В преддверии Рождества постоянный автор РИА «Новый День» Вера Владимирова рассказывает об истории одного, очень известного в начале прошлого века, стихотворения и его автора, которого в России вот уже лет 100 (за исключением этого стихотворения, активно использованного советской пропагандой) как не любят печатать:

«Ровно сто лет назад – 20 декабря 1919 года 33-летний «белогвардейский поэт» Валентин Горянский, уже решивший покинуть не только свой последний приют на родине – Одессу, но и Россию, написал вот такое стихотворение:

Скоро будет Рождество –

Гадкий праздник буржуазный,

Связан испокон веков

С ним обычай безобразный:

В лес придет капиталист,

Косный, верный предрассудку,

Елку срубит топором,

Отпустивши злую шутку.

Тот, кто елочку срубил,

Тот вредней врага раз в десять,

Ведь на каждом деревце

Можно белого повесить!

Строки стали едкой реакцией на настроения одной из большевистских фракций относительно предстоящего Рождества и празднования Нового Года. Эти радикалы полагали праздник «буржуазным предрассудком» и предлагали его «отменить» (в отличие от многих других своих соратников, включая Ульянова-Ленина)…

И, конечно, это стихотворение – рефлексия поэта по поводу затянувшегося в Отечестве братоубийства и его недвусмысленное неприятие большевистских реалий.

Через несколько месяцев на пароходе « Габсбург» Горянский вместе с женой и сыновьями, сестрой и матерью, некоторыми коллегами и просто соотечественниками – принципиальными антисоветчиками навсегда уплыл в эмиграцию.

Рождество же в России, пока был жив Ильич, особо не трогали. Хотя и пытались разнообразными способами превратить его в «Красное Рождество».

И все же стихотворение стало провидческим – через 10 лет после появления этих строк большевики таки «ликвидировали» Рождество, именно как буржуазный пережиток. И возродили его как советский праздник – Новый год (без «крошки-ангела», рождественского вертепа, но с елочкой, Дедом Морозом и его внучкой Снегурочкой) только через шесть – восемь лет, когда «жить (по словам «великого кормчего») стало лучше, стало веселее». К слову, до этого в российских ежегодниках все церковные даты, включая Рождество, были помечены в разные годы либо как праздники, либо как дни отдыха, то есть были нерабочими: Рождество в календарях 1919-1923 годов отмечены 7 и 8 января (из-за перехода страны в 1918 году на григорианский календарь), а 1924-1929 годов– 25 и 26 декабря.

Поразительно, но в тот 1929-й год, когда из календарей СССР исчезло Рождество, в тот же день, что и написанное десятью годами ранее «Скоро будет Рождество», Горянский пишет стихотворение «Тов. Сталину» – одно из многих «посвящений» советскому вождю (его официальный день рождения – 21 декабря, но 20-е, наряду с 18-м, тоже фигурирует среди дат появления на свет «отца народов», да и годы с девяткой на конце – официальные «сталинские юбилейные»), в котором не скупится на ядовитый смех, иронию и даже ругательства. Как и в других «тематических» стихотворениях: «Жене Сталина», «Мироеду Сталину» и, конечно, «Подохни сам», где поэт представляет советского вождя зверем, вампиром, коварным змеем и пр. неприятными персонажами.

Разумеется, советская публика (рожденная незадолго до и после революции) ничего «из Горянского» не читала практически до конца ХХ века.

Его дореволюционные стихотворения и пьесы в СССР, по понятным причинам, не переиздавались.

«Свеженькие» поэзию, прозу, драматургию и фельетоны ВГ с 1927-го по 1940-е печатали в литературных изданиях русской эмиграции в Париже, где после пары лет жизни в Константинополе и четырех в Загребе осел со своими близкими Горянский.

После смерти поэта последовали десятилетия забвения, что также вполне понятно – такова судьба многих литераторов – эмигрантов. Особенно тех, кто, как и Горянский, не захотел становиться «поэтом мира», и продолжал на русском языке маниакально писать о России, или о «русском зарубежье».

