Родина и Мир прощаются с Владимиром Войновичем. Причем, под Родиной я разумею весь бывший СССР.

Войнович – автор без дна, с несосчитанным количеством граней. Писатель или горячо любимый, или страстно неприемлемый. Элитарный и популярный. В плане стиля – оригинален, колоритен, саркастически обострен до публицистичности. Он одинок, как, пожалуй, одинок был только Грин. Поэтому и последователей у него быть не может. Он такой один. Увы, практически не изучен литературоведами – ни отечественными, ни западными. Изобильна была лишь «разгромная» советская критика, предшествавшая высылке писателя из страны в начале 1970-х. У Войновича из той эпохи есть даже цитата-любимица, крылатая фраза, как он ее называл, из рецензии критика Гуса (Михаила) на первую повесть писателя «Мы здесь живём»: «Войнович придерживается чуждой нам поэтики изображения жизни как она есть».

Теперь личность и творчество Войновича – достояние вечности и ее маленькой производной – истории. Как говорил сам пересмешник: « с годами начинаю сомневаться в материализме, поскольку вижу, как с возрастом понемногу дематериализуюсь».

Для кого-то Войнович – лишь автор той первой, так смешившей нас в перестройку книжки о приключениях солдата Чонкина (прототипом этой русской рохли стал, к слову, якутский солдат Чомгин: автор просто не расслышал фамилию этого служаки, за которым с интересом наблюдал в паре эпизодов).

Кто-то – фанат всей трилогии о простодушном солдате, выигравшем Отечественную, а после эмигрировавшем из России в Америку (сельскую, фермерскую).

Для многих Войнович – целая литературная планета, в которой есть и Москва 2042-го года, и Малиновый пеликан, и Антисоветский Советский Союз, и Портрет на фоне мифа, и Перемещенное лицо, и Монументальная пропаганда и еще «много чего и кого», как говорил сам ВВ, включая, кстати, и его Автопортрет.

А для какой-то части сограждан Владимир Войнович – не только автор текстов и холстов маслом, но и нравственный авторитет: «Каждый писатель – инакомыслящий. Если он мыслит, как все, тогда какой в нем интерес?» Авторитетом Войнович стал веселым, мудрым, логичным, храбрым и суровым. Типичный представитель интеллигенции. Штучный товар. Войнович – такой необыкновенный тип личности, что его самого, хоть сейчас, просто описательно и целиком можно вставить в произведение любого приличного автора – от протопопа Аввакума до Тургенева с Достоевским и Чеховым. Характер, описанный еще компанией русских писателей-демократов некрасовской волны, как «идеальный человек». Хотя сам писатель себя таковым, кажется, не считает. Не считал. Более того, полагал, и без всякого, к слову, огорчения, что литература в 21-м веке не может претендовать на духовное лидерство: «Сейчас меньше читают, а писатель перестает выполнять функцию духовного наставника. Писатель в Советском Союзе и даже в царской России играл огромную роль, потому что писатель играет огромную роль в закрытом обществе, когда человек получает ответы на свои внутренние вопросы только из искусства и, в основном, из литературы. Когда для него открывается весь мир, тогда он, кроме всего прочего, становится слишком занят, чтобы читать эти книги. Как говорила мне одна моя знакомая старушка в давние времена: «Ах, книги-шмиги – я их все прочла!» Так вот, ему тоже кажется, что он книги-шмиги все прочел, и он не ищет ответа. И, если ему надо, он ищет ответа где-то у адвоката, в церкви, еще где-нибудь – у психологов, сексологов и так далее…»

Придерживаясь того зыбкого мнения, что ушедшим где-то там хорошо, пока мы о них помним, предлагаю вспомнить кое-что из рассказанного писателем о себе, о временах, о нас.

