После небольшого, скажем так, академического отпуска (не путать с карантином или больничным) мы возобновляем спецпроект «Язычник».

Постоянный консультант РИА «Новый День» – филолог Эмма Прусс решила начать новый курс с легкой стилистической «разминки» – приятной, потому что стилистика, при всех ее «подстрочных» камнях, штука куда более эфемерная и романтичная, чем чистая орфография. Особенно, когда в центре внимания такая интересная фигура, как аллюзия:

«Аллюзия, конечно, принадлежит сфере качественной литературы. И помогает достойному автору сказать читателю массу умного и занятного ненудным и нескучным образом – ярче, афористичнее, живее, что ли.

Но и в сфере разговорной речи аллюзия – хороший помощник рассказчику и просто собеседнику в плане передачи своего настроения и взглядов.

Аллюзия переводится с латыни как намек, отсылка, шутка. В речи и тексте аллюзия соотносит описываемое или происходящее сейчас с устойчивым понятием или выражением «вечного» гуманитарного порядка. На самом деле, очень фантазийный инструмент. Его обожали и Пушкин (в одном «Евгении Онегине» литературоведы насчитали 22 аллюзии, в том числе, и «на себя любимого»), и Блок (в его творчестве есть аллюзии и на лермонтовские строки и образы, и на библейские: самая известная из этого ряда аллюзия – название поэмы « Двенадцать» – с однозначным соотнесением большевистской дюжины с 12 христианскими апостолами), и просвещенные Ахматова с Цветаевой, и их товарищ по цеху Мандельштам (с его легко угадываемыми эстетами отсылками к Тютчеву). И Маяковский использовал аллюзии – в том числе, и на «Египетские ночи» Пушкина – автора, отрицаемого футуристами, как устаревшее литературное прошлое…

Да кто только не пользовался этими стилистическими фигурами для благих «постмодернистских» целей и из более поздних, и из куда более ранних авторов!

Используя аллюзию в тексте или речи, мы намекаем на исторические или неординарные современные события, публичных персонажей. А еще на цитаты известных личностей, идиомы или классические тексты. В последнем случае, аллюзии становятся реминисценциями, то есть отголосками в литературном (или музыкальном) произведении другого произведения, которые могут быть и результатом невольного заимствования, и сознательным приемом – употреблением слова, словосочетания, предложения в расчете на то, что оно вызовет воспоминание о том или ином историческом факте, мифе и пр.

В зависимости, от области применения аллюзии относят к нескольким видам.

Историко-политические аллюзии

Это отсылки к политическим или историческим событиям, политическим деятелям или историческим персонажам.

В этом случае, аллюзия особенно близка к постмодернизму и являет собой неявное цитирование. Это использование в литературе (и журналистике) намеков на высказывания известных людей быстро превращает аллюзии в, как сейчас говорят, мемы.

Так, фраза Никколо Макиавелли: «Цель оправдывает средства» или наполеоновская формула «Главное ввязаться в драку, а там посмотрим» в литературе используется в самых разных ситуациях и жанрах. Популярным мемом стала и более «молодая» острота Черномырдина: «Хотелось как лучше, а получилось, как всегда».

Социально-культурные аллюзии

Намёки на культурные, религиозные и национальные особенности, традиции, мифы. Популярны отсылки к античной мифологии, многие из которых стали символами с так называемым забытым «происхождением». Скажем, голубь – символ мира. Один темный студент недавно сказал мне, что «автор идеи» – Пикассо. Но соответствующая знаменитая картина испанского мастера – это уже бог знает какая по счету аллюзия – отсылка к сюжету из древнеримской мифологии. Про голубку, спасшую мир от самой первой – «античной» – мировой войны. Бог войны Марс отказался от намерения развязать всемирную бойню, когда в его боевом шлеме эта самая голубка свила гнездо. Он так долго ждал, пока птенцы вылупятся, пока мать их выкормит, пока они летать научатся, что расхотел драться.

Древнегреческие мифические Пегас (крылатый конь, доставлявший на Олимп громы и молнии Зевсу) и Парнас (гора, где обитал бог Аполлон и музы) считаются любимыми аллюзиями Пушкина. Например, они использованы в стихотворении «Дяде, назвавшему сочинителя братом»:

Я не совсем еще рассудок потерял

От рифм бахических, шатаясь на Пегасе,

Я не забыл себя, хоть рад, хотя не рад.

Нет, нет – вы мне совсем не брат;

Вы дядя мне и на Парнасе…

Аллюзией этого же вида является и наше понукание лентяю: «Сколько ты еще валяться будешь – 30 лет и три года?!» – это скрытое цитирование строк из былины про «главного» русского богатыря Илью Муромца, пролежавшего на печи именно такой срок.

Литературные аллюзии

Особенно популярные писатели, чьи произведения использовались как благодатная почва для аллюзий – Шекспир, Гёте, Данте. Один из романов А. И. Солженицына даже называется по «Божественной комедии» последнего – «В круге первом».

Масса отсылок к «Фаусту» у Булгакова в «Мастере и Маргарите».