Собственно, и сейчас, опубликовано или переиздано из творческого наследия Валентина Горянского немного. Большая часть так и осталась частью архива – частного в отечественном ИРЛИ – и разбросанного по нескольким зарубежным собраниям документов.

Как мне кажется, на Родине это наследие нескоро будет издано. По разным причинам, куда входят и откровенно «либеральные» взгляды автора, и его статус поэта – одиночки (довольно большая редкость для Серебряного века), и его во все времена коварный «эзопов язык». И даже то, что Валентин Иванович – несомненный патриот играет в его случае тоже в минус. У Горянского «одна группа крови», образно говоря, с отрицательным резусом, с Лермонтовым ( «Люблю Отчизну я/ Но странною любовью») или Чаадаевым («Иногда кажется, что Россия предназначена только к тому, чтобы показать всему миру, как не надо жить и чего не надо делать»).

А жаль, потому что Горянский – без всякого сомнения – талантливый автор и весьма занятная и, я бы даже сказала, благородная личность.

На самом деле, фамилия этого весьма одаренного литератора вовсе не Горянский.

А самая безликая, какая только может быть у поэта – Иванов. Да и та – придуманная (как и отчество), по имени восприемника, беллетриста – народника Ивана Леонтьева – Щеглова – неблизкого родственника матери (одаренного, кстати, автора, публиковавшего свои произведения под псевдонимом «Ив. Щеглов»).

Потому что, как и его именитые предшественники – Жуковский, Герцен, Фет – будущий поэт Валентин был бастардом. Родился в Луге. Год рождения и даты – по разным источникам, то ли 24 марта, апреля, мая и даже июля 1886-го или 1887-го, а может и 1888-го года (но если верить его «белому билету», то все-таки май 1886-го).

О матери мальчика – мещанке Александровой – Гурьевой даже доподлинно неизвестно – новгородской она была уроженкой или вологодской. Умерла эта женщина в середине 1920-х, в хорватской эмиграции.

Отцом Валентина Иванова – Горянского был князь Эдмон Адамович Сулиман – Грудзинский. Художник – баталист (запечатлевший, в том числе, и Первую Мировую). А еще мастер подглазурной росписи (рисунок по фарфору): не имел, как считали знатоки, на императорском фарфоровом заводе (князь работал там в соответствующей мастерской) равных в технике пат – сюр – пат, которую Эдмон СГ изучал на аналогичных скандинавских предприятиях. Для любопытствующих – несколько работ Сулимана – Грудзинского (вазы, картины в технике гризайль, выполненные акварелью коричневого цвета) и даже росписей уцелели в бывшей имперской столице.

Князь был, мягко говоря, эпикурейцем. Но не без совести. Ему было, если не стыдно, то весьма неловко и перед мещанкой Александровой, и перед их незаконнорожденными детьми (кроме сына, была еще Иванова – дочка). Кроме того, Эдмон Адамович, как ценитель «изящных искусств» заметил и одним из первых оценил талант сына, писавшего чуть ли не с шести лет стихи.

Короче, когда Валентину должно было исполниться 18 лет, князь решил его усыновить. А юноша отказался. Он был обижен за мать, кроме того уже начал разделять взгляды нео-народников, находясь под влиянием своего крестного, поэтому нисколько не комплексовал по поводу своего происхождения, даже гордился классовой «ущербностью» и уж точно высоко ценил независимость – позже отказался еще от одного покровителя своего таланта – миллионера Смирнова. Хотя жил – во все периоды своей жизни – скромно до бедности.

Учился будущий «пиит» плохо. Из столичной гимназии, а затем учительской школы его отчислили. Из сельхозагрономического учебного заведения он вместе со всеми учащимися старших классов сам ушел – по политическим причинам.

Красотой, как утверждали в один голос его коллеги – литераторы, Горянский также не отличался. Все в один голос называли его «уродливым». Хотя, лично мне, ВГ таким – на немногих известных фото – не показался. Видимо сказалось английское клише: «кудрявый – уже красивый». Кроме того, в «уродливости» Валентина Горянского неуловимо проскальзывают прелестные «обезьяньи» черты Пушкина. Ну, мне (и, кажется Берберовой, а может Брик) так примерещилось.

А вот со здоровьем и вправду не повезло: в середине 1930-х поэт практически ослеп, частично операция вернула ему зрение только через десять лет.

Время Горянскому тоже досталось не ахти – две Мировые войны, русские революции и Гражданская война, тридцать лет скитаний…

Зато поэту повезло в любви. И талант, конечно, не подвел.

Первое стихотворение ВГ опубликовал, когда ему еще не исполнилось 17 лет – в «Русском паломнике» под псевдонимом Вал. Александров.

Там же появилось еще несколько его произведений. Народнической (точнее, неонароднической, что впрочем, почти одно и то же) направленности: «Я о солнце пою, я о правде пою …», «Памяти Некрасова», «Оглянитесь, ночь на исходе, друзья …» и др.

Как все помнят, после революции 1905-го года в Империи наступило время реакции, и поэт пал духом, постепенно разочаровался в революционной борьбе. И с тех пор неукоснительно разделял политику и литературу, хотя получалось у него это плохо, он по своей природе не мог не быть гражданином.

В 1906-м году Горянский создает лирический цикл «Злоба Солнца», печатается во многих изданиях. Имеет благожелательную критику (особенно часто отмечал его универсальное дарование критик И. Ясинский), да и коллеги с удовольствием приглашали его «посотрудничать» с ними в новых изданиях самой разной направленности.

И все же самым удачным и продуктивным стало «партнерство» Горянского с Аверченко, Тэффи, Сашей Черным в еженедельнике «Сатирикон», а затем «Новый Сатирикон», где в общей сложности ВГ публиковался с 1906-го по 1918-й год. С некоторыми бывшими сатириконовцами, а еще с Буниным, Дон – Аминадо, Куприным и др. литэмигрантами Горянский затеял реанимацию этого проекта в 1931-м году, в Париже. Но на французской почве эти литературные семена русской сатиры не взошли.

В «Сатириконе» же петербургском сатирическое дарование Горянского прямо расцвело. И стало востребовано во многих столичных изданиях того времени, причем, что интересно, самых различных политических ориентаций: в либерально-сатирическом еженедельнике «Златоцвет» (1914), в «Красном смехе» (1915), в либерально-демократическом журнале «Бич» (1916 – 1918), в горьковской «Летописи» (1917), в «Трепаче» (1917), в газете «Петроградское эхо» (1917), в «Красной газете» (1918).

В «сатириконовский» период Горянский выпустил свой первый поэтический сборник – «Крылом по земле» (1915), который получил исключительно положительную критику.

В те же годы – в поисках новых форм – Горянский сближается с Маяковским, пробуя себя и в качестве футуриста. Критики полагают, что оба поэта в определенный период оказали друг на друга «невредное» влияние.

В годы Первой Мировой «белобилетник» Горянский после первого, очень короткого приступа патриотизма, занял позицию пацифиста. Он по собственной инициативе ездил на фронт к солдатам: развлекал, смешил их частушками, писал (неграмотным) письма домой. Одно из его стихотворений той поры, как мне кажется, достойно публикации во всех литературных хрестоматиях мира:

ЗАЧЕМ РАЗРЕШИЛ?

Господи!

Зачем порох

Позволил выдумать людям –

Синий порох?

А сам до сих пор их

Оставляешь без света.

Милосердно ли это

К людям?

Как будем?

Как?

Проживем ли на свете,

Если – порох!

Если – олово!

Да ведь люди же – дети,

Горячие головы:

Глаза,

Полные страха, если гроза;

Улыбки,

Если в запруде

Плещутся золотые рыбки, –

При солнечном свете

В запруде.

Господи!

Только дети,

Да пойми же, –

Дети только – бедные люди!

Пойми же!

Им серебряные коньки бы,

Им бы лыжи,

Мячи,

А не бомбы дать бы!

Пускай бы играли в свадьбы,

В дни воскресные

Ловили бы солнечные лучи...

Маленькие, смешные, неизвестные,

Пускай бы пели над пашней

И каждый сегодняшний день

Благодарили бы за день вчерашний.

Ну, а уж если порох есть,

И никто не уничтожит –

Сил нет,–

Если порох есть,

Разве же человек не может

Множество изготовить ракет,

Как в стародревнем Китае,

Если порох есть –

В небе ночном тая,

Почему бы цветам не цвесть?

Миллионами искр

Падать бы вниз

В цветеньи зеленом,

Алом,

Лиловом –

К стройным колоннам,

Темным каналам,

К рыбачьим щедрым уловам

На уснувший залив,

В дикий горный обрыв,

Где на дне камни молчат,

Волчица стережет сонных волчат,

Прошлогодних листьев сгребши ворох,–

Было бы хорошо так –

О господи!

Зачем же разрешил порох,

И ружья, и пушки, и власть тюремных решеток?

Февральскую революцию поэт Горянский принял восторженно и даже написал оду «26 февраля» (опубликовали в альманахе «Революция в Петрограде», Пг., 1917).

А к Октябрьскому перевороту отнесся враждебно, восприняв это событие как эсхатологическую катастрофу. И опять же выступил в роли провидца: за месяц до второй революции Горянский создал пьесу «Поэт и пролетарий» (ее даже поставили в канун Рождества(!) в петроградском Троицком театре), где главную роль отвел картонной фигуре «пролетария», вознамерившегося уничтожить поэзию.

В течение 17-го года Горянский предпринимает попытки приноровиться к «новой жизни»: вступает в Общество драматических и музыкальных писателей. Числится сочинителем куплетов и шансонеток. В начале 1918 открывает литературный буфет на Невском проспекте, пытаясь восстановить традиции «Бродячей собаки», а заодно, как иронизирует «и поддержать свои финансовые штаны» – у поэта семья, на его иждивении мать, жена, двое детей...

Ничего не вышло. Поэту глубоко претила будущность, уготованная стране большевиками. Но в 1918-м из столицы (в Одессу) он уехал по причине банального голода, начавшегося в Петрограде еще в 1917-м.

Ну, а об его отплытии на «Габсбурге» уже было сказано.

В Хорватии, как это ни странно, у Горянского выдался удивительно плодотворный период: в журнале «Младость» и в издательстве Вернича опубликовал несколько книг сказок и детских рассказов – в 1926 юмористический роман «Необычные приключения Боба» и книгу для детей «Приключения под абрикосом» (оба произведения издали на сербохорватском языке). Сказки «Волшебные башмачки» и «Перепутанные души» вышли в рижском журнале «Юный читатель» (1926, №16). Если случится – прочитайте эти произведения сами и познакомьте с ними детей и внуков – это большое удовольствие!

В Париже ВГ тоже активно публиковался (пусть и за сущие гроши) в журналах «Юный читатель» (1926), «Иллюстрированная Россия» (1926 – 1928), «Мир и искусство» (1930 – 1931), «Сатирикон» (1931). Сотрудничал в эмигрантских газетах – вначале в «Последних новостях» (1937 – 1939), затем перешел в «Возрождение».

А об его непримиримой антисоветской позиции ходили анекдоты (осевшие потом во многих мемуарах) в духе: «поэт Валентин Горянский отказался подать руку своему старому знакомому – московскому советскому писателю. «Я чекистам руки не подаю!" – заявил он».

В эмиграции ВГ создал немало ностальгических, пронзительных, иногда слезливых или просто по-мещански сентиментальных поэм и стихотворений о потерянной родине («той стране, которой нет») и ее «залитом красным настоящем».

Не забывал поэт оттачивать и сатирическое перо. Мишенью ВГ стал, пардон за частичный плеоназм, не только Сталин, но все его окружение. Поэт не давал спуска всем – Троцкому, Бухарину, Литвинову, Ежову…

Впрочем, Горянский писал сатиры и на коллег – литераторов, и на будни белоэмигрантов – этих зарисовок набралось на целый сборник «Эмигрантский быт».

На эту же тему, уже после Второй Мировой он создал гротеск «Лабардан» – в духе гоголевского « Ревизора». Довольно тягостное, скажу я вам, впечатление остается после прочтения. В двух словах не описать, но приблизительно такое: «в эмиграции нравы тоже были не вполне вегетарианские и уж точно весьма далеки от библейского норматива». В общем, в среде «своих» поэт чувствовал себя совершенно чужим, и, как свидетельствовала его сестра, сильно тосковал по России. Зарабатывал очень мало, но безденежье и даже слепоту считал злом меньшим, нежели саму эмиграцию.

С периодом оккупации Франции связана одна неправдивая история, осложнившая и без того нелегкое положение уже немолодого и больного поэта – о его сотрудничестве с немцами. На основании опубликованных стихов ВГ в прогитлеровском и, конечно, антисоветском журнале «Парижский вестник» (1942 – 1944), издававшемся, как говорится, хорошо известным с плохой стороны деятелем Жеребковым. Согласно мемуарам Дон- Аминадо: « журнал был создан немецкой нацистской властью, преследовавшей свои цели. Его руководители были ‟оком Гитлера» над русской эмиграцией. Более того, это ‟русское око» находилось в свою очередь под систематическим надзором немецкого военного и партийного начальства: русскими ‟гауляйтерами» командовали и руководили ‟гауляйтеры» нацистские».

В этом журнале действительно опубликовали произведения Горянского, как и напечатали и А. Бенуа, и И. Шмелева – они были в портфолио редакции еще с довоенных времен, а кое-что издатель просто перепечатал, так сказать, «для массовости». Из известных фигур сознательно сотрудничал с Жеребковым (да и с оккупантами) только Серж Лифарь, о коллаборационизме которого, впрочем, широко известно.

Но Горянский – уже передвигавшийся по Парижу с поводырем – ни с кем не сотрудничал. А в 1943-м написал аллегорическую, но весьма недружественную и в отношении гитлеровцев, и в отношении Лифаря поэму « Танцовщик и разбойники»: на трагическую тему зависимости художника от власти.

В рядах французского Сопротивления сражались оба сына Горянского – старший был расстрелян гитлеровцами. Младший уцелел.

К счастью, благодаря свидетельствам нескольких близких и не очень знакомых поэта, его честное имя было восстановлено еще при жизни, хотя отголоски той давней истории,

нет-нет да всплывают (в разной интерпретации) в исследовательских текстах…

На почве экзистенциального одиночества, а также в связи с началом очередной мировой бойни, с 1939-го года в поэзии Горянского важное место стали занимать

философско-теологические мотивы – так, он пишет поэму «Смерть ангела» и сборник стихов «Обращенная Харита».

Не примкнувший ни к одной политической системе и ни к одной литературной группе поэт умер в 1949-м году, оставив в наследство потомкам много ярких и оригинальных произведений – увлекательные сказки, поэмы, лиро-сатиры, всевозможные жанровые симбиозы и классические «эзоповы» басни. Некоторые из них весьма утешительны, и точно переживут свою вынужденную консервацию (или продолжающуюся эмиграцию). Было бы написано. А кому нужно – найдет и прочтет. Например, вот этот рождественский привет из самого что ни на есть Серебряного века:

ЛАВОЧКА СВЕРЧКОВ

Для огорченных старичков,

Для всех, кому живется скучно,

Открою лавочку сверчков

И буду продавать поштучно...

Я долго их тренировал,

Насвистывал за старой печью,

Чтоб каждый пел из них и знал,

Вникая в душу человечью.

Чтоб тонко голосом владел

И в трели приобрел искусство,

И скромный полюбил удел –

Будить померкнувшие чувства.

Воспоминанья оживлять

И, спрятанную берегами,

На заводи тревожить гладь

Вдруг просиявшими кругами.

Ах, даже соловью с сучка

Такие не певать признанья,

Каким я выучил сверчка

За зимы долгие изгнанья.

Что – соловей? Всего лишь – май,

Всего лишь краткое влюбленье,

Всегда невозвращенный рай,

Печаль, тоска и сожаленье...

А мой сверчок – он домовит;

Певец семьи, вещей и крова,

Всего, чем жив мещанский быт,

Что крепко, честно и здорово...

Сверчка купите в декабре.

Он вам споет под голос вьюги

О звонкой тройке на дворе

И возвращении подруги.

Челябинск, Вера Владимирова

© 2019, РИА «Новый День»