Таджикский гастарбайтер с немецком паспортом, отягощенный сербской фамилией, еврейством и русском языком

– Можно сказать, что я человек русский с еврейско-сербскими корнями. Мой отец настаивал на том, чтобы его называли Во́йнович. Так меня называл Твардовский – я рассказал ему эту историю. Другие называли с ударением на второй слог. Но я привык, потому что я всех не перевоспитаю. Когда я здесь, я говорю, что я Войнович, когда я в Сербии, я говорю Во́йнович, и в Германии тоже говорю Во́йнович. «Гордиться своими предками так же глупо, как и своей национальностью, но знать свою родословную, если есть такая возможность, по крайней мере, интересно…

Мне ничего искать не пришлось. Уже когда я был в эмиграции и жил под Мюнхеном, бывший артиллерийский полковник из Югославии Видак Вуйнович прислал мне книгу своего сочинения: «Войновичи, Войиновичи, Вуйновичи и Вуйиновичи», где наше общее родословие расписано начиная с 1325 года. Родоначальником нашей фамилии был некто Воин, князь Ужицкий, воевода и зять сербского короля Стефана Дечанского…

Воин был, наверное, самой важной персоной в нашем роду, но и после него были люди, прославившиеся на том или ином поприще: писатели (Иво Войнович из них самый известный), генералы и адмиралы итальянские, австрийские, русские. Были даже венецианские дожи…

Предки мои были во многих поколениях многодетны: у Александра было шесть дочерей и четыре сына, у Шпиро – шесть сыновей и одна дочь, у прадеда Николы – шесть сыновей, у деда Павла – два сына и дочь, у моего отца – сын и дочь, у меня – две дочери и сын. Сын пока не женат, и, если у него не будет сына, эта ветвь нашего рода исчезнет…»

– Я родился в Душанбе (город назывался уже Сталинабад), и могу себя считать таджиком-гастарбайтером. Но я, правда, таджикского языка, к сожалению, не знаю…

Потом мы жили в Ленинабаде (Худжанде), потом арестовали отца. На военных сборах он допустил террористически-троцкистское высказывание. Их было три товарища. Один сказал, что построение коммунизма в отдельно взятой стране невозможно. Отец возразил, что возможно, но только после победы мировой революции. А третий донес на двух первых. Отец получил пять лет, отсидел их, и вышел в начале сорок первого. Он приехал к нам с матерью в Таджикистан, и ему, как искупившему вину, предложили снова подать заявление в партию. Он наотрез отказался. Мать решила, что теперь его точно посадят снова, и потребовала, чтобы он забирал меня и немедленно отправлялся к бабушке в Запорожье. Так он и сделал, а мать доучивалась в пединституте. Мы переехали на Украину в конце мая, а 24 июня его уже призвали. И демобилизовали по тяжелому ранению в декабре – он восемь месяцев валялся по госпиталям, а потом доживал инвалидом. Я с самого начала хотел поступить в Литературный институт, но меня не взяли. Допускаю, что из-за фамилии – в ней могло слышаться что-то еврейское.

Я окончил фабрично-заводское училище по специальности столяр-краснодеревщик, но работал плотником. Потом служил в армии. Потом был инструктором райкома. Потом написал первую повесть и стал печататься.

Трудовая моя биография вызывала у немцев большой интерес. И когда я в Баварской академии – уже несколько лет до этого состоя ее членом – выступал перед журналистами, все они дружно написали, что я таджикский рабочий, отягощенный еврейской фамилией. Меня это здорово разозлило, и очередному интервьюеру я сказал как на духу: если вы тоже напишете, что я рабочий из Таджикистана, – я вас убью.

Короче, я фигура мифологизированная и ничему уже не удивляюсь. Вообще, я бы сказал, что у меня такая, стандартная точка зрения, что, если ты родился в России, говоришь на русском языке, то русская культура – твоя культура, русская литература – твоя литература… У меня, действительно, сербские корни, еврейские корни, но я не могу сказать, что я серб или еврей… Мне иногда говорят: «А ты скажи назло: да, вот я еврей!» Но я не могу сказать назло, потому что не хочу, я не чувствую себя так. Почему я буду говорить кому-то в угоду или даже назло? Я не знаю, может быть, если бы я родился с этими корнями в Сербии, то я бы считал, наверное, себя сербом. Если бы я родился с этими же корнями в Израиле, то, наверное, я бы говорил, что я еврей. Короче, самоидентификация это называется…

