Оживающие черепа, скукоживающийся лик Христа и прибабахнутая Фея – пять историй волшебства во Всемирный день театра (ФОТО)
Сегодня отмечается Всемирный день театра. В честь праздника NDNews.ru поговорил с людьми, которые каждый день создают волшебство в театрах Екатеринбурга. Из нашего материала вы узнаете тайны создания кукол, почему дирижер как Гарри Поттер, как художник в театре может обмануть цензуру и какие эмоции вызывает свет. Пять историй про театры и чудо – от дирижера Оперного театра, главного художника Театра кукол, художника Драмы, актрисы ТЮЗа и художника по свету.
Юлия Селаври: «Главное чудо – когда кукла на сцене становится живой»
Большие и маленькие чудеса в Екатеринбургском театре кукол уже много лет творит главный художник Юлия Селаври. Может быть, волшебство поселилось в Юлии еще в детстве, ведь она – «закулисный ребенок»: мама тоже работала в Куклах и будущий художник буквально с пеленок смотрела каждый день на то, как рождаются куклы
«Отучившись, работать в театр я пришла еще в 1992 году. Большая часть кукол, которая сегодня есть в театре, сделана мной или с моим участием. Я не могу сказать, сколько всего кукол сделала. Ну, считайте сами. В первом большом спектакле, который я делала – «12 месяцев» – только месяцев было 12, а всего кукол 26. Сейчас делаем «Калиф-Аист», там 14 кукол самых разных систем. Поэтому, я думаю, счет идет на сотни»», – рассказала Юлия Владимировна NDNews.ru.
«Вообще театр кукол считается театром художника. Это в Драме вышел артист со своим лицом, эмоциями, отработал. А у нас зритель видит либо куклу, либо маску – и именно они должны выражать эмоции. Моя задача – сначала детально придумать образ куклы, создать ей характер, исходя из задач режиссера. Потом отрисовать персонаж, сделать чертеж. Затем все это отдается в цеха, где лепят, делают корпус, обшивают. А затем кукла вновь возвращается ко мне, и я делаю роспись. Поэтому как выглядят куклы – полностью зависит от художника. Как говорил мой педагог, кукла – это характер, спектакль – это стиль, – рассказывает Юлия Селаври. – Мне нравится работать, когда ставят сложную задачу, предлагают как-то по-новому повернуть известные сюжеты. Например, когда делали «Ромео и Джульетту», мне сначала идея с черепами показалось надуманной, был момент отторжения (куклы почти всех героев в «Ромео и Джульетте» Екатеринбургского театра кукол – скелеты, – прим. NDNews.ru). Но режиссером задача поставлена, значит, надо работать. И в итоге они у нас все получились со своим характером. Как мне потом коллеги говорили, «они у тебя не черепа получились, а будто человек нанес грим в виде черепа». Волшебство – это когда даже в череп ты можешь вложить характер, дать ему внутреннюю искру».
Но самое главное чудо в театре – когда кукла выходит на сцену и оживает. И это заслуга не только художника, но и актера, который с ней работает. «Поэтому я меньше люблю работать с планшетными куклами. Там зритель видит и актера. И совсем другое дело, когда на сцене, например, марионетки. Они будто самостоятельно ходят, поднимают какие-то вещи, меняются. Волшебство происходит и во время незаметных для зрителя подмен – когда за секунду актер меняет куклу на куклу-дублера в другом костюме, будто это кукла переоделась», – рассказывает художник.
Сейчас Юлия хотела бы, чтобы у театра появилось больше средств и возможностей на то, чтобы опробовать новые технологии. В качестве эксперимента, куклы к спектаклю «Карлсон, который живет…» были сделаны с применением 3D-печати.
«Во всем мире производят кукол при помощи самых разных современных технологий – альгинатных масс, пластики. Конечно, хочется работать в новых техниках. Но чтобы делать кукол по новым технологиям, их сначала нужно отрабатывать. А у театра пока недостаточно ресурсов», – отметила Юлия.
Оливер фон Дохнаньи: «Я, как волшебник, обещал сделать из Екатеринбургского театра центр современной оперы»
В Оперном театре главный волшебник, конечно, дирижер. «У меня даже палочка вот есть. Я ей махну – и оркестр начинает играть, начинается спектакль! Как Гарри Поттер», – начал нашу беседу главный дирижер Екатеринбургского оперного театра Оливер фон Дохнаньи. «Быть волшебником в театре – это профессия, этому надо учиться. Каждый дирижер должен много работать, иметь талант, быть вдохновленным и вдохновляющим. И, конечно, нужно быть для всех авторитетом, иначе какой оркестр тебя будет слушать?» – рассуждает дирижер. Оливер дирижирует оркестрами по всему миру: работал в театрах Европы, Америки, Австралии и так далее. Но, говорит он, музыка – интернациональный язык, она объединяет людей и их чувства, поэтому понимание находил везде. «Разница может быть только в качестве оркестра и в том, какие инструменты у музыкантов и сколько им платят. Например, недавно ставил спектакль в Америке, а там на всем экономят. Оперный театр не имеет собственного оркестра и арендует его для постановки спектакля – это обходится жутко дорого. Hам поставили всего 3 корректуры для совершенно незнакомой для музыкантов оперы. Причем на каждой за моей спиной стоял менеджер и все время говорил «Осталось 5 минут», «Осталось 3 минуты». Как только время кончилось, он почти что выдернул у меня палочку из рук. Потому что если бы я задержал оркестр хоть на минуту, театру пришлось бы оплачивать оркестру дополнительную репетицию», – говорит Оливер фон Дохнаньи. По его мнению, волшебство в оперных театрах может случиться, только когда дирижер и режиссер не тянут одеяло каждый на себя, а дополняют друг друга. «Должно получиться комплексное искусство: чтобы не было понятно – что главное – музыка или режиссура», – считает Оливер. На вопрос, что дирижер предпочитает – классику или эксперименты? – он мудро замечает, что предпочитает хороший театр. «Хороший театр способен какой угодно эксперимент поставить удачно. Мы можем играть спектакли хоть в бассейне, хоть в сауне, хоть на Марсе – если это хороший театр, и талантливо поставлено, это будет уместно. Но если режиссер не видит границ – тут без разницы: ставишь ты классику или модерн, – говорит Оливер фон Дохнаньи. – Лично я не работал с такими экстремальными спектаклями, где все идет не по либретто. Но я видел спектакль, который начинался с того, что весь мужской хор сидит в туалете со спущенными штанами. Для меня это перебор. Режиссер хочет показать, какая у него идея, какая свобода, – но это уже просто глупость».
Екатеринбургу Оливер, как главный волшебник Оперного театра, пообещал, что в будущем зрителей ждут новые экспериментальные постановки и громкие премьеры – такие, какими стали «Сатьяграха» и «Пассажирка». «Самое сложное перед постановкой «Сатьяграхи» было сделать первый шаг. Мы шли вперед и не видели, есть ли там дно или утонем. Потому что такую оперу никто не ставил. И это риск. Думали, что сыграем 3-4 спектакля и все, но играем третий год и полные залы. И то же самое с «Пассажиркой». Мы хотим продолжать эту линию, нельзя ставить только классику. Я когда пришел сюда дирижером, сказал, что хочу чтобы Екатеринбургский театр стал центром современной оперы. Ты можешь Тоску потрясающую сыграть, но никто не будет говорить об этом во всем мире. Скандалами публику притягивать я тоже не хочу. Надо делать красивое и необычное, инновационное, грандиозное что-то – тогда будет волшебство», – резюмировал дирижер.
Владимир Кравцев: «Даже в советское время в театре у меня оставалась свобода»
Когда главный художник Свердловского театра драмы Владимир Кравцев идет по закулисью, ему постоянно приходится останавливаться – перекинуться парой слов с одним актером, рассказать, что купили ботинки для роли другому. Он здесь – авторитет. И своим задором может заразить кого угодно. Свою мастерскую – с пола до потолка заваленную разными досочками, красками, клеем, картинками – называет «опасная зона».
«В Англии в музее одном выставлена фотография этой мастерской. Панорама так снята четко и до мельчайшей детали, что у меня жена разглядела там бумажку с номером телефона, позвонила по нему и так я был разоблачен», – смеется Кравцев.
В Театре драмы он работает с 1980 года, а до этого был Нижний Тагил, Москва, Петербург, Германия…
«Я учился на художника еще в советское время, отец мне тогда сказал «Не надо идти просто художником. Иди в театр. Потому что если будешь просто художником, будешь писать передовиков производства, молоковозы и так далее. А в театре ты и это будешь делать, но еще и Шекспира с Мольером». И в советское время это было спасение. Делал один производственный спектакль, а следующим шел Островский – это же чудо! – вспоминает Владимир Кравцев. – В театре у меня оставалась свобода».
По словам Кравцева, цензура его не касалась даже в СССР, поэтому и сегодня все разговоры о запретах в театрах его скорее удивляют. «Например, делал «Власть тьмы» Толстого в советское время в Нижнем Тагиле. И у меня в глубине сцены был лик Христа написан 3 на 3 метра, гигантский. И он потом по ходу спектакля весь скукоживался, сворачивался. Партийные структуры говорили – «Как здорово, что он сворачивается!». А церковные деятельности говорили «Как здорово, что он есть на сцене!». Можно сценографию так делать, чтобы не попасть в опалу», – рассуждает художник. Экспериментам и новым жанрам, которые стали появляться в свердловской Драме в последние 2-3 года, Владимир Анатольевич рад.
«Самое главное – у нас появились молодые режиссеры. У молодых другой отклик: они не говорят – «Что это вы мне тут предлагаете? Что я с этим делать буду?» – они говорят «О, круто! Сейчас мы сделаем». И из этого мы делаем интересные решения, – рассказывает Владимир Анатольевич. – Безусловно, магия в театре есть, волшебство тут каждый день происходит. Когда сидишь в зале, занавес еще закрыт, а я понимаю, что за занавесом уже что-то такое, великое, мощное, что думаешь – ну откройте уже! Но это чудо делает не кто-то один. Работает в театре команда и каждый вносит элемент волшебства. Я сторонник такого подхода: когда один бросил идею – другой подхватил – и идет энергия от целой группы. Тогда и получается чудо».
Сам художник вдохновение черпает из книг. «Я много читаю. Фантазия – это знания. А знания – это книги», – говорит Кравцев.
Сегодня, конечно, куда больше возможностей воплотить даже самые безумные идеи на сцене: появились новые материалы и все это легко купить. Не надо искать по всей стране.
«Например, для «Дней Турбиных» мне нужен современный прокатный металл, и я просто его заказал. А в советское время ставил производственный спектакль в Александринке, мы знаете как металл делали? Металлические листы клеили на картон, потом клеили бельевой шнур, потом бязью обклеивали, потом фактурили – ужас в общем, – вспоминает художник. – А современный театр не терпит картона, не терпит бутафорских кустов на сцене. Мне в этом смысле повезло. Я пришел в театр, который менялся. Учился я с теми художниками, которым не нужны были бутафорскеие кусты, они уже тогда делали другой театр».
Но и в современном театре должна быть мера: нельзя делать спектакль только за счет видеоинсталляций и световых лучей.
«Удивлять надо драматургией, актерским исполнением и если нам с режиссером есть, что сказать – тогда все получается и уже не думаешь «пойдет ли на это молодежь». Все модное уходит. Но проблемы остаются те же самые. Мы так же любим, так же ненавидим – ничто же не изменилось в мире. И когда ты живешь этими категориями, то вообще замечательно в театре работать», – резюмирует художник.
Василиса Борок: «Мне ближе хулиганы, а не волшебники»
Актриса Василиса Борок пришла в труппу Екатеринбургского ТЮЗа совсем недавно. И первой большой ролью стала роль Феи в новой версии «Золушки». Но волшебница у Василисы получилась совсем не такой, как мы привыкли ее видеть. Это не добрая тетушка с волшебной палочкой – это молодая Фея-хулиганка с зеленой губной помадой и глюкофоном в руках.
«Образ мы делали вместе с режиссером. Потом что материал супер-классический – столько есть мультфильмов, фильмов, спектаклей. Сложно было искать что-то новое в классическом персонаже. В итоге мы делали дерзкую волшебницу с прибабахом. И это – самый большой кайф в профессии – найти какой-то свой образ, что-то в него внести», – рассказала Василиса. В дальнейшем актриса больше хотела бы играть характерных персонажей, хотя тема волшебства ей тоже близка. «С детства верю в волшебство. Я думала, что все предметы живые, они ночью оживают, а днем прячутся. Все детские штампы – они у меня были. Думала, есть магия, феи», – говорит актриса.
В профессию, впрочем, Василиса попала не по волшебству. Она – театральный ребенок. «У меня папа режиссер в Куклах Александр Борок, лауреат «Золотой Маски», мама заслуженная артистка. Они всю жизнь служат театру. И поэтому я с детства в театре, – говорит Василиса. – Театр – это жизнь. Это специфическая профессия, которой или ты занимаешься полностью, или не занимаешься вообще. У тебя больше нет ни на что времени. Ты не можешь еще где-то работать. Если ты здесь существуешь, ты здесь живешь».
По словам молодой актрисы, сейчас театр изменился и ему требуется другой артист – синтетический: «Чтобы он умел петь, плясать, сальто крутить и так далее. И при этом еще органично существовал на площадке». Но есть вещи, на которые Василиса Борок не пошла бы: например, раздеться для спектакля девушка не готова. «Для меня до сих пор загадка постановка Серебренникова «Машина Мюллер», где у него 16 абсолютно обнаженных людей на сцене (речь идет о постановке «Гоголь-центра» – прим NDNews.ru). Для меня это непонятно и невозможно. У меня есть внутренние рамки и самоцензура. Я бы не разделась догола на сцене. Поэтому я, например, не смогла бы играть в театре у Коляды. Это не моя эстетика. Хотя Коляду я безумно уважаю и всем сердцем люблю как театрального деятеля, как человека, который порвет за своих артистов. Но его театр – не совсем мое, это не моя эстетика. Мне ближе классический театр», – отметила актриса.
Евгений Захаров: «Свет способен создавать в театре эмоции»
Евгений Захаров – тот человек, который видел в Екатеринбургском ТЮЗе все постановки по много-много раз. Он каждый спектакль восседает за зрительным залом, в рубке, как капитан. Он – художник по свету. И его никто из зрителей не знает, что, впрочем, художника не обижает. Но не будь его работы – многие спектакли потерялись бы.
«Значение света для зрителя не очевидно. В какой-то постановке есть просто актерский свет, а в какой-то свет живет вместе с артистами, с музыкой, помогает атмосфере. Свет может создавать эмоции, он помогает вызывать радость, вызывает страх, тревогу, спокойствие, – говорит Евгений. – У самого света в театре есть законы. Есть свет контровой, лобовой, есть процент света. Надо знать как светится архитектура, как светится одежда. Только по наитию свет в спектакле выстроить невозможно. Нужно техническое образование. Но при этом нужно понимать режиссера и чувствовать вдохновение. Поэтому да, свет в театре можно назвать небольшим волшебством».
О выборе профессии Евгений как-то не задумывался, она нашла его сама. Евгений вырос в театре, где у него работала мама, и с детства помогал световикам, звуковикам в настройке оборудования и так далее. За это время, конечно, технологии шагнули далеко вперед.
«В 90-е годы тут, можно сказать, висел гвоздь, на нем веревочка, а на веревочке фонарь. А сейчас свет делается компьютерами, фонари какие угодно есть. Не надо руками все выстраивать, многое за вас сделает техника», – говорит Евгений.
Екатеринбург, Ольга Тарасова, Семен Саливанчук
© 2017, РИА «Новый День»