1 апреля исполняется 210 лет со дня рождения классика русской мистики Николая Гоголя. Филолог Вера Владимирова считает, что именно Гоголь дал ответ на сакраментальный вопрос – по какому пути идет Россия.

«Эх, русский народец! Не любит умирать своей смертью!»

Н. Гоголь, «Мертвые души».

Юбилеи Гоголя, не говоря уж о некруглых датах рождения и смерти Николая Васильевича, у нас в стране отмечают как-то с оглядкой, словно какой голос шепчет, как Бруту (Хоме из «Вия»): не смотри на календарь, Гоголя уж полтораста лет как нет, а его щель в русском полу все разверзается, как тектонический разлом и смрадит, как Коркинский разрез – из самых недр, то есть из ниоткуда…

Частично опаска относительно Гоголя связана у тех, кто решает, чей юбилей отпраздновать, а чей – пропустить, с тем, что Гоголь как мистик и либералам чужд, и почвенникам (что опять у нас народились на топком пропагандистском болоте) – не брат.

А частично – все оппоненты и даже поклонники писателя не могут смириться с национальным русским типом, что не единожды, а просто во многих зеркалах, то есть с разных ракурсов и во всех деталях – как и положено гению – отразил художник: маленького человека во всей красе его противоречий и возможностей.

Ординарному уму невозможно совместить в одной реальности Акакия – жертву и Акакия – мстителя. Но у Гоголя горизонты иные – он разгадывает главную русскую историческую загадку: чем станет маленький человек, если дать ему силу волю.

По Гоголю, маленький человек станет гигантским привидением. Тема переродившегося мстителя просто преследовала его, как, скажем, Пушкина ожившая статуя.

В «Шинели» писарь Башмачкин срывает шинели с генералов. В «Мертвых душах» – аферист Чичиков строит состояние на покойниках. Несчастный Копейкин, с одной рукой и одной ногой, становится вождем страшной, безжалостной разбойничьей шайки. Поприщин делается в своем бреду испанским королем и принимается казнить и миловать, а также спасать Луну…

И все эти сюжеты с кучей маломощных героев – Маниловых, Жевакиных, Хлестаковых, Собакевичей, Коробочек и пр. втягиваются в русскую космическую тайну – бесконечную черную дыру, бесконечную русскую равнину, пустоту…

Гоголя эта русская пустота сводила с ума. Любые попытки заполнить ее казались тщетными. В «Выбранных местах из переписки с друзьями» он предлагает самые фантастические рецепты спасения Отечества, вплоть до чтения вслух русских классиков. А его рецепты о пользе экономии и бережливости – это некая космическая фаза плюшкинского скопидомства. Но фаза объяснимая – когда все усилия и ресурсы утекают в России в пустоту, литератор призывает из последних сил удерживать хотя бы личную собственность. И все равно – все со свистом уносится. Положиться ни на кого нельзя. Власть безнадежна – как тут удержаться на демократических, либеральных, да черт с ним, на монархических и даже языческих позициях?! Россией правит никто. Россия верит в ничто.

И тогда Гоголь сотворил Чичикова – русский средний класс, спасение пропащих, антоним знаменитой характеристики: «Иной раз, право, мне кажется, что будто русский человек – какой-то пропащий человек. Нет силы воли, нет отваги на постоянство. Хочешь все сделать – и ничего не можешь. Все думаешь – с завтрашнего дни начнешь новую жизнь, с завтрашнего дни сядешь на диету – ничуть не бывало: к вечеру того же дни так объешься, что только хлопаешь глазами и язык не ворочается; как сова сидишь, глядя на всех, – право и этак все…»

Многие критики говорят, что Гоголь презирал Чичикова как тип. Да ладно. Чичиков его зачаровывал – тихие вежливые угодливые повадки, энергичен и целеустремлен, шуба на медвежьем меху, нищему всегда грошик подаст, польстит на червонец, соврет на миллион – сворует миллиард. Чичиков, что по Гоголю неудивительно, оказался квинтэссенцией русской пустоты: не слишком толст, не слишком тонок, не высок, не низок, не хорош, не урод… И всегда в выигрыше, потому что неуловим. Он никакой. Призрак. Пустая бричка едет по пустой заснеженной равнине. Пустая Тройка несется. А кто всмотрится в эту пустоту, как Брут – тому крышка.

Вы никогда не задумывались, почему в православном храме («Вий») иконы бессильны?!

Впрочем, когда я пишу об Отечестве, нельзя не сделать ремарку, что Гоголь, был, ко всему прочему, нерусским. И даже любимый с детства язык был другой, не говоря уж о родном доме и матери на Украине. Но и Россия стала ему родной. Его бигенетика позволила ему почувствовать, что драматичные отношения России с Украиной висят в воздухе, и рухнут – рано или поздно – в эту воздушную яму – филиал ненасытной русской пустоты.

Гоголь, скажу вам как человек, регулярно посещающий Украину и в нынешние смутные времена, там давно не «свой». И в России не стал своим, ибо своим тут бывает только пустой. И тем не менее, Гоголь на красивой, организованной теплой чужбине без России не мог. Ни любимые макароны, ни «розанчики – италианочки» не помогали избавиться от наваждения – русской пейзажной пустоты. Роковой пустоты, со всем совместимой и равно отзывчивой и к добру, и к злу, – одномоментно, параллельно.

И потому все помещики из «Мертвых душ» и плохи, и хороши, и всех их жалко – как жертв Чичикова. И никакой ревизор, даже самый суровый им (читай – нам) не поможет, ибо он тоже призрак. Он фальшивый. Он Хлестаков. Самый страшный цензор и руководитель – пустой звук, пустое место. А в хрестоматийном отрывке – конце Поэмы, что поколения советских и просто российских школьников учили наизусть, и который прогрессивный Белинский считал бестолковой лирикой – ответ на вопрос: по какому пути идти. По Гоголю, Русская Магистраль, коей «постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства», – это движение просто так. В никуда».

Челябинск, Вера Владимирова

© 2019, РИА «Новый День»