– Вопрос про национализм для меня сложный. Национализм, который «Россия для русских!» – это не только плохо, это и глупо… Все-таки так: все, кто считает себя русскими – они и есть русские. У меня есть немецкий паспорт, и в немецком паспорте написана национальность – немец, но я не могу сказать, что я немец. Я не чувствую себя немцем и не могу себя чувствовать. Так, если иногда где-то по документам, если мне нужно, если я еду и оформляю куда-то визу, – что редко бывает – с немецким паспортом, но, все-таки я им пользуюсь, я пишу: национальность – немец. У них так принято, гражданство = национальная принадлежность.

Знаете, мне нет – нет, да напомнят строчки из моего давнего поэтического, так сказать, прошлого: «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы». И обязательно спросят: ну, как думаете: останутся? Так ведь уже остаются, и ничего ужасного, что необязательно следы будут нашими, в смысле советскими, российскими…Пора уже привыкать гордиться не только за себя, а за все человечество».

«Настоящая Америка – это сбывшаяся русская мечта»

Я разговаривала с этой литературной планетой лишь раз – в мае 2016, на Петербургском книжном салоне. Коллеги, с которыми сотрудничала, представляли целую серию книжек латиноамериканских писательниц. Войнович, их не читавший, вдруг обратился с вопросом именно ко мне: «Как на ваш вкус?» Я заволновалась: «После их мужчин, возникает ощущение, что в крепко сколоченных домах с лабиринтами тайных ходов, хозяйки развешивают затейливые, ручной работы, но занавески и раскладывают по диванам такие же подушки». Потом набралась храбрости и спросила: «А Вам нравится Маркес?» «Конечно», – ответил Владимир Николаевич. Дальше я уже просто обнаглела: «Вас нередко называют русским Гашеком, а Чонкина – русским Швейком. Видела даже сравнение с Джойсом – из-за неспешности рассказа о национальной повседневности. А мне кажется, вы такой русский Маркес – из-за вот этого бесконечного писания саги о Чонкине и определенной ментальности...»

Войнович улыбнулся своей красивой, немного плутовской улыбкой: «Все это лестные для меня заблуждения… Маркес же это вообще другой мир. У меня свой, если хотите, русский мир. Такой вот русский национальный герой. Когда спрашивают, не умер ли Чонкин, отвечаю – он вечно живой. Понятно, что если пишешь об армии, сравнения с Гашеком неизбежно. Швейк – плут, хитрец, он лишь прикидывается идиотом. Но вовсе не такой. А Чонкин прям, бесхитростен, простодушен. И к Теркину, как иногда сравнивают, он не имеет никакого отношения.

В литературной традиции он, впрочем, как и Швейк, восходит к Андерсену. Потому что начало солдатского эпоса – две сказки Андерсена. Про простого солдата, моего Чонкина – «Стойкий оловянный солдатик». А про хитрого, Швейка – «Огниво». Чонкин – стойкий, первоначально я так и задумывал: он вечно стоит на посту, и никто его не может оттуда выбить…

А почему он не может быть русским национальным героем? Он любящий, добрый, стойкий. И как только ему перестали мешать жить на каждом шагу – все у него стало получаться. В третьей книге он попал в Штаты. Стал преуспевающим фермером. Периодически к нему туда приезжает Нюра… И все у них прекрасно, хоть и грустно: жизнь-то прошла… Вообще настоящая, вглубь Америка – я ее видел – это словно сбывшаяся русская мечта: естественный человек в естественных условиях. А у нас – естественный человек в противоестественных. В ломаных, жутких. То одна оккупация, то другая. То свои коров и кур отбирают, то чужие… Но, как мы знаем, в исторической камере-обскура наши Чонкины и немцев погнали, и свои в итоге обломались… То, что Россия опять вернулась к традиционному несвободному состоянию, когда естественному человеку опять не дают думать и работать, как он хочет, – это очевидная, но не окончательная история…»

