«Гений чистой красоты»: не Пушкин и не Керн Авторская колонка Веры Владимировой
Как бы не возмущались феминистки и историки, а 8 Марта в России продолжает оставаться (преимущественно) праздником весны и женственности.
По этой причине, классические поэтические символы всегда в тренде. Даже у круто сквернословящего молодняка «женскага полу» нет-нет, да и распахнутся глаза от блоковских «Всегда без спутников, одна /Дыша духами и туманами/ Она садится у окна…», бальмонтовских «Я весь исполнен тобой одною/ Открой мне счастье, закрой глаза!» или строк Георгия Иванова: «Будьте, если можете, как звезда вечерняя/ Так же упоительны, так же холодны…»
Но при всем богатстве выбора фаворитом, почти мемом 8 Марта вот уже 195 лет остается легендарное стихотворение, обычно называемое по первой строчке «Я помню чудное мгновенье», написанное в живописной сине-зеленой псковской глуши 26-летним Пушкиным. Женщине, которой мы обязаны, появлением этих строк, посвящена авторская колонка филолога Веры Владимировой:
«Что и говорить, великий «сукин сын» русской поэзии предельно обобщил и максимально поэтизировал образ музы и мечты. Этакий лирический винтаж, он же романтический канон, простой и стильный: «мимолётное виденье», «голос нежный», «небесные черты» и, конечно, конструкция – фетиш «гений чистой красоты». Как тут не позавидовать прообразу этого «гения» с «милыми чертами» – Анне Петровне, на момент создания шедевра носившей фамилию Керн…
А завидовать-то нечему. И сказано не о ней, и конструкция вовсе не пушкинская. Что лично мне приятно. Во-первых, «гений» этот всегда казался абсолютно непушкинской выспренностью. Во-вторых, Анна Петровна Керн, она же де Полторацкая, она же – Маркова – Виноградская даже на первый погляд, не говоря уж о более серьезном изучении – персонаж отнюдь не « небесный».
Собственно, и сам Пушкин, не прошло и года после написания этих «зефирно-эфирных» строчек, именовал бывшую музу не иначе, как «наша вавилонская блудница». Тургенев – тот еще дамский гурман, познакомившийся с Петровной «по пушкинскому поводу», в одном из писем сравнил её милоту с типом «горничной а – ля Параша», а в конце послания, вдоволь насплетничавшись на её счет, резюмировал: «На месте Пушкина я бы не писал ей стихов». Честно говоря, разочарованный отец Муму, в сердцах не учел, что отчаянно скучающий в ссылке Пушкин посвятил бы стихи пеньку дубовому, не то, что соседской гостье – родственнице (как помните, летом 1825-го Анна Керн навещала тетку – помещицу Вульф, владевшую Тригорским – имением, граничащим с пушкинским Михайловским).
Впрочем, мы будем говорить не об адресате этой то ли любовной, то ли фантомной лирики (потому что произведение поэт действительно посвятил АПК, и не важно, что ветреная кокетка – супруга генерала Керна тут же потеряла драгоценный пушкинский автограф, едва успев вернуться в Ригу, где на тот момент служил военным комендантом ее муж Ермолай). А только о метафоре «гений чистой красоты».
На самом деле при жизни АС строчки «гений чистой красоты» во всех изданиях писались курсивом. И в посмертном ПСС, что оплатил император, курсив сохранен. Грамотной публики, да еще интересующейся поэзией и прочим литературным «романтизмом» в империи было немного, и все понимали, что таким образом поэт выделяет цитату. Знали современники Пушкина и цитату – строчку из романтического произведения «Лалла Рук» ирландского автора Томаса Мура в переводе Василия Жуковского, опубликованном года за три до появления стихотворения Пушкина в «Современнике». Более того, знали, что и Лаллой Рук, и «гением чистой красоты» европейские аристократы и российские царедворцы называют супругу императора Николая Первого – Александру Федоровну (Фридерику Луизу Шарлотту Вильгельмину Прусскую) – дочь прусского короля Фридриха Вильгельма III, сестру прусского короля и первого германского императора (оба были Вильгельмами, правда, первый именовался еще и Фридрихом), мать царя Александра Второго и прабабушку последнего российского монарха.
Эта женщина была на год старше Пушкина. По воспоминаниям многих знакомых АС, она ему нравилась. Особенно когда была совсем юной женой наследника престола и отплясывала на балах со старшим братом мужа – действующим русским царем Александром Первым. Впоследствии из последней главы «Евгения Онегина» поэт изъял строфу (совершенно замечательную, кстати), написанную под одним из таких придворно-бальных впечатлений своей молодости:
Когда в умолкший, тесный круг
Подобна лилии крылатой,
Колеблясь входит Лалла-Рук
И над поникшею толпою
Сияет царственной главою
И тихо вьется и скользит
Звезда-Харита меж Харит
И взор смущённых поколений
Стремится ревностью горя
То на неё, то на царя…
Император Александр Павлович, собственно, и женил брата Колю на принцессе Шарлотте. В 1817-м году. А сговорился об этом браке почти на десять лет раньше.
