Немецкий оазис в русской поэзии как тоска по весне
13 апреля челябинскому отделению РИА «Новый День» исполняется 18 лет. Отметить это своеобразное совершеннолетие, несмотря на погоду в доме, погоду в мире, мы решили красиво: стихами и цветами. Этот праздник для нас и наших читателей организовала филолог Вера Владимирова:
«Ровно сто лет назад, в Берлине в издательстве «Грани» в шестой раз вышел в читательский свет сборник поэтических произведений Саши Чёрного «Сатиры». С дополнениями и изменениями прежних русских разделов «Сатир». Так, «Лирические сатиры» автор пополнил стихотворением «В оранжерее», ставшим (сразу же после издания) культовым в среде тогдашней просвещенной русской эмиграции, еще не знавшей, что их ностальгия только начинает принимать хроническую форму, ибо у многих тоска по унылой петербургской весне останется лишь щемящим воспоминанием:
Небо серо, – мгла и тучи, садик слякотью размыт,
Надо как-нибудь подкрасить предвесенний русский быт.
Я пришел в оранжерею и, сорвав сухой листок,
Молвил: «Дайте мне дешевый, прочный, пахнущий цветок».
Немцу дико: «Как так прочный? Я вас плохо понимал…»
– «Да такой, чтоб цвел подольше и не сразу опадал».
Он ушел, а я склонился к изумрудно-серым мхам,
К юным сморщенным тюльпанам, к гиацинтным лепесткам.
Еле-еле прикоснулся к крепким почкам тубероз
И до хмеля затянулся ароматом чайных роз.
На азалии смотрел я, как на райские кусты,
А лиловый рододендрон был пределом красоты.
Там, за мглой покатых стекол, гарь и пятна ржавых крыш –
Здесь парной душистый воздух, гамма красок, зелень, тишь…
Но вернулся старый немец и принес желтофиоль.
Я очнулся, дал полтинник и ушел в сырую голь…
И идя домой, смеялся: «Ах, ты немец-крокодил,
Я на сто рублей бесплатно наслажденья получил!»
На самом деле, «В оранжерее» не было новым и даже хоть сколь-нибудь «свежим» произведением Саши Чёрного. На момент печати «Сатир» оно отмечало свой десятилетний юбилей.
Правда, опубликовано было лишь раз – в 1912-м году, в периодике, под заголовком «Оазис», в апрельском номере «Современного мира» –петербургского «литературного и научно-популярного журнала для самообразования». Был такой просветительский ежемесячник в Российской Империи, задуманный Александрой Аркадьевной Давыдовой, дамой продвинутой и энергичной. И хотя сама она ничего не писала, зато держала литературный салон, разработала довольно оригинальную концепцию журнала, и, по мере личных возможностей, поддерживала литераторов, например, поэта Семёна Надсона.
У руля этого издания, постепенно ставшего известным и даже влиятельным, бывшая домашняя учительница (выпускница московского пансиона), имевшая семилетний опыт секретаря журнальной редакции «Северного вестника» стояла десять лет – до самой смерти, имея в редакторах, друзьях и единомышленниках совершенно замечательную личность – литератора, преподавателя словесности и прогрессивного общественного деятеля Виктора Петровича Острогорского.
Но, собственно, в первое десятилетие существования журнал именовался «Мир Божий» (все грани которого предстояло постичь читателям ежемесячного издания) или – в дореформенной орфографии – «Міръ Божій».
Широта взглядов издателей распространялась даже на марксизм, во всяком случае, мать-основательница не препятствовала публикациям политических деятелей на эту тему, так, в 1898-м году в «Мире Божьем» напечатали рецензию Ленина на книгу А. Богданова «Краткий курс экономической науки».
Но стихотворение Саши Чёрного было опубликовано в уже преобразованном журнале (через десять лет после смерти Давыдовой и Острогорского, ушедших в один год). Дело в том, что в 1906-м «Мир Божий» закрыли – в административном порядке, а тогдашнего ответственного редактора привлекли к суду. Из-за опубликованного «Политического обзора» зятя Давыдовой – революционера и публициста, одного из первых советских дипломатов Николая Ивановича Иорданского. После возобновления деятельности «Мир Божий» стал «Современным миром», и очень скоро его возглавил Иорданский. Вообще, отчасти журнал всегда был семейным делом – в первые годы создания в нём печаталась старшая дочь Давыдовой – переводчица и публицист Лидия Туган-Барановская.