Почему же Америка, удивилась тогда я, сами-то Вы до возвращения в Москву, жили в основном, в Германии. Может, есть и другие варианты…

Войнович: « Идеальных стран не бывает, но есть более подходящие для жизни. Такими являются страны Западной Европы. Америку я люблю, но думаю, что ее устройство своеобразно, Западная Европа нам ближе. Идея в том, что эти страны соблюдают общие принципы. Русские очень боятся лишиться какого-то своего своеобразия, если примут общие правила поведения. А ведь в Западной Европе немцы все равно остаются немцами, англичане – англичанами, а французы – французами и все очень сильно друг от друга отличаются.

Идеальное общество невозможно, но возможна среда, в которой люди живут мирно, сытно, без войн, и где стабильность их жизни гарантируется регулярной сменяемостью власти, а не той властью, которая остается у руля непростительно долго».

Когда писатель отмечает несколько раз стойкость и прямоту Чонкина – главного мема маркера его творческой судьбы, невозможно не вспомнить о стойкости самого Владимира Войновича. Почти полвека назад он – диссидент поневоле – написал дерзкое письмо Брежневу.

В 2017-м Россию взбудоражило открытое письмо художника Светлане Медведевой, неуклюже поздравившей Войновича с 85-летием:

«…Прошедшее с тех пор пятилетие в жизни нашей страны оказалось исключительно напряженным. Блестящая зимняя Олимпиада на южном курорте, возвращение Крыма в родную гавань, война в Донбассе, в которой мы, не участвуя, несем большие потери, и война в Сирии, которую мы продолжаем, несколько раз успешно закончив. Признаюсь, я, будучи неисправимо плохим патриотом, не очень радовался нашим успехам и потому, естественно, на этот раз теплых слов от первого лица государства не дождался, и Ваш муж не прислал мне ни одного цветочка. Я отнесся к этому с пониманием.

И вдруг Ваше письмо. Оно меня приятно удивило. Поскольку ваш муж не счел нужным удостоить меня своим высоким вниманием, я мог бы подумать, что Вы это делаете втайне от него, что было бы мне особенно приятно. Знаете, некоторым мужчинам, особенно, как говорится, синильного возраста, очень бывает лестно, когда молодые женщины оказывают им знаки внимания, да еще тайком от мужей. Но обычно в подобных случаях, дамы прибегая к письменной форме, подчеркивают нежность выражаемых чувств, тем, например, что опрыскивают свои послания любимыми духами или вкладывают в конверт засушенную ромашку. Однако ожидаемого запаха я не учуял и ромашку в конверте не нашел. Но заметил, что конверт-то казенный, с надписью большими буквами: «ПРАВИТЕЛЬСТВО РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ», а само письмо адресовано не просто любимому писателю и человеку, а лауреату государственной премии Российской федерации. Исходящий номер в нижней части письма указывал на то, что письмо продиктовано не искренним чувством, а является видом казенной почести невысокого сорта. И огорчился уже не столько за себя, сколько за Вас.

Светочка, дорогая. Мы лично не знакомы, но я несколько раз видел Вас по телевизору в храме Христа Спасителя, где Вы стоите со свечкой такая набожная, молодая, интеллигентная и красивая. И я подумал, ну зачем Вам нарушать тот обаятельный образ, который возникает при взгляде на Вас со стороны? Зачем Вы пишете или даже подписываете фальшивые письма в казенных конвертах правительства российской федерации, в котором, насколько мне известно, в отличие от Вашего мужа, никакой должности не занимаете? Зачем?

Извините, но посмею дать Вам мой стариковский совет. Если Вам впредь захочется выразить кому-то письменно хорошее или плохое свое отношение, обращайтесь к нему как частное лицо, пишите от себя лично, но ни в коем случае не от инстанции, в которой не состоите. Иначе над Вами будут смеяться, а мне за Вас будет больно.