Укреплял русско-прусский союз, используя выпавший исторический шанс: папаша невесты, бежавший в 1806-м от Наполеона, отсиживался в самой неинтересной части своих владений – столице Восточной Пруссии, Кенигсберге и отчаянно нуждался в крепком плече российского императора.
Императрицей Александра Федоровна была никакой, судьбами народов империи и государственными вопросами не интересовалась, но очень любила светскую жизнь. Пока не стала чахнуть от чахотки и неврастении, но это было уже после Пушкина.
Брак Александры поначалу был счастливым – семь детей, муж обожал и оберегал. Потом всё тоже было не слишком трагично. Да, появились у императора любовницы. Особенно раздражала царицу фаворитка Нелидова – её собственная фрейлина, как это водится у них при дворе. Но произошло это недоразумение с супружеской четой в силу непреодолимых обстоятельств… по предписанию врачей. Вечно недомогающей, слабенькой императрице сказали, что еще одна беременность ее убьет. И, поскольку контрацептивов еще не было, ей порекомендовали прекратить секс с императором. А Николаю Палычу талдычили, что, в его случае, напротив, воздержание приведет ко всяким болезням.
Однако любовь августейшие супруги сохранили. Когда эскулапы в очередной раз отправляли АФ на воды – месяца на три – на полгодика, царь со слезами на глазах (придворные оставили воспоминания!) умолял не разлучать его с дорогой женушкой.
А после смерти мужа, Александра Федоровна примирилась с бывшей соперницей Нелидовой: та ей читала по вечерам. Немецких поэтов и французские романы. Русский язык императрица так и не осилила, так что Пушкин со всеми его изысками, ей был совершенно, извините, пофиг. А автор он, как известно, непереводимый. От слова «совсем».
Какой у Александры Федоровны был характер? Да как у всех принцесс – цариц, противоречивый. Например, на все лады твердила, как любит Крым, – съездила туда один раз, а тридцать лет отдыхала на Лазурном берегу. С другой стороны, простила разлучницу Нелидову. И вообще была покладистой и дружелюбной, – может, и не зря ей Пушкин симпатизировал.
Как выглядела принцесса Шарлотта Гогенцоллерн – императрица Александра Федоровна Романова? Да кто её разберет…
На первом совместном портрете с супругом после свадьбы – одного роста и одной ширины плеч с этим статным, почти двухметровым красавцем.
Ослепительна и на первом портрете после «вступления» на трон. Но нервный тик, который развился у императрицы вследствие душевного потрясения (она так была напугана и расстроена восстанием декабристов, что даже коронацию монархов несколько раз переносили, приводя первую леди в порядок) на изображении, разумеется, отсутствует. Так что впечатление от внешности царицы складывается неверное.
Впрочем, стихотворение Пушкина было написано до этих событий, а перевод Жуковского и вовсе сделан на пять лет раньше.
Но дело даже не в этом, на всех портретах придворных художников (даже на работах одной кисти, как говорится) Александра Федоровна такая разная, что в один пазл её внешность не складывается. Ясно только, что дама она была рослая и статная. Как и положено немецкой принцессе, в идеале, понятное дело, – Брунгильде.
Единственная фотография АФ была сделана в 1860-м – через несколько месяцев уже вдовствующая императрица умерла.
Можно, конечно, поверить на слово современникам – её ведь еще с Пруссии звали Лаллой Рук. А с другой стороны, что еще они могли сказать про королевскую дочь – царскую жену?!
Ну и, наконец, пора уже раскрыть тайну этого имени – Лалла Рук, если вы, конечно, не читали произведение в оригинале, его французский перевод или одну из русских версий.
Очень коротко об этом массивном и бездарном проекте.
По жанру это так называемая ориентальная повесть. Чистый романтизм. Написана в
1817-м году. Сравнивать её с «Гяуром» Байрона или восточными поэмами Пушкина язык не поворачивается. Но читателям она нравилась, за исключением искушенных британцев.
Произведение, наподобие «Тысячи и одной ночи», состоит из четырёх поэм, объединённых т.н. «рамочным рассказом» в прозе. Проза объясняет: прекрасная дочь Аурангзеба по имени Лалла Рук (дословный перевод с персидского – «тюльпанные щёчки», фуй!) обещана в жёны будущему царю Бактрии. А сердце красавицы уже принадлежит поэту Фераморсу.
Восточная девушка, покорная Лалла Рурк поступает как должно: едет к венценосному незнакомому жениху. Но, едва переступив порог дворца, нежное создание лишается чувств-с.
В себя царевну приводит любимый голос. О чудо, о счастье! Бактрийский царевич и возлюбленный Фераморс – это одно и то же лицо.
