Невозвращение: полвека эмиграции Бродского
4 июня 2022-го года – довольно сложная дата в культурном и политическом контексте эпохи. Полвека как Советский Союз покинул Иосиф Бродский. Навсегда.
Ну, то есть на Родине он больше ни разу не появился. Ни по собственной инициативе, ни по приглашениям многих и многих дорогих людей, не менее многочисленных издателей и поклонников, ни при смягченном варианте правления Горби, ни после «Беловежской пущи».
Не вписавшись с отрочества в рамки, отведенные советскому гражданину в образовательной, правовой, производственной и даже литературной среде, попав по причине невероятной внутренней свободы под суд, высылку, в психушку, он понял, что нужно последовать рекомендациям «органов» и поискать себе новое место под солнцем. Когда место, или точнее, места были найдены, к родным берегам он больше ни в каком виде, ни под каким соусом не захотел причалить. Даже на время.
«Новый День» предлагает читателям вспомнить Бродского вместе с филологом Верой Владимировой:
«Занятно, что Бродский никогда не говорил «Родина» или «Россия». Всегда «Отечество», правда родной Ленинград – Петербург назвал «родной город». Ленинград ему был неприятен, Петербургом он этот город, вроде как называть не имел права. Ну, вот нашел достойный эвфемизм «родной город».
Тем не менее о Родине так или иначе написано всё, созданное Бродским на чужбине, – и поэзия, практически вся на русском, и эссеистика – чуть не на 90% англоязычная. Мне необыкновенно нравится одно из его последних философствований о покинутом Отечестве, написанное в 94-м году, посвященное Петру Вайлю, «Из Альберта Эйнштейна»:
Вчера наступило завтра, в три часа пополудни.
Сегодня уже 'никогда', будущее вообще.
То, чего больше нет, предпочитает будни
с отсыревшей газетой и без яйца в борще.
Стоит сказать 'Иванов', как другая эра
сразу же тут как тут, вместо минувших лет.
Так солдаты в траншее поверх бруствера
смотрят туда, где их больше нет.
Там – эпидемия насморка, так как цветы не пахнут,
и ропот листвы настойчив, как доводы дурачья,
и город типа доски для черно-белых шахмат,
где побеждают желтые, выглядит как ничья.
Так смеркается раньше от лампочки в коридоре,
и горную цепь настораживает сворачиваемый вигвам,
и, чтоб никуда не ломиться за полночь на позоре,
звезды, не зажигаясь, в полдень стучатся к вам.
Вообще тотальное невозвращение Бродского так и остается загадкой. Все знают, как он был предан друзьям, – это была одна из очень подкупающих его черт. Он помогал и друзьям юности, обратившимся к нему спустя много лет, и тем, кто от него отрекся, публично осуждал. Он устраивал их на работу, писал рекомендательные письма (его авторитет в Штатах был высочайшим), организовывал всевозможные лекции, не говоря уж о том, что давал деньги нуждавшимся, – тем, кто приезжал в Америку (не в долг – хотя некоторые, говорят, отдавали).
Но вот поехать навестить друзей в Россию – нет. Хотя был завзятым путешественником. Впрочем, одно из объяснений самого поэта: «поехать туристом я не хочу, а если ехать, то уже оставаться и вот делить всё со всеми». А это уже было невозможно, в том числе, и по целому ряду чисто житейских проблем и профессиональных обязательств человека, пустившего корни в другой стране.
Но очень может – не обязан же Бродский быть стопроцентно откровенным – он, как сердечник, избегал сильных переживаний, неминуемых от встречи в давно утраченным…
Или разочарований. Как уже было сказано, бОльшая часть прозы ИБ написана на английском языке. Потому что статьи эти, как правило, ему заказывали разные издания – американские, английские, соответственно, и печатали там материалы на английском. Но одно из заказных эссе он вдруг – в оригинале – написал на русском. Это резко отрицающее Стамбул «Путешествие в Стамбул». Которое тоже не только про Стамбул, но и про Отечество.
Как только начинаешь вчитываться в этот текст, понимаешь: он увидел там второй Рим – Константинополь. И тут же явственно возникает, как продолжение мысли и увиденного, Москва – третий Рим. Бог его знает, может изгнанный поэт понял, что почувствует в путешествии в советскую империю (дело было еще при наличии СССР – при президенте Горбачеве). И не захотел, увидев в Стамбуле черты всей этой тоталитарности, восточного деспотизма…
Но, честно говоря, написать в юбилей одной из самых успешных эмиграций, я хотела о другом.
О том, что у нас какой-то неправильный угол зрения. В 1997-м году уже в «реформированной» России прокатилась целая волна литературно- культурных мероприятий, посвященных Бродскому – коллеги поэта и исследователи словно бы отмечали «четверть века без Бродского». Каждый оратор, как под копирку, начинал свой спич: «4 июня 1972-го года – черный день для российской словесности, в этот день Иосиф Бродский навсегда покинул Ленинград и Советский Союз». Иногда «СССР» меняли на «Россию», но траурность и невосполнимость потери подчеркивали все.
Зачем? Человек стал символом двух культур – русскоязычной и англоязычной. Это же круто. Нужно гордиться. Что ваш соотечественник так широк. Так масштабен. Так одарён и универсален.
Англичане же гордятся, что постановки Шекспира на английском понятны всем – и новозеландцам, и полякам, и венграм, и французам, и китайцам.
Итальянцы тоже не в претензии, что Петрарка, Бернини и Микеланджело – люди мира.
Так и Бродский – всепланетная личность.
И, как и его астральный собрат – предшественник Пушкин, свою поэзию создал как «энциклопедию русской жизни». Невольно, из нервущейся связи с родным языком и соотечественниками.
У вас сын – гимназист?! Извольте, нетленка из новогоднего выпуска «Костра» за 1966-й – годится для характеристики школьников и системы образования по всему свету:
КТО ОТКРЫЛ АМЕРИКУ
– Шекспир открыл Америку.
Давно. При Г. Ю. Цезаре.
Он сам причалил к берегу.
Потом – его зарезали.
– Вы что? Шекспир – Америку?
Он умер до открытия.
Принадлежит Копернику
честь этого открытия.
– Да нет, перу Коперника,
французского поэта,
принадлежит трагедия
«Ромео и Джульетта».
– Ах нет, вы просто спятили!
Да что вы в самом деле?
Америка, приятели,
открыта Торричелли!
– Ну нет, вы все напутали.
Как следует усвойте:
Не Торричелли – Ньютоном
Америка… – Постойте,
не Ньютоном, а…
– Нужно ли настаивать на имени?
Ее ведь обнаружили
до нашей эры римляне!
– Я чувствую без имени
себя совсем подавленным.
– Вы что? Какие римляне?
Она открыта Дарвином!
– Не Дарвином, а Байроном!
– Плешивым и пришибленным?
– Да нет, известным барином.
– Не Байроном, а Шиллером!
-Уверьтесь, бросьте глупости,
в сужденье обоснованном
Америка на глобусе
нанесена Бетховеном!
– Бетховена примерное
служение науке
известно, но Америка
открыта Левенгуком.
– Нет, что-то тут не вяжется.
Она открыта… – Врете!
– Буонапартом, кажется.
– Вот-вот, Буонаротти!
– Ох нет, Его Величество
Карл Пятый…
– Заблуждение!
– …в эпоху электричества!
– …да, до оледенения…
– Шекспир нам дал подробное…
– Шекспир? Он из Италии…
Ну и тому подобное
и, так сказать, так далее.
Вот так на подоконнике
беседовали школьники.
Я двери притворил.
Прошу вас убедительно
сказать им, кто действительно
Америку открыл!
Очко даем за правильность!
Скажите, чем прославились
все те, чьи имена
здесь были упомянуты.
Мы сами – очень заняты,
а истина – нужна.
Надеемся, что справитесь.
Пусть это – нелегко.
Тринадцать лиц, которые
прославились в истории.
У вас намечаются «Римские каникулы» – возьмите Бродского в компанию: «Я счастлив в этой колыбели муз, права, граций, где Наза и Вергилий пели, вещал Гораций». Я уж не говорю о Венеции.
Вас прельщает круглогодичный климат родных осин – и тут Бродский в помощь: «Я не способен к жизни в других широтах, я нанизан на холод, как гусь на вертел».
Это только кажется, что географическая привязка его стихотворений, созданных после эмиграции – итальянская и немного американская.
Там все и про нас, даже если это «Письма римскому другу».
Не верите – читайте! Узнаёте персонажа? – да, поди, и не одного:
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами...
А эта изумительная формула про Венецию или таки про Питер: «вода – это сгущенная форма времени»?! Посмотрите в воду любого канала его «родного города» –там тоже все двоится… Все в зеркальном отражении, в одном измерении, но удвоенное.
Если Вы путешественник – лучшего спутника, чем Бродский не сыскать: получите исчерпывающую справку и про музеи, и про ресторации, и про прогулки.
Болеете душой не только за себя и семью, но и за страну и за весь мир?! Тогда познакомьтесь с политизированным Бродским, который очень интересовался не только американской тематикой, но и Брежневым. Есть у него «Пятая годовщина», написанная в 1977-м на «юбилейчик» собственного отъезда, но на самом деле это самый настоящий портрет СССР, весьма интересный анализ:
…Там хмурые леса стоят в своей рванине.
Уйдя из точки «А», там поезд на равнине
стремится в точку «Б». Которой нет в помине.
Начала и концы там жизнь от взора прячет.
Покойник там незрим, как тот, кто только зачат.
Иначе – среди птиц. Но птицы мало значат.
Там в сумерках рояль бренчит в висках бемолью.
Пиджак, вися в шкафу, там поедаем молью.
Оцепеневший дуб кивает лукоморью.
Там лужа во дворе, как площадь двух Америк.
Там одиночка-мать вывозит дочку в скверик.
Неугомонный Терек там ищет третий берег.
Там дедушку в упор рассматривает внучек.
И к звездам до сих пор там запускают жучек
плюс офицеров, чьих не осознать получек.
Там зелень щавеля смущает зелень лука.
Жужжание пчелы там главный принцип звука.
Там копия, щадя оригинал, безрука.
Зимой в пустых садах трубят гипербореи,
и ребер больше там у пыльной батареи
в подъездах, чем у дам. И вообще быстрее
нащупывает их рукой замерзшей странник.
Там, наливая чай, ломают зуб о пряник.
Там мучает охранник во сне штыка трехгранник.
От дождевой струи там плохо спичке серной.
Там говорят «свои» в дверях с усмешкой скверной.
У рыбной чешуи в воде там цвет консервный.
Там при словах «я за» течет со щек известка.
Там в церкви образа коптит свеча из воска.
Порой дает раза соседним странам войско…
Интересовался он и Ельциным, и чеченской войной. А в 1991-м из-под пера гения вышло аж шкворчащее от эмоций «На независимость Украины»:
…Прощевайте, хохлы! Пожили вместе, хватит.
Плюнуть, что ли, в Днипро: может, он вспять покатит,
брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый
отвернутыми углами и вековой обидой.
Не поминайте лихом! Вашего неба, хлеба
нам – подавись мы жмыхом и потолком – не треба.
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.
Кончилась, знать, любовь, коли была промежду.
Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом!
Вас родила земля: грунт, чернозем с подзолом.
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Эта земля не дает вам, кавунам, покоя.
Ой-да левада-степь, краля, баштан, вареник.
Больше, поди, теряли: больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза,
Нет на нее указа ждать до другого раза.
С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.
Волновался поэт, переживал в 1993-м, отслеживая события в Отечестве.
И Афганистаном интересовался как вечной темой, есть у него весьма нетривиальное поэтическое чтиво «К переговорам в Кабуле» от 1994-го года:
Жестоковыйные горные племена!
Всё меню – баранина и конина.
Бороды и ковры, гортанные имена,
глаза, отродясь не видавшие ни моря, ни пианино.
Знаменитые профилями, кольцами из рыжья,
сросшейся переносицей и выстрелом из ружья
за неимением адреса, не говоря – конверта,
защищенные только спиной от ветра,
живущие в кишлаках, прячущихся в горах,
прячущихся в облаках, точно в чалму – Аллах,
видно, пора и вам, абрекам и хазбулатам,
как следует разложиться, проститься с родным халатом,
выйти из сакли, приобрести валюту,
чтоб жизнь в разреженном воздухе с близостью к абсолюту
разбавить изрядной порцией бледнолицых
в тоже многоэтажных, полных огня столицах,
где можно сесть в мерседес и на ровном месте
забыть мгновенно о кровной мести
и где прозрачная вещь, с бедра
сползающая, и есть чадра…
Вообще, если хорошенько покопаться, у Бродского найдется тема и поэтические средства для каждого. Говорят, его творчеством увлечен Анатолий Чубайс. Может потому, что Бродский выдал ему и К своего рода индульгенцию?! Всё в тех же «Письмах римскому другу»…
Кому-то нравится Бродский молодой, кому-то – поздний.
Кто-то миксует, ибо как не влюбиться в его «Зимним вечером в Ялте»:
…Январь в Крыму. На черноморский брег
зима приходит как бы для забавы:
не в состояньи удержаться снег
на лезвиях и остриях агавы.
Пустуют ресторации. Дымят
ихтиозавры грязные на рейде.
И прелых лавров слышен аромат.
«Налить вам этой мерзости?» «Налейте».
Итак – улыбка, сумерки, графин.
Вдали буфетчик, стискивая руки,
дает круги, как молодой дельфин
вокруг хамсой заполненной фелюки.
Квадрат окна. В горшках – желтофиоль.
Снежинки, проносящиеся мимо.
Остановись, мгновенье! Ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо.
Эх, научиться бы жить с этим чувством. Равно, как с пониманием Бродского, что мир сложен, жизнь трудна, и только мы можем не усугублять друг другу снежный ком человеческих обстоятельств: «Люди вышли из того возраста, когда прав был сильный. Для этого на свете слишком много слабых. Единственная правота – доброта. От зла, от гнева, от ненависти – пусть именуемых праведными – никто не выигрывает. Мы все приговорены к одному и тому же: к смерти. Умру я, пишущий эти строки, умрете Вы, их читающий. Останутся наши дела, но и они подвергнутся разрушению. Поэтому никто не должен мешать друг другу делать его дело. Условия существования слишком тяжелы, чтобы их еще усложнять».
P.S. Просто для констатации. Бродский и его реализация эмигранта, конечно, пример для каждого, кому хочется уехать из Отчества. Но не тенденция. А вообще-то исключение даже для суперталантливых. Потому что, под чужими звездами слишком много вводных должны сойтись в ваше счастливое созвездие – от компетенций, как у нас любят сейчас говорить, до банальной удачливости. И, кстати, для начинающих или потенциальных эмигрантов у Бродского тоже кое-что есть, сродни нравственному напутствию, что ли:
«Я не думаю, что кто бы то ни было может прийти в восторг, когда его выкидывают из родного дома. Даже те, кто уходят сами. Но независимо от того, каким образом ты его покидаешь, дом не перестает быть родным. Как бы ты в нём – хорошо или плохо – ни жил. И я совершенно не понимаю, почему от меня ждут, а иные даже требуют, чтобы я мазал его ворота дёгтем. Россия – это мой дом, я прожил в нём всю свою жизнь, и всем, что имею за душой, я обязан ей и её народу. И – главное – её языку».
Москва, Вера Владимирова, фото Евгений Полак
© 2022, РИА «Новый День»