Культуролог Марина Краенко продолжает рассказ об истоках русского феминизма. Напомним, в первой части шел разговор об иностранках, совершивших переворот не только в сознании женщин, но в их повседневной жизни. Сегодня речь о российских «революционерках».

Александра Коллонтай

Мессалина своих дней. Для мужчин, возможно, самый опасный тип. Особенно в смутные времена. Теоретик разврата и жрица аналогичных практик. Гурманка тактильности. С удовольствием забиралась в постель не только к любовникам, но и к подругам – понежничать, смакуя «пьяную вишню» в горьком шоколаде.

Ее манифест о свободной любви вызвал протест у Ленина. Но нарком государственного призрения (и вообще первая женщина – министр в мировой истории) А. М. Коллонтай – бывшая папина (читай, генеральская) дочка Сашенька Домонтович – была убеждена, что институт семьи и брака отомрет.

В замыслах большевистской революции и близко не было этических идей, что воплощала Александра Михайловна со своей теорией «стакана воды» – мгновенного удовлетворения половых потребностей. Ей нравилось выступать драйвером бурных дискуссий об обобществлении жен. Шокировать обывателей максимами, что женщина должна быть независима, эмансипирована и по-мужски свободна в выборе партнера. Филистерским вариантом воплощения подобных принципов в культуре стали скверные фильмы, банальные мемуары и жуткие письма «астрального близнеца» Коллонтай – Лили Брик, художника никакого, зато большой поклонницы свободы.

Вся жизнь Коллонтай – попытка примирить врожденную полигамность с вынужденной моногамией. Темперамент постоянно толкал эту энергичную женщину на вершину любовного треугольника. Одного любить было скучно, а скромные литературные и организаторские способности исключали сублимацию (как-то иначе о мужественной психофизике Коллонтай и не скажешь).

Впрочем, теоретиком, она была слабым, да и стилистика ее «свободнолюбовной» брошюры – хромает на все четыре конечности.

В сегодняшней России таких дам предостаточно. Революция (читай, бизнес, финансовые авантюры или партработа) – лишь предлог для ведения бурной жизни и поддержания множества необременительных связей. Карьеру такие суфражистки делают редко: все-таки карьера женщины в РФ зависит от мужчины, а те (даже самые полигамные и развратные) не любят полигамных женщин, когда дело заходит, используем плеоназм, о деле.

Кроме того, аналоги Коллонтай (та же Брик или Анатольевна нашего времени) страшно любят саднить имеющегося партнера «честным» рассказом о наличии соперника – преемника. Они получают удовольствие, наблюдая за реакцией огорошенного партнера. К тому же есть вероятность романтического развития ситуации – дуэль, самоубийство, мордобой в публичном месте. Этот тип эмансипе не слишком преуспевает: в лучшем случае, в смысле карьеры – ссылка послом в Швецию, где «посол Советского Союза» кашу маслом в знаменитой шведской семье не испортит…

В худшем – постаревшая Коллонтай заканчивает жизнь в обществе молодого и туповатого любовника, которому платит за причиняемые мучения в бессильной злобе, что не может ему изменить – не с кем.

Надежда Крупская

Эту нелепую даму сложно ассоциировать с современным 8-м Марта. Поскольку по какой- то, одной ей ведомой причине, Надежда Константиновна (с перчинкой и изюминками в молодости) настойчиво и успешно искоренила в себе все женское, оставив лишь педагогическое и политическое. Эта тургеневская девушка, если верить трактовке Бальмонта о подобной женской породе, пошла по абсолютно неверному (для нее и окружающих) пути. Для такого типа неверный выбор миссии фатален. Крупская такой же деятель просвещения, как Казанова – ректор Смольного института. И хотя её деяния кровавыми не назовешь, в вину НК стоит поставить превращение отечественной педагогики в «Кошмар на улице Вязов». Крупская – прививка скуки, додумавшаяся до идиотизма о вреде для детей волшебной сказки и о пользе рассказов о двигателях, шурупах и классовой борьбе.

Плохо разбиравшаяся в моде и стиле, никакой кулинар, Крупская была беспомощна и в профессии, т.е. на ниве реформирования воспитательной системы. Она ничего не понимала в детях. Не умела с ними общаться.

Да и вдовой вождя она оказалась каличной – ни похоронить его по-человечески не смогла, ни труды отредактировать. Авторитета собственного не имела – так, мутненько отражала ленинский свет, писала-то по сравнению с супругом – ахово и все невпопад: то милашку Чуковского разгромит, то славного Маршака.

Мифы о доброй бабушке или принципиальной коммунистке, которая хотела на XVIII съезде сказать всю правду, если смотреть фактуру, – всего лишь мифы испуганных в эпоху Сталина старых ленинцев, знавших, что за год до смерти именно из-за жены Ленин поссорился со Сталиным. Тот нахамил Наденьке по телефону, Ильич обиделся, рассердился и защитил супружницу.

Сегодня мы наблюдаем за проявлениями подобного типа в лице Яровой и прочих пуританок и функционерок, решивших, что им позволено запрещать. Хотя есть смысл оговориться – в отличие от нынешних Крупская была честной. Перед собой уж точно. И в этом смысле её сейчас напоминает Поклонская. А за честность, согласитесь, можно простить многое. Это качество «завсегда» на вес золота.

Лариса Рейснер

Пользуясь главным поэтическим образом любимого ею (во всех смыслах) поэта (Гумилева), Рейснер – это Конквистадор (ну и ладно, что сам Гумилев назвал её профурсеткой, он просто не знал, какой ящик Пандоры открывает, унижая влюбленную в него гимназистку). Конквистадор в кожаной юбке (была у нее такая, в пару к комиссарской тужурке).