С заботой и желанием уберечь Вас от насмешек, Ваш Владимир Войнович».

А это пост писателя (годичной давности) в фэйсбуке:* «Я знаю, что неугоден нынешней власти, равно как и предыдущей. Я от них ничего не хочу. Мне не нужно от них никаких наград».

«Власть – развращает, абсолютная – развращает абсолютно»

И напоследок – несколько цитат из интервью и книг Владимира Войновича о власти, о нас, об истории и вождях:

– Везде, где есть свобода, демократия, реальные выборы, свободная пресса и независимый суд, люди живут лучше материально. Они больше уверены в своем будущем, у них меньше стресса, меньше психических заболеваний. Власть зависит от общества. Поэтому там меньше воруют, меньше берут взятки, меньше лгут, меньше пьют, меньше колются, меньше гибнут на дорогах, меньше убивают друг друга по пьянке, там справедливей суды, там чище дороги, там нет бездомных детей и бродячих собак

– Вообще, что такое народ? И есть ли вообще разница между народом, населением, обществом, толпой, нацией, или массами? И как назвать миллионы людей, которые восторженно бегут за своими сумасшедшими вождями, неся их бесчисленные портреты и скандируя их безумные лозунги? Если ты хочешь сказать, что самое лучшее, что есть среди этих миллионов, это и есть народ, то тогда ты должен признать, что народ состоит всего из нескольких человек. Но если народ – это большинство, то я должен тебе сказать, что народ глупее одного человека. Увлечь одного человека идиотской идеей намного труднее чем весь народ».

– Как показывает исторический опыт, именно абсурдные или даже, сказать точнее, идиотские идеи как раз легче всего овладевают умами масс.

– Сталин был чрезвычайно значительной личностью. Он был гением бездарности, апофеозом ее, величайшим профессионалом зла – но зло всегда бездарно. Он был именно бездарен, а не глуп. Глуп был Ленин. Почему глуп, потому что давайте оценивать по делам: архитектор, чьи дома рушатся, может быть, и энергичен, и даже талантлив, но уж никак не умен. Ленинская партия и ленинское государство полностью переродились уже к тридцатым. Даже сталинская конструкция – уродливая, кособокая – простояла дольше, хотя все мины в нее заложил он сам, и трещины были видны уже при его жизни. Все, что привнесла советская власть, – это довольно односторонний технический прогресс. На фоне полного и безоговорочного регресса во всех прочих областях. Да и прогресс этот базировался на страхе и рабстве – я с одним чехом, тоже политэмигрантом, катался по Нью-Йорку и услышал, как он восхищается небоскребами. «И все это построено без использования труда заключенных!» Вспоминайте об этом иногда, восхищаясь советскими достижениями.

– При Интернете уже, вообще, многое невозможно, что было возможно раньше. Вот, например, говорят, возможно ли, возвращение к сталинизму? Невозможно. При Интернете не может быть. И Сталин, если бы он жил в век Интернета, то он был бы, может быть, не Сталиным, а Лениным, я не знаю – кем-нибудь еще…

– Наше общество интересно тем, что все всё знают, но все делают вид, что никто ничего не знает.

– Нашим государством [Россией] какие только дураки, идиоты и параноики ни руководили, и ничего, справлялись.

– Люди ведь – это такие существа, что как только им разрешишь говорить, что хочешь, так они что хочешь и говорят. От чего в наших конкретных условиях я бы советовал воздерживаться и не забывать, что у нас есть компетентные органы из трех букв. И хотя буквы эти время от времени как-то переставляются, но суть того, что они обозначают, в общем-то не меняется. Они раньше чересчур говорливыми людьми интересовались, и теперь не думаю, чтобы все пропускали мимо ушей. Но пока народ распустился, болтает, что взбредет на ум, а некоторые (процентов десять) в болтовне этой даже первых лиц государства не жалуют и, повторяя досужие сплетни, загибают пальцы, где кто чего украл, какие дворцы построил и кого в этих дворцах водит в опочивальню.