И основная часть поэмы – четыре песни этого поэта-монарха: «Покровенный пророк Хорасана» (речь идёт об Аль-Муканне), «Рай и пери», «Обожатели огня» и «Свет гарема».
В России два фрагмента этой дребедени перевел, как уже было сказано, Жуковский, один – декабрист Николай Бестужев. Через десять лет после их опытов был сделан полный перевод неким анонимом, который критики назвали «плохой прозой» и «общипанной поэмой».
Теперь вернемся к нашей прусско-русской героине.
Лаллой Рук, Александру-Шарлотту звали не за красоту или сходство с восточной красавицей из одноименного произведения. А за сценическое дарование. Это бешено популярное во всей Европе произведение поставили при прусском дворе, и уже жена наследника российского престола (гостя у родных) сыграла в спектакле заглавную героиню.
Ясное дело, такой факт обернулся в устах придворных обоих дворов прозвищем-комплиментом.
Когда же галантный и опытный царедворец Василий Андреевич Жуковский получил от императора Александра Первого поручение – обучить жену младшего брата русскому языку, он (в 1820-м) году перевел для подопечной отрывок из «Лаллы Рук» под названием «Пери и ангел». Это довольно длинный кусок – если есть желание, можно найти и прочитать.
Второй фрагмент из Мура – «Милый сон, души пленитель…», переведенный Жуковским и даже посвященный Александре Федоровне, нам сейчас куда более интересен:
Гость прекрасный с вышины,
Благодатный посетитель
Поднебесной стороны,
Я тобою насладился
На минуту, но вполне:
Добрым вестником явился
Здесь небесного ты мне.
Мнил я быть в обетованной
Той земле, где вечный мир;
Мнил я зреть благоуханной
Безмятежный Кашемир;
Видел я: торжествовали
Праздник розы и весны
И пришелицу встречали
Из далекой стороны.
И блистая и пленяя –
Словно ангел неземной –
Непорочность молодая
Появилась предо мной;
Светлый завес покрывала
Отенял ее черты,
И застенчиво склоняла
Взор умильный с высоты.
Все – и робкая стыдливость
Под сиянием венца,
И младенческая живость,
И величие лица,
И в чертах глубокость чувства
С безмятежной тишиной –
Все в ней было без искусства
Неописанной красой!
Я смотрел – а призрак мимо
(Увлекая душу вслед)
Пролетал невозвратимо;
Я за ним – его уж нет!
Посетил, как упованье;
Жизнь минуту озарил;
И оставил лишь преданье,
Что когда-то в жизни был!
Ах! не с нами обитает
Лишь порой он навещает
Нас с небесной высоты;
Он поспешен, как мечтанье,
Как воздушный утра сон;
Но в святом воспоминанье
Неразлучен с сердцем он!
Он лишь в чистые мгновенья
Бытия бывает к нам
И приносит откровенья,
Благотворные сердцам;
Чтоб о небе сердце знало
В темной области земной,
Нам туда сквозь покрывало
Он дает взглянуть порой;
И во всем, что здесь прекрасно,
Что наш мир животворит,
Убедительно и ясно
Он с душою говорит;
А когда нас покидает,
В дар любви у нас в виду
В нашем небе зажигает
Он прощальную звезду.
Как видите, здесь появляется до боли знакомый образ, использованный еще одним учеником Жуковского буквально через три года.
К слову, поэма Томаса Мура Пушкину совершенно не нравилась. Из письма другу : «Жуковский меня бесит – что ему понравилось в этом Муре? чопорном подражателе безобразному восточному воображению? Вся «Лалла-рук» не стоит десяти строчек «Тристрама Шанди», имея в виду действительно стоящий недописанный роман Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена».
Но! Через переложение «Лаллы рук» на французский Амеедем Пишо, Пушкин познакомился с одной из философско- речевых формул Саади (персидского поэта и мыслителя Абу Мухаммада Муслиха ад-Дина Абдуллаха ибн Саади Ширази), которую оформил в поэтическую идиому «Иных уж нет, а те далече» (впервые использованную в «Бахчисарайском фонтане»).
А вскоре критикану пригодился и перевод «безобразного восточного воображения» от Жуковского. Один из «таксебешных» образов которого стал краеугольным кирпичиком его безусловно восхитительного стихотворения, где восхищение поэта разными дамами переплетаются с впечатлениями и образами «от Василия Андреевича».
Жаль только Александра Федоровна, в отличие от Анны Петровны, не могла насладиться ни первым посвящением в «гении чистой красоты», ни последующим цитированием. Как уже было сказано, национальный язык империи, где она 35 лет числилась правительницей, Шарлотта-Александра знала « нехорошо», как дипломатично доложил Жуковский императору Александру Павловичу.
Зато большое удовольствие от этого пушкинского постмодерна получали её «разумеющие русский» подданные и продолжают смаковать их потомки:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты…»
Челябинск, Вера Владимирова
© 2020, РИА «Новый День»