В отличие от бунтарки с колыбели Коллонтай, эта тихая и очень большая, с монументальной красотой, мечтательная и интеллигентная девушка предназначалась по первоначальному замыслу в музы к созидателю или художнику. Но внешние факторы вызвали мутацию и превратили Офелию в монстра революции. Словно бы Статуя Свободы ожила и пошла крушить все вокруг – по обе стороны океана. А вот как раз от комиссарши в «Оптимистической трагедии» в Рейснер мало что было…

У Ларисы Михайловны напрочь отсутствовали инстинкты домохозяйки и матери семейства. Зато в избытке – тяга к приключениям, выносливость и работоспособность. Желание впахивать (при весьма скромных дарованиях) на идею, что принесет статус или славу. В любви у таких дам – как повезет, могут быть и счастливы. Зато в бизнесе – полный ажур. И обаяние, что превращает их в символ, миф. А миф – жанр, как все мы знаем, довольно безжалостный. Чтобы мифический герой да не помучил более слабого – этого просто не может быть.

Зинаида Ермольева

На первый взгляд, госпожа Пенициллин – это мадам Кюри, но в советской версии. На второй, эта казачка, гимназистка, красный профессор – талантливый, но соглашатель и конформист. На самом же деле, это совершенно другой тип – и не рафинированная Кюри, и не сломленная сталинизмом приспособленка – «Мать Сыра Земля». Её кредо – спасти, помочь, преодолеть обстоятельства, потому что жизнь каждого человека (не собственная – окружающих) вообще-то стоит того, чтобы за нее бороться. В случае Ермольевой – найти лекарство против холеры (холерный бактериофаг – первый научный интерес и первое же достижение микробиолога Ермольевой) и вообще против всех убивающих соплеменников биологических инфекций («Институтом биологической профилактики инфекций» первоначальной называлось и главное ее академическое детище – НИИ антибиотиков).

Личные обстоятельства и выгода для таких подвижниц не важны. Опасно и нелогично вступаться за репрессированного бывшего мужа?! – обязательно, если есть шанс спасти жизнь. Бывшего мужа ей освободить удалось. Второго – расстреляли. А Зинаида Виссарионовна продолжала по капле точить микробный камень, пока пенициллин не оказался в аптечке у каждого соотечественника. Ермольева, возможно, самый востребованный женский тип современности. И, увы, такой же редкий. Впору заносить в Красную книгу цивилизации.

Елена Блаватская

Эту родившуюся еще при жизни Пушкина малахольную дворянскую дочку в наше время быстро бы отучили искать по дому призраков и пытаться разговаривать с духами: немножко психотропных средств – и никаких видений и голосов. И в принципе, у меня рука так и тянется напечатать – мол, Блаватская – это типичная иллюстрация ситуации, когда ограниченный мозг, начитавшись всякой недоступной ему метафизики, начинает искать выход из непонятного с помощью потустороннего.

Ну, ничего я не увидела в ее писаниях. Но это я не увидела. А вот Эйнштейн, в последние годы жизни почитывал бабушку Элен на ночь. И Серебряный Век обязан Елене Петровне т.н. « египетской темой» – ведь именно после нее установилась непреходящая мода на мистику и теософию.

Факт остается фактом – в мире довольные многие явления и вещи невозможно объяснить или уразуметь. И то, что большие умы прибегают в подобных ситуациях к помощи оккультизма, возможно, не начало деменции, а более широкий взгляд на мир.

Мозг Блаватской испытал при травматическом преждевременном рождении кислородный дефицит. Не удивительно ли, что именно такая женщина обеспечила последующим исследователям загадочного этот самый воздух – экспериментальный зазор между рационалистическим, научным и метафизическим. И в этом смысле – она Пифия цивилизации.

Но учтите, все выше сказанное, не имеет никакого отношения к фокусам в духе Джонатана Крика или деятельности разнообразных мошенников – с Лонг Айленда или из Кологрива, жирно пасущихся на людских страхах, утратах и трагедиях. Или к «Битве экстрасенсов», после которых сонмы косо-зеленоглазых кумушек воображают себя «колдовками или спиритуалистками», вместо того, чтобы скорректировать астигматизм или сходить к психоаналитикам.

Или имеет?..

Марина Цветаева

Фигура титаническая. По таланту. По сделанному выбору. Мамина дочка, так сильно восхищавшаяся филологическим папой, что стала много выше мощных литературных дарований своего и последующих поколений. Мастером, про которого Бродский – в зените славы сказал, что «крупнее Цветаевой в XX столетии поэта нет».

Цветаева оформила национальную русскую идею – когда мечтатели о счастье идут в пропасть, «попавшись на дудочку» банального крысолова. Она возвела родной язык в бренд, обращаясь с ним столь же свободно, как искусная хозяйка обращается с оригинальным рецептом теста: ингридиенты те же, но у нее – амброзия, а у товарок – кулебяка. У Цветаевой слова те же, что у Шагинян, но про нее никто и не подумает ерничать: «искусственное ухо рабочих и крестьян». В немой, искалеченной, истекающей кровью стране, где все достойные поэты умерли от тоски или голода (если не были убиты), в эмиграции, в сталинском Союзе измученная немолодая, почти нищая женщина продолжает « на самой высокой ноте», как говорил все тот же Бродский, на кинжально – кристальном русском языке писать обо всех трагедиях, что происходят и будут происходить в 20 веке, об искалеченных странах и душах. А, сказав, все «что должно», покинула непонятный и ставший неприятным ей мир, чтобы не променять душу на кусок моржевятины и хозяйственного мыла.

С точки зрения России и литературы – это победа. С точки зрения судьбы – минус еще одна человеческая жизнь.

Челябинск, Марина Краенко

© 2019, РИА «Новый День»