Да и названия сегодняшнего «Язычника» – это тоже аллюзия на поэтические строчки из арии Германа в опере « Пиковая дама»: «Что наша жизнь – игра / Добро и зло, одни мечты». Правда, сейчас их кому только не приписывают – и Пушкину, и Шекспиру, и Гете. Хотя сочинил их Модест Чайковский – автор и либретто ПД, и текстов арий. А у Пушкина-то, грешно забыть, – «Пиковая дама» – прозаическое произведение, в духе Гофмана, и его Германн пишется с двумя «н»: как полагают некоторые исследователи, так Пушкин обыграл немецкое «Herr Mann» – «человек»…

Аллюзии частенько используют для придания юмористического, ироничного или сатирического оттенка рассказу. Вот, например, острота Жванецкого (светлая память недавно ушедшему Михаилу Маньевичу…): «Оптимист верит, что мы живем в лучшем из миров. Пессимист боится, что так оно и есть», – пример безукоризненной аллюзии на высказывание героя из романа Вольтера «Кандид, или Оптимизм»: доктор Панглос (оптимист) уверяет, что «в этом наилучшем из возможных миров» всё создано для какой-либо цели и всё происходившее и происходящее – «к лучшему». Но эта фраза из произведения «иконы» эпохи Просвещения, в свою очередь, тоже аллюзия – насмешка над многими модными в то время философскими течениями, в частности, и над учением немецкого философа Лейбница, в «Теодицее» которого сформулирована мысль: «Бог не создал бы мира, если бы он не был лучшим из всех возможных». Обычно расхожая фраза про «лучший мир» выступает советом: не волнуйтесь! Однако этот осточертевший трюизм успокаивает только в «пессимистичной» интерпретации Жванецкого.

Аллюзией начинается «энциклопедия русской жизни» – роман «Евгений Онегин»: «Мой дядя самых честных правил». Эта строчка – иронически перефразированный стих «Осёл был самых честных правил» из басни И.А. Крылова «Осёл и мужик», написанной лет за десять до произведения Пушкина.

Во второй главе «Онегина», в словах Ленского над могилой Дмитрия Ларина еще одна аллюзия (и не на один источник, а на целых два!):

«Рооr Yorick! – молвил он уныло. – / Он на руках меня держал. / Как часто в детстве я играл / Его Очаковской медалью!» Пушкин поясняет в примечаниях: «Бедный Йорик!» – восклицание Гамлета над черепом шута (см. Шекспира и Стерна)». Разбираемся.

Отсылка к Шекспиру. В сцене на кладбище (трагедия «Гамлет», д. V, явл. I) шут подает череп Гамлету; тот, вспоминая умершего королевского шута, говорит: «Увы! бедный Йорик... Я знал его... Он тысячу раз носил меня на спине... А теперь... У меня к горлу подступает при одной мысли».

Отсылка к Стерну (автору классических «Тристрама Шенди» и «Сентиментального путешествия») раскрывает иронию Пушкина по отношению к Ленскому, неуместно – как книжный штамп – применившего имя придворного шута к бригадиру Ларину.

Напомню, что герой Стерна, английский пастор Йорик, по надобности попал в Версаль (ему – путешественнику требовалось, как тогда говорили, «выправить паспорт») к весьма экзальтированному персонажу – французскому графу. И застал последнего за чтением Шекспира. На вопрос графа об имени, пастор взял со стола «Гамлета» и, раскрыв текст на сцене с могильщиками, прямо пальцем указал на Йорика:

«–Вот я! – сказал он.

– Как, сударь, вы – Йорик? – вскричал граф.

– Да, Йорик.

– Вы?

– Да, я...

– Боже мой, вы – Йорик?»

Ошеломленный знакомством граф быстро доставил пастору паспорт, на что последний не без « английского юмора» заметил: «Будь это для кого другого, а не для королевского шута, я б не получил паспорта за эти два часа...».

Тщетно пастор Йорик доказывал вельможному чиновнику, что он не загробная тень королевского шута из трагедии Шекспира. Французский идиот снабдил английского туриста документом, навязавшим ему по сходству имени и «должность» шекспировского персонажа (для желающих узнать историю поближе рекомендую к прочтению «Сентиментальное путешествие», главы «Паспорт. Версаль»).

В пятой главе «Онегина» аллюзией: «Но вот багряною рукою…» Пушкин пародирует строки Ломоносова: «Заря багряною рукою / От утренних спокойных вод / Выводит с солнцем за собою...» – из оды «На день восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны».

Этот ломоносовский образ зари «с багряною рукою» российские авторы вообще частенько и довольно долго использовали, как шутку. А Сумароков (постоянный оппонент Ломоносова) не только сделал это популярное клише инструментом полемики, но и сознательно грубо спародировал коллегу: «Трава зеленою рукою / Покрыла многие места, / Заря багряною ногою / Выводит новые лета».

А вы говорите: классика – это скучно!

Москва, Эмма Прусс

© 2020, РИА «Новый День»