РИА «Новый Регион» в Екатеринбурге начинает новый спецпроект – «Врачебная тайна». Первым собеседником журналистов стал главный психиатр Свердловской области, руководитель СОКПБ Олег Сердюк. В интервью агентству он рассказал, почему северные народы более подвержены суицидам, как психологи помогают психиатрам, когда инсулиновая кома и ЭСТ станут обычными методами лечения психических расстройств, как уложить невменяемого больного в стационар и была ли карательная психиатрия в советские годы на Урале.

Психиатрия – одно из наиболее загадочных и, с точки зрения обывателя, даже зловещих направлений в медицине. «Новый Регион» в рамках нового спецпроекта «Врачебная тайна» встретился с главным психиатром Свердловской области, руководителем Свердловской областной клинической психиатрической больницы Олегом Сердюком, чтобы узнать, что думают сами эксперты по поводу мифов, которые о них рассказывают.

Новый Регион: Один из наиболее распространенных стереотипов гласит, что психиатр способен найти какое-то расстройство у любого, даже здорового, человека.

Олег Сердюк: Конечно, какую-то проблему можно выявить у каждого, в том числе и у самого психиатра. Но по поводу серьезных заболеваний – это выдумка. Психиатрия – точная наука, и критерии отклонений тут достаточно четкие: если человек чувствует себя соматически и психически хорошо, если с точки зрения своей и окружающих он адаптирован в социуме, то он здоров. Как только один из критериев нарушается – человек не справляется с работой, появляются проблемы в семье – уже есть повод подумать, а все ли у него в порядке.

Н.Р.: Еще одна популярная страшилка: здорового человека могут поместить в стационар против его воли. Как, например, поместили Ивана Бездомного в «Мастере и Маргарите» в клинику Стравинского...

О.С.: Ну в случае с диагнозом Бездомного я с психиатрами полностью согласен: если б к нам пришел человек, который с Воландом разговаривал на берегу Исети, вряд ли дело бы обошлось простой беседой. Что до недобровольного лечения, то здесь наших граждан защищает закон «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании», который работает с 1992 года. Он, кстати, один из самых прогрессивных в Европе и наиболее ограничивающих права психиатров. Это один из первых законов, принятых в новой России, а коль скоро считалось, что в Союзе практиковалась карательная психиатрия, нужно было развеять этот миф – в том числе с помощью этого закона. Чтобы к нам человека поместить против его воли, вызываются судья, прокурор, адвокат, представитель врачебной комиссии и сам больной. Т.е. решение о принудительном лечении принимает только суд. Мы даже по поводу недееспособных больных собираем заседания суда. Поэтому бояться обратиться в амбулаторную службу из страха, что вас потом «закроют» в стационаре, не стоит.

image

Н.Р.: Вот вы упомянули про карательную психиатрию – была она в Свердловской области?

О.С.: Первое, что я сделал, придя сюда на работу, спросил у ветеранов, работающих здесь, ну где же это все? Где эти казематы? Где эти истории? Дайте хотя бы почитать. Но мне все, как один, говорили, что о таком в Свердловской области даже не слышали, при этом я видел, что никто от меня не прячет документов, глаза не бегают, когда я об этом спрашиваю. Где-то там, в столицах, может такое и практиковалось. Но, как неоднократно говорили мои старшие коллеги, среди диссидентов многие действительно страдали психическими расстройствами. Да и подумайте, чтобы восстать тогда против системы, надо было быть или интеллектуальной глыбой, как Сахаров, или иметь психическое расстройство.

Н.Р.: А вот все эти методы, которые в сознании обывателя напрямую (во многом, благодаря кино и литературе, конечно, спасибо Кену Кизи, в частности) вяжутся с карательной психиатрией – ЭСТ, инсулиновые комы, лоботомия – они, правда, не лечат, а лишь превращают человека в овощ?

О.С.: И электросудорожная терапия, и инсулиновая кома, т.е. биологические методы лечения, сейчас не применяются широко, хотя они давали хорошие результаты. Например, ИК особенно эффективно помогает молодым и впервые заболевшим пациентам, а ЭСТ – излечивает от тяжелой депрессии. Опыт использования этих методов длительный, но сейчас, в период потребительского экстремизма, когда медицинская общественность вынуждена думать не только о защите прав пациента, но и защите прав врача, эффективные методы часто перестают применять из-за отсутствия новых рекомендаций по применению этих методов. С другой стороны, возьмем одну из самых современных медицинских систем – Израиль. ЭСТ там поставлена на поток в амбулаторном режиме: человек приехал, ему показано в определенное время ЭСТ, он в специальной палате получает процедуру, встает и спокойно уходит. И никаких проблем и страхов нет. Однако надо сказать, что психиатрия, как и любая другая наука, движется по спирали, так что к биологическим методам воздействия вернутся 100%, но на более высоком уровне, с лучшим пониманием механизма воздействия такого лечения. Хотя эффективность их и без того высока при использовании по показаниям.

Н.Р.: Журналистов часто обвиняют в том, что сообщения СМИ об уже совершенных самоубийствах подстегивают некоторых людей к аналогичным действиям. Это правда?

О.С.: Не думаю, что СМИ как-то радикально влияют на статистику суицидов, если только речь не идет о подростковых самоубийствах, ведь психика подростка отличается от психики взрослого, на нее влиять можно в гораздо большей степени. Конечно, все мы подвержены внешнему влиянию, особенно, находясь в состоянии стресса. Спусковой крючок – у каждого свой, но суициды обычно совершаются психически здоровыми людьми, при этом решения принимаются стремительно. А тот, кто просто часто слышит в СМИ сообщения о самоубийствах, через некоторое время перестает обращать внимание на эту информацию, так как она для него неактуальна.