-У нас народ не любит тех, кто взятки берет, но тех, кто не берет, ненавидит.

– Всякая лесть первому лицу государства, похвалы его внешности, уму, прозорливости и таланту, выраженные в прозе, стихах или песенном жанре, следует приравнивать к взятке в особо крупном размере.

– Сколько живу, столько слышу об этом самом особом пути. Семьдесят лет шли особым путем, отрицая Бога. Теперь опять свой путь с иконами, хоругвями, песнопениями и Богом – Отцом, Сыном и Духом святым.

– Хороший сон лучше плохой яви, и лучше я буду ездить во сне по американским дорогам на «Кадиллаке», чем наяву по нашим колдобинам на «Ладе-Калине».

– И прав был некто Корней Чуковский, когда-то заметивший, что Россия – это такая страна, где надо жить долго. В других странах это необязательно. В другой стране пожил немного, построил дом, родил сына, посадил дерево, принял участие в выборах, ну и хватит, уступи место другим. Потому что там, сколько ни живи, ничего интересного не дождешься. Даже во власти. То левые правят, то правые левят, а в чем разница? А ни в чем. То ли дело у нас. Один как взберется на вершину, так ни за что оттуда не слезет.

-Я видел много народов, у которых правители постоянно спрашивают разрешения на все. А те, у которых не спрашивают, их и народом называть вряд ли стоит.

– Народ – это большая масса людей, в общем довольно неумная, которая никогда ни в чем не разберется. В лучшем случае доверит разбирательство отдельным умным, которые свои умы направляют на то, чтобы оставить народ в дураках.

– Вспомнились девяностые годы, которые для кого-то были лихими, а для меня годами больших надежд. Надежды, кроме всего, на то, что ненавистный режим рухнул, а с ним ушли в прошлое его пороки и среди них склонность людей к созданию новых культов. Но время надежд сменилось временем смутным. Война на Кавказе, взрывы домов в Москве, убийства политиков, журналистов и бизнесменов. Все это принесла с собой объявленная свобода. Одни воспользовались ею и рванули на Запад. Другие увидели, что в родных пределах есть чем поживиться, и поживились. Немногие пытались воспользоваться выпавшим для России шансом превратить Россию в свободную демократическую страну европейского типа. Одни гибли, другие богатели, третьи нищали. Раздувались и лопались репутации…

– Помню, как тогдашний наш вождь вывел за ручку маленького человечка с острым носиком и тонкими губками и сказал: вот теперь он будет ваш отец и учитель. Все удивились, потому что до того человечек был известен только тем, что служил ординарцем у большого градоначальника и носил за ним его раздутый портфель. Иностранцы не знали о нем даже и этого и поначалу задавались вопросом: «Who is this guy?» Человечек стоял перед удивленным народом, обводил всех оловянными глазами, а потом тихо сказал: «Замочу!» И хотя сказанное слово было почти плагиатом из одного сочинителя позапрошлого века, народ, того сочинителя не читавший, в маленьком человечке сразу признал человека большого и взревел от восторга. Мужчинам он сразу показался выше ростом и шире в плечах, а женщины восхищались его статью, походкой и при виде его испытывали что-то похожее на оргазм. А он, пользуясь любовью народных масс, решительно взялся за дело и начал с того, что повелел всем петь старую песню. Потом обыкновенную демократию перестроил в вертикальную и суверенную, все богатства земли распределил между своими, но какие-то куски кидал народу, и тот с благодарностью это, говоря по-нашему, хавал, полагая, что, имея такое питание, всякими глупостями вроде свободы и демократии можно и пренебречь. Замечу попутно, что свобода поначалу кажется хорошим обменным товаром. Сначала ее меняют на еду, потом на то, чтоб всегда было не хуже, чем сейчас (стабильность), потом на безопасность и только потом-потом оказывается, что нет ни еды, ни безопасности, ни стабильности, ни свободы.

Челябинск, Вера Владимирова

* Продукты компании Meta, признанной экстремистской организацией, заблокированы в РФ.

© 2018, РИА «Новый День»