Позднее, помощницей Иорданского – в основном, по литературной части, стала младшая (приёмная) дочь Александры Давыдовой – Мария Куприна – Иорданская, первая жена писателя Куприна, во втором браке – супруга Николая Иорданского. Большая поклонница Саши Чёрного.
Впрочем, на момент публикации его ироничной тоски по весенним запахам и смене серой столичной мглы на изумрудную зелень, Саша Чёрный был одним из самых востребованных авторов столицы. И печатался во многих журналах. Как вспоминали его коллеги по цеху (Корней Чуковский, Тэффи, Аверченко): «когда выходил новый номер, читатели, в первую очередь, искали произведения Саши Чёрного».
И аудитория «Современного мира» не была исключением. Апрель 1912-го был особенно промозглым. И хотя СЧ написал стихотворение еще в феврале, ибо ему, одесситу на тогдашний уже седьмой (с небольшими перерывами на учёбу в Европе) год жизни в Санкт-Петербурге, не то что столичный апрель – февраль казался собачьим с точки зрения климата – «Оазис» пришёлся «ко двору» – поэтическому петербургскому – и во второй весенний месяц.
После этой публикации, поэт отчего-то не переиздавал произведение. Может, название «Оазис», данное редакторами СМ не понравилось (через семь лет после создания «В оранжерее» он написал свой «Оазис» – совершенно неботанический, создав некоторую путаницу в последующей каталогизации своих стихотворений). Однако дополнил этой фельетонной лирикой бешено знаменитые среди соотечественников «Сатиры» в их Берлинском переиздании. Такое, вероятно, было настроение. Берлин был вторым городом его эмиграции – в самом начале 1922-го. До этого он почти два года провёл в Литве, а в 1924-м уехал из Берлина в Париж…
В «Гранях» – новом проекте русского книжного дела на чужбине – Саша Чёрный стал редактором. Вместе с основателем издательства (и Дома искусств) – меценатом, журналистом Сергеем Пистраком – Саша Чёрный готовил к публикации новые произведения современников-беллетристов. В «Гранях», например, вышел сборник прелестных новелл Марка Алданова под общим заголовком «Святая Елена – маленький остров», где заглавный рассказ – синхронизм из жизни Наполеона, который школьником написал работу по географии – про остров Святой Елены.
1921-1924-е годы в Берлине исследователи русского зарубежья частенько называют «романтическим периодом» русской эмиграции. Инфляция и хорошо поставленное типографское дело дали возможность русским художникам не только творить, но издаваться и зарабатывать. Власти были лояльны, берлинцы – гостеприимны и полны сочувствия к русским беженцам. Новоявленные эмигранты не сомневались – в абсолютном большинстве, что скоро вернутся на родину. Настроение тогда ещё было «чемоданным». Вся эта культурная идиллия продлилась не более трёх лет…
Но весной 1922-го Саша Чёрный уверял младшего коллегу Пистрака, что через двадцать лет они таки будут нюхать «чайные розы» в питерской оранжерее старика Эйлерса – посещение которой в конце зимы 1912-го и стало сюжетом для лиросатиры «В оранжерее».
Через двадцать лет депортированный из Парижа в Германию Сергей Пистрак погиб в концлагере. Саши Чёрного не было в живых уже целое десятилетие. От оранжерей старика Эйлерса не осталось и следа …
Герман Фридрих Эйлерс родился в 1837 году. Сын прусского лесника и садовника с детства мечтал о собственных клумбах и оранжерее. Но его первая профессия – дендрологическая. Аттестат он получил как специалист по паркостроению и селекции плодовых деревьев. Основам цветоводства учился больше факультативно. Около трех лет Эйлерс служил садовником в лесном питомнике Дрездена. Несколько его ландшафтных проектов летом 1860-го понравились русскому богачу, князю Николаю Юсупову (дедушке Феликса Юсупова – того самого, что участвовал в организации убийства Распутина и был женат на Ирочке Романовой – племяннице последнего российского императора), который и пригласил даровитого немца ухаживать за растениями своего петербургского сада, обустроенного вокруг Дворца, что Юсуповы перестроили – построили на набережной Мойки, купив в 1830-е усадьбу Шуваловых.
Честно говоря, князь Николай Борисович не слишком прислушивался к рекомендациям Эйлерса. Он считал, что достаточно искушен в садовом искусстве, но, главное, точно знал, что хотел бы лицезреть и нюхать в своих угодьях. Немецкий профи должен был лишь осуществлять его пожелания и поддерживать ботаническое здоровье территории.
Герман Эйлерс был разочарован профессиональными перспективами. Но ухаживал за чужими растениями на совесть. Нового работодателя не искал. Юсуповы очень хорошо платили. Молодой садовник женился (на соотечественнице Эмме) и даже сколотил – всего за пять службы у князя – приличное состояние. И все-таки мечта иметь свою оранжерею (как бизнес) не отпускала.
И наивный Эйлерс в 1866-м году подал прошение князю: сдать ему один из садовых павильонов в аренду – под небольшую личную оранжерею и цветочный магазин.
Ну, да, вы поняли – Николай Борисович не только отказал садовнику в просьбе, но и не продлил с ним контракт.
Пришлось всей семье Эйлерсов спешно искать и новое жилище, и новую работу отцу семейства. Уже имевшаяся репутация и связи в дворцовом управлении (по садовой части, конечно) позволили ГЭ стать помощником (замом, управляющим) царскосельского коллеги Градке, который вместе с еще парой концессионеров открывал цветочный магазин.
Далее ГЭ расширил связи и упрочил свое положение: вступил в Императорское общество садоводства, стал членом Вспомогательной кассы для садовников и их семей.
И ровно через три года после расставания с Юсуповыми Эйлерс открыл свой первый цветочный магазин. По соседству с первым местом работы – арендовал землю у Министерства путей сообщения, буквально на границе с так называемым Юсуповским садом, который, на тот момент, уже был городским парком.
И какой магазин – с зеркальными витринами! Это стало фишкой и всех прочих торговых точек и магазинов Эйлерса. Как и потрясающая, но на мой вкус, не слишком «ботаническая» задумка ГЭ – «неувядаемые букеты»: когда цветы покрывались тёплым воском.
Через год после начала самостоятельного ведения дел, Эйлерс получил предложение от архитектора Главного управления путей сообщения и публичных зданий взять в аренду часть садоводства бывшей усадьбы Юсуповых. То есть не Юсуповский сад для горожан, а так называемый Министерский, принадлежавший путейцам.
Эйлерс, конечно, согласился – эпоху Николая Павловича уже сменили реформы Александра Николаевича, путейцы становились все более важным винтом государственной машины – сотрудничать с ними было перспективной честью, и не только с точки зрения педантичного, практичного и самодостаточного садовника.
Приступив к новому проекту, ГЭ первым делом предпринял меры для сохранения столетних ясеней и лип. И, разумеется, заложил временную оранжерею. Цветочный бизнес был навязчивой идеей этого целеустремленного пруссака.
В течение следующего десятилетия на этом участке возвели теплицы и оранжереи, параллельно построили жилые помещения, сараи и цветочный магазин. Оранжереи, конечно, были не только цветочные: в четырех выращивали лавровые деревья. А в конце 1870-х годов на Кубе были заказаны семена пальм, которые уже на следующий год пустили корни.
Но личным бизнесом садовника остался цветочный. Эйлерс обслуживал публику и мероприятия самого разного уровня и кошелька.
Его команда разводила камелии, азалии, гиацинты, тюльпаны, розы, нарциссы, крокусы, ландыши и т.д.
Эйлерс оказался очень удачливым дельцом. И хотел стать еще и первейшим селекционером.
Призывал садовников не тратить деньги на покупку семян в Голландии и Бельгии, а развивать российское садоводство. Написал по этой теме большую статью в «Вестнике садоводства» за 1886 год. Но сильно в вопросе импортозамещения Эйлерс не продвинулся. Ему нужно было обеспечивать растущий как на дрожжах спрос. Для больших объемов местного посадочного материала не хватало, поэтому по-прежнему тратились тысячи российских рублей на закупку корней за границей.
Кроме того, садовник вошел в деловой вкус: бизнес расширялся, и он скупал, при возможности, участки. Долгие годы ГЭ хотел приобрести землю на Каменоостровском проспекте. И, наконец, купил у рижского коллеги, специализировавшегося на розах, огромный дом (принадлежавший ранее Министерству внутренних дел), на приусадебной территории которого были современные оранжереи и теплицы.
Эйлерс перестроил дом, провел водопровод, – чтобы можно было поливать растения прямо из Невы.
Построил большущий погреб и возвел очередной, и тоже очень большой, магазин, в котором продавал не только цветы, но и семена различных растений – российской и зарубежной селекции.
Садовник много и продуктивно путешествовал. Поездки в Голландию, Бельгию, Францию и Италию были исключительно рабочими: ГЭ искал новые сорта цветов и деревьев, впитывал новые идеи, искал соратников, одним из которых стал бельгиец, изучавший у французов искусство флористики – язык цветов, составления букетов, корзин и прочих ботанических украшений.
Современники полагали садоводство Эйлерса «самым прелестным и прекрасным» на протяжении всего проспекта. Садоводство стало местной достопримечательностью Санкт-Петербурга. Там было много посетителей летом. Да и зимой оранжереи посещали любители свежести, аромата роз и ярких красок. Трое из четырех сыновей Эйслерса тоже стали садовниками. Герман Федорович (так звали садовника русские коллеги и подчиненные) и его старший сын Герман (Германович) частенько проводили экскурсии в этой, да и других оранжереях – как для коллег по цеху и членов разнообразных садовых обществ, так и для обывателей. Только младший сын садовника Константин стал архитектором – в том числе, проектировал оранжереи отца, а вместе с очень известным питерским архитектором Фёдором Лидвалем (женатым на Маргарите, сестре коллеги и дочери Германа Эйслерса), построил в столице несколько самобытных жилых домов и стал одним из архитекторов гостиницы «Астория».
Эйлерс открывал магазины и оранжереи постоянно. К концу19-го века он создал настоящую цветочная страну. Пять магазинов, 17 оранжерей, бессчётное количество парников и теплиц. Одних роз ежегодно его садоводство высаживало не менее двух тысяч штук.
Pаботники срезали до 500 растений eжедневно, а в горшках продавалось до десяти тысяч цветов в год. В магазинах Эйлерса можно было заказать букеты, венки, корзины, бутоньерки, украшения для помещений, экспозиции из сухих цветов. Бизнес был устойчивым. Признание коллег – российских, немецких и бельгийских следовало одно за другим – его растения представлялись на самых разных выставках и неизменно получали премии, дипломы, медали. За азалии, за голубую сирень…
Член Правления общества садоводства и многих экспертных комиссий, Эйлерс и сам готовил международные выставки садоводства. За организацию и участие в них бизнесмен-садовник даже получил орден святого Станислава третьей степени, что позволяло и Эйлерсу, и его потомкам претендовать на звание потомственных почётных граждан.
А вот российским подданым немецкий садовник (вместе с супругой и младшими детьми) стал только в 1894-м году. Причем, его старшие сыновья остались «немцами» – учились и проходили военную службу в Германии. Но об этом разрушительном факте – чуть позже. А в следующем году садовник, проработавший в Российской империи 35 лет, стал Поставщиком Двора их Императорских Величеств и Высочеств. Также ему было даровано право размещать на вывесках своих магазинов и садоводств изображения государственного герба. На самом деле, все эти привилегии давались не просто так: в течение всего срока поставок не должно быть никаких нареканий от клиентов и цены должны быть умеренными.
Звание имело силу только на время поставок и не передавалось по наследству.
В ведении ГЭ были также и царскосельские дворцовые – Александровский и Екатерининский парки.
И без того успешный Эйлерс, после получения таких званий стал живой легендой. Или мемом, как сказали бы сейчас. Он поставлял горожанам саму красоту, окутывая огромный город на болотах, ароматами своей цветочной сети, самый известный магазин которой – Невский проспект, 30 – увековечил в прелестном «Букете от Эйлерса» Николай Агнивцев, как некое воспоминание о другой жизни, «накрывшее» поэта в эмиграции – в 1923-м году:
Букет от Эйлерса! Вы слышите мотив
Двух этих слов, увы, так отзвеневших скоро?
Букет от Эйлерса, того, что супротив
Многоколонного Казанского собора!..
И помню я: еще совсем не так давно,
Ты помнишь, мой букет, как в белом, белом зале
На тумбочке резной у старого панно
Стоял ты в хрустале на Крюковом канале?
Сверкала на окне узоров льдистых вязь,
Звенел гул санного искрящегося бега,
И падал весело декабрьский снег кружась!
Букет от Эйлерса ведь не боялся снега!
Но в три дня над Невой столетье пронеслось!
Теперь не до цветов! И от всего букета,
Как срезанная прядь от дорогих волос,
Остался мне цветок засушенный вот этот!..
Букет от Эйлерса давно уже засох!..
И для меня теперь в рыдающем изгнаньи
В засушенном цветке дрожит последний вздох
Санкт-Петербургских дней, растаявших в тумане!
Букет от Эйлерса! Вы слышите мотив
Двух этих слов, увы, так отзвеневших скоро?
Букет от Эйлерса, того, что супротив
Многоколонного Казанского собора!..
А это из – Владимира Маяковского «Два не совсем обычных случая». Совсем другая интонация, 1921-й год, на родине – голод, разруха, фантомы:
От слухов и голода двигаясь еле,
раз
сам я,
с голодной тоской,
остановился у витрины Эйлерса –
цветочный магазин на углу Морской.
Малы – аж не видно! – цветочные точки,
нули ж у цен
необъятны длиною!
По булке, должно быть, в любом лепесточке.
И вдруг,
смотрю,
меж витриной и мною –
фигурка человечья.
Идет и валится.
У фигурки конская голова.
Идет.
И в собственные ноздри
пальцы
воткнула.
Три или два.
Глаза открытые мухи обсели,
а сбоку
жила из шеи торчала.
Из жилы
капли по улицам сеялись
и стыли черно, кровенея сначала.
Смотрел и смотрел на ползущую тень я,
дрожа от сознанья невыносимого,
что полуживотное это –
виденье! –
что это
людей вымирающих символ.
Заканчивая пассаж об удивительном Германе Эйлерсе, отмечу, что пик и крах его карьеры пришлись на один и тот же 1914-й год – 300-летия дома Романовых. Весной проходила юбилейная выставка садоводства, которая принесла Эйлерсу почётный приз императора Николая II, множество золотых и серебряных медалей в разных номинациях.
А уже осенью империя Эйслера рухнула.
Всё изменила Первая Мировая война. Указом Императора немецкие подданные были лишены многих гражданских прав, имущества и званий. Антинемецкие настроения уничтожили бизнес семьи Э. Сыграл свою роль и тот факт, что старшие сыновья Эйлерса – Герман и Гайо так и не получили российского гражданства. Тем не менее, как только началась война, садовод устроил в своем доме лазарет – за ранеными, в числе других сестер милосердия, ухаживали его дочери – Эрика и Маргарита…
Дети и внуки знаменитого Эйлерса покинули Россию – после войны, после революции. Уехали в Германию и Швецию.
А сам садовник – вместе со своей обожаемой Эммой навсегда остался в русской земле – чета Эйлерсов похоронена на лютеранском кладбище (часть Волковского кладбища Петербурга). Великий садовник и удачливый коммерсант умер в 1917-м.
После Октябрьской революции его оранжереи были разрушены, одно из садоводств превратили в каток. О некогда большом, вечно-зеленом и цветущем царстве Эйлерса в Петербурге сейчас напоминают только несколько деревьeв, заботливо высаженных основателем «Цветочного дома Эйлерсов»…
Иногда мне кажется, что старик Достоевский сильно ошибался, когда говорил, что мир спасет красота. Без толерантности и здравомыслия (или просто мышления), основой коих является просвещение и права человека бессильны и поэты, и садовники, и прочие творцы и хранители красоты.
Челябинск, Вера Владимирова
© 2022, РИА «Новый День»