Н.Р.: Существует ли какая-то предрасположенность к психическим расстройствам в зависимости от места проживания человека?

О.С.: Действительно, есть такие теории – о зависимости патологий настроения, например, депрессий, от тяжести климатических условий. Но объяснение не такое простое, как кажется – мол, раз холодно, потому и плохо. Дело в том, что у людей, живущих в более резком и холодном климате, доминирует одно из полушарий, а второе, которое отвечает «за хорошее настроение», находится в естественном снижении по активности.

Н.Р.: А есть ли какие-то характерные для свердловчан фобии или мании?

О.С.: Пожалуй, нет, никогда не сталкивался с такими тенденциями. Но вот если говорить о финно-угорских народностях, так вот у них заметно выше уровень суицидов – из-за особенностей этноса, древних верований, взаимоотношений и образа общения внутри социума. У свердловчан, да и жителей других несеверных территорий, такого нет. Тут играют роль другие факторы – есть территории экономически депрессивные, есть успешные. В последних ситуация заметно лучше по числу суицидов, их в разы меньше. В территориях, где плохо с финансированием, самоубийства случаются чаще. Например, в Екатеринбурге этот показатель составляет 5,82 человека на 100 тысяч населения (по итогам 2013 года, – прим. НР), а по области – 24,85 человека на 100 тысяч.

image

Н.Р.: А это много?

О.С.: У ВОЗ есть такой критерий, что если в стране уровень суицидов превышает показатель 20 человек на 100 тысяч, это считается критическим состоянием. В России, в среднем, около 25 на 100 тысяч. Но у нас, в Свердловской области, вот уже много лет наблюдается положительная динамика, чем мы очень гордимся. Скажем, в 2002 году было 48,7 на 100 тысяч, т.е. в два раза больше, чем сейчас. С 2011 года уровень почти не меняется. Видимо, это предел при текущем состоянии дел, но над проблемой суицидов работают все институты, все части общества, не только психиатры. Если заводы работают, правительство руководит, все получают зарплату, развиваются культурные и социальные проекты, население чувствует заботу о себе, то в целом уровень самоубийств снижается.

Н.Р: А какова была динамика в кризисном 2008-м?

О.С.: Там сильного кризиса, как, скажем, в 1998 году не было, и у нас шло снижение. Если в 2007 году показатель был 35 на сто тысяч, то в 2008-м – 30,5, а в 2009-м – 29. Словом, население среагировало адекватно. Но нужно, кстати, отметить, что рост числа суицидов начинается не в кризисный год, а примерно спустя 12 месяцев после него. Первое время люди находятся в стадии компенсации, мобилизуя все ресурсы для преодоления сложной ситуации, но когда у кого-то не получается, человек может в отчаянии выбрать и такой противоестественный путь.

Н.Р.: Каков портрет современного самоубийцы?

О.С.: В основном, это мужчины в возрасте от 26 до 35 лет. Это связано с особенностями функционирования мужской и женской психики.

Н.Р.: Женщине сложнее на такой шаг решиться или, наоборот, она сильнее в стрессовой ситуации?

О.С.: Женщины более стойкие, потому что по-другому реагируют на стрессы. У них принцип принятия решений другой, не такой радикальный, как у мужчин. Им проще – мужчина природой сформирован так, что он резко и быстро принимает решения. Женщина же более философски подходит к вопросам.

Н.Р.: Получается, что от самоубийств их спасает пресловутая женская логика?

О.С.: Можно по-разному на эту тему шутить, сказать, что женщины более легкомысленны, что они проще ко всему относятся, но многие скажут по-другому. Что женщины просто мудрее.

image

Н.Р.: Врачи нередко говорят о том, что большая проблема современности – это Интернет, т.к. люди начинают практиковать самолечение, а также нетрадиционная медицина. Насколько проблема актуальна для психиатрии?

О.С.: Ровно в той же степени, что и в других медицинских специальностях, т.к. несвоевременно начатое лечение может запустить болезнь, это дает нам меньше времени на работу с пациентом. Вообще многие считают, будто психиатрия – это неточная наука, но, поверьте на слово, есть масса объективных способов оценить состояние пациента и принять правильное решение по его терапии. У нас неразрешимых вопросов встречается куда меньше, чем в диагностике заболеваний у врачей-интернистов, т.е. тех, кто работает с соматическими заболеваниями.

Возвращаясь к вопросам нетрадиционной медицины, то если мы говорим о гадалках, бабушках-заговаривальщицах, шаманах, то мы этого, конечно, не рекомендуем. Но сейчас появилось достаточно много квалифицированных психологов, которые не являются медиками, не имеют медицинской лицензии, но стали для нас хорошим подспорьем. Часто пациенту проще обратиться к психологу, чем пойти к психиатру. Поэтому эту отрасль не надо игнорировать. Есть масса специалистов, которые могут, по крайней мере, на первом этапе определиться с состоянием пациента: хватит ли ему нескольких разговоров или же потребуется помощь психиатра или психотерапевта.

Н.Р.: А проблема самолечения медикаментами?

О.С.: Наших препаратов побаиваются, и вряд ли кто-то, не получив предварительной консультации у специалиста, начнет сам применять нейролептики или антидепрессанты. Травяные препараты принимают все подряд, и тут большого вреда не будет. Кроме того, вещества, вызывающие зависимости, уже почти на 100% убраны из списка препаратов общего доступа. Вот, например, те, которые содержат фенобарбитал, – их, кажется, уже и в продаже-то нет.

Н.Р.: Тут я бы поспорила – мы этой весной проводили эксперимент, и нам в большинстве аптек спокойно продавали корвалол (содержит фенобарбитал, – прим. НР