна, словно аналогия с Голгофой... И вера фанатичная… Но в этой фреске отсутствует структурообразующий мученичество элемент – гуманизм, любовь к ближнему…

Но вернемся к странным романным «дедушкам-бабушкам». Мать Павки – «старушка трудящая» едва ли даже полвека прожила, персонаж Леденев, не переваливший за полвека, тоже « старик». Да и Павка уже в 18 – серьезно болен, а в самом финале романа – в неполные тридцать – уже физически отработанный материал, живущий одной идеей. Все это, суть, культ молодости. И подобный культ вкупе с культом моральной силы всегда расцветает при тоталитарной идеологии, в какие бы костюмы-маски ее не рядили.

Кстати, именно поэтому роман до сих пор так востребован и любим в Китае. А в российскую нынешнюю божницу его не вставить. Разве что радикально переписать. Например, мятежника попа вымарать. Буржуев осовестить. А так – я уже говорил, Островский, хоть и ограничен рамками идеология, но именно прямолинейность и схематичность не позволяют даже сегодня прочитывать «Как закалялась сталь» иначе, нежели это делали современники автора и он сам. Например, корявый, но афоризм "жизнь дается человеку и один раз и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы" вполне сносно звучит на фоне современных языковых и прочих культурных контекстов – подходит даже радетелям за православную духовность. Но! В первоисточнике-то все конкретизировано: "...чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-нибудь трагическая случайность могут прервать ее". И да, про «Овода». Чрезвычайно мне понравилось это произведение, ну, тогда в «бананово-лимонном Сингапуррре» – розовом отрочестве. Конечно, это очень наивная проза 18-летней девушки – чего и ждать. Сейчас феминистки забросают меня тухлыми яйцами гендерного презрения. Но сначала дослушайте. Это выдающаяся книга. Великолепная. И в ней много чего хорошего есть для воспитания симпатичной личности. А в историю литературы, несомненно, уже вошли и потрясающая сцена расстрела и идеологическая полемика, которую ведет герой под разными псевдонимами…

Вера Владимирова, филолог, полвека

В Китае, как заметил предыдущий «читатель» «Как закалялась сталь», Островский – фигура чтимая, а вот в Шепетовке – на родине Павки Корчагина наоборот: столетие НО три года назад отмечать не хотели. Да и в России и литератор, и его произведение как-то не на виду. В 90-е предпринимались даже попытки его музей- квартиру (в Москве) закрыть – площадь-то жилая в центре города, как-то меньше я здесь улавливаю политидеологию, думаю, все дело было в дорогих квадратных метрах… Энтузиасты заведение тогда отстояли, но сейчас в этом музее о писателе рассказывают нечто маловразумительное: ни слова о комсомоле и большевизме, весь упор на инвалидность. Даже выставки творчества инвалидов проводят… Дурь, конечно, как и сравнение (все в те же 90-е) Павки Корчагина – героя литературного с Павликом Морозовым – реальным пионером.

Боже вас упаси подумать, что мне – давным-давно или по сию пору нравится роман Николая Островского. Я с Дмитрием Рединым согласна – чтение неинтересное и нехудожественное. У меня из тех лет «другие любимые авторы» – Булгаков, Эрдман, Мариенгоф и К. Как вы понимаете на ниве большевизма в России пострадавшие, не культовые, не нужные – режимам, не читателям, конечно.

И тем не менее, фигура-то Островского и воплощенный им идеал – актуальны, дальше некуда. Только признаться в этом мы не хотим. Себе, в первую очередь.

Фанатизм – не самая почитаемая в наше время «добродетель». Как и аскетизм.

Мне кажется вполне справедливым отсылка романа и героя к средневековью. Возможно, режиссер уже упомянутого 6-серийного сериала 1973-го и вправду (на безрыбье) пытался переосмыслить, если не очеловечить (с оригинальным текстом это невозможно) довольно ходульный и схематичный образ персонажа Островского. Возможно, именно в связи с этим в фильме звучит песня с любопытной фразой: «ты только не взорвись на полдороге, товарищ Сердце». Кто его знает, может, обсуждал режиссер с поэтом Робертом Рождественским великомученический путь комсомольского святого и вспомнили они об опыте, например, Франциска Ассизского, который, конечно слова «товарищ» в лексиконе не имел, но жизнь и смерть называл « сестрицами», а свое личное тело – «братец тело»…

Ну, у нас стилистика была другая, советская, вот и «подменили» братца на товарища…

Сериал мне тоже страшно не понравился – Конкина с тех пор недолюбливаю, хотя и он верно заметил (уже в нынешнее время), что отцы – идеологи всегда свои идеи воплощали на энтузиазме, вере и костях таких вот мальчиков, как Павка. Дескать, в другие времена совершенно другую бы миссию, но с такой же фанатичной верой, Корчагин осуществил… Но в этой экранизации немало элементов художественных: Павкины подвиги обретают некий музыкально-поэтический ореол, почти нимб.

Тогда же, в 70-е, появилось единственное приемлемое исследование романа от Льва Аннинского. Хотя трудно сказать, зачем ему потребовалось участие в этой очередной реанимации абсолютно нежизнеспособного литературного героя. Возможно, не из литературного, а из историко-антропологического интереса. Кто читал книгу Аннинского, в курсе, что он полагал истоки Корчагина в Раскольникове и Рахметове: абсолютный примат духа над телом, идейный фанатизм, готовность переступить через кровь… Это классическая политгенетика, как говорил Достоевский, «русских мальчиков», спорить не о чем.

Понятно, и почему в работе тех лет – ни слова о том, что ненавидевший интеллигенцию Корчагин – воплощение именно ее идеологических «мечт» и – шире – результат развития идей европейского гуманизма. Увлекавшийся (недолго) всем советским Андре Жид даже навестил Островского и в своей книге – довольно осторожной, именно об инвалиде – литераторе написал искренний панегирик.

Короче, Аннинский неявно, но провел много параллелей, в том числе, и с романом Чернышевского «Что делать?» Исследователи ведь не зря оба романа кличут «инструкциями». Частично, можно согласиться, что Корчагин вырос из российского обожествления идей, «наших» бескомпромиссности и жертвенности.

История, когда Павлик Морозов и Павка Корчагин – одинаково высмеивались и тоже запараллеливались – уже из другого времени, амбивалентных 90-х, когда героическое (любое) было не в чести и не ко времени.

Героем эпохи стал эгоист. «Борцы за всемирное счастье» – все, и реальные, и виртуальные, в один момент были объявлены палачами или дурачками.

Может ли Корчагин существовать вне идеологических схем? На мой взгляд, нет. В русскую классику вписывать его заново бессмысленно – она тоже изрядно подзабыта и не читаема. В школьной программе романа нет – может, и хорошо, ибо подобное чтение – очень сильное принуждение.

Как сказал один мой коллега: «Теперь об Островском и Корчагине нам напоминают фанатики-смертники, взрывающие людей, дома и самолеты по всему миру. Фанатизм forever. И если его «убыло» на одном континенте, это не значит, что он не проявится в другом. Запад, условно говоря, поставил человеческую, но исключительно «свою» жизнь превыше всего, при этом духовные ценности (пока можно получать лишний процент прибыли) на время «заморозили». Все словно забыли, что такая жизнь не стоит ни гроша – без веры, служения и пр. Восток, условно говоря, отвечает полным и демонстративным презрением к жизни и такой же демонстрацией всесилия веры…»

Дмитрий Редин заметил, что Островский крайне последовательно, безо всякой опоры на патриотизм проводил линию одной идеи – «освобождения человечества». Но и он, и Корчагин – бойцы не только социалистической, но и антропологической революции- они осуществили, в том числе и над собой, невероятное насилие, чтобы соответствовать «идее».

К началу 21-го века новые хозяева жизни занимаются тем же – правда, не над собой – исключительно над «подопечными». Они пытаются вывести (и небезуспешно) нового хомо – игнорирующего духовные и интеллектуальные занятия, боящегося насилия и обожающего попсятину (во всех видах – от досуга до политики).

И я не знаю, какой из этих типов более неприемлем: «закаленный сталью» 1917-го или «пускающий мыльные пузыри» 2017-го?!

Что же касается юбилея «Овода». Честно говоря, перечитывать и этот роман, и другие произведения, в которых Войнич создала свой собственный необыкновенный мир с яркими красками, событиями и героями, я не буду. Но в душе храню, как драгоценность, свои впечатления от давно прочитанной беллетристики этой странной дамы. В юности это была преотличная прививка от разной заразы – пошлости в том числе.

Андрей Суворин, 50+, зоолог

Отчего это все полагают, что Корчагина в новый пантеон не ввернут? Ну, слегка подрежут – подкрасят, не исключено доломают, но вставят, это вы не беспокойтесь, могём!

Тут видите, сталинистов поразвелось, но таких – «мягких» – за жесткую руку, но без зон.

Аналогично с революционными страстями: мол, давайте красных и белых смешаем и будет у нас одна, со стертыми гранями великая «розовая» эпоха. Будем гордиться и властями, и борцами против них – во все времена… И царь – мученик, и Ильич – гений, и диссиденты – молодцы, и. чекисты, и большевики, и бундовцы… Хотя насчет последних как-то линию пока не уловил…

А давайте – в один вольер и барашков, и львов! Вся эта затеянная сейчас деидеологизация биологически опасна, это я вам как доктор говорю – пусть и специфических наук.

Жертва не может быть равна палачу в цивилизованном мире.

Это бред, если американские и вьетнамские воины начнут брататься и с ностальгической слезой вспоминать: ах, как мы травили – жгли – бомбили – взрывали друг друга!

Так же и с историей Гражданской войны: а все равно никто ни черта не знает, так что неважно, кто кого изрубил…

И вопрос: «За что боролся Корчагин?»– закроют. Мол, давайте, восхищаться «чисто» мужеством.

А тем временем, реально, будут выводить нового гомункулуса, продолжая разрушать образование, морить интеллигенцию, компрометировать духовные ценности, подменяя все некими скрепами и патриотизмом, критерии которого определяют отнюдь не патриоты… Это тоже революционеры – только «холодной прокатки». Вот только они не знают – их пока не ввели в исторический курс: на них тоже найдется ниспровергатель.

Я не разделяю мнения о том, что большевики вывели нового человека. Дескать, это и был Павка К., и противостоять ему ничто не могло. Он победил буржуев, болезнь и смерть. Немного бредово. Такие люди есть всегда. Может, сегодня они не у дел или выглядят нелепо – времена не выбирают, неизвестно удастся ли им реализоваться.

Говорите, Корчагин вышел из Рахметова и старушкоубийцы, Кибальчича и Ульянова- старшего? Очень может быть, отчаянные головорезы были у нас среди образованной публики. Но тогда не будем забывать, что и Островский такой не один – у него был «близнец» – Аркадий Голиков, каждую ночь мучившийся от кошмаров – « снов по схеме один» или «снов по схеме два». Тоже комиссованный, правда, не по физической – психической болезни. Страдания этих ровесников – они оба 1904-го года – вылились в литературный труд. Я смог «простить» Гайдару все эти его «поведенческие нормы для детей», только когда узнал, что он был так серьезно болен. Решил, что мне он своими вычурными произведениями нанес не столь большую травму, как, например, корявый Островский или громогласный Маяковский: «голос единицы тоньше писка»… Но я реально знаю людей, которых «Школа», тимуровский эпос, «Как закалялась сталь» воспитали как новое поколение борцов за советскую власть.

У меня тетка, реально читая своим детям Гайдара, испытывала возбуждение от желания защитить от всех врагов – внешних, внутренних, потенциальных «эту чудесную землю, которая зовется советской страной».

Я что хочу сказать: в чем-то эти безнадежно больные люди в своей литературной миссии преуспели. У нас гардеробщицей в 70-е работала санитарка Великой Отечественной. Так она рассказывала, что это реально было – прочитав «Сталь», комиссованные просились на фронт…

Фанатизм мне также отвратителен, как и всем нормальным культурным, смею надеяться, людям. Но фанатичное упорство в достижении профессиональной цели – приветствую. Пусть это даже строительство – какое-то уж очень заморочное – узкоколейки. И для борьбы с террором – как без фанатичного упорства? И в борьбе болезнью.

Вера Владимирова вон любит цитировать Достоевского: «Широк человек, я бы сузил». Да ни в коем случае. Не нужно сужать ни фанатика, ни пассионария – мы тогда деградируем, как вид. Пусть проявляется человеческая природа шире и мощнее.

Новый человек, скажу я вам, это вопрос больше дискуссионный. Новые человеки 21-го столетия будут разными. Главное, чтобы мы вообще были – иначе следующий век вовсе и не наступит. А в этих людях 21-го века будет весь спектр – от гениев до трудяг, от меланхоликов до фанатиков борьбы с властью и фанатиков, решивших одолеть голод, СПИД, разруху и экологический беспредел на всей планете.

У меня сестра – русичка. Говорит, что рекомендует детям читать Островского. Мы ей: «С ума сошла, зачем?» Она: «Там хоть есть темы для приличного обсуждения». Но самое смешное, что дети у нее этот роман читают. И Корчагин вызывает у нынешних школьников такой же интерес – в определенной степени антропологический – что и Базаров, и Раскольников. Тоже видать, прикидывают, как им то ли от родительского гнета, то ли от социального, то ли вообще – от земного притяжения освободиться.

© 2017, РИА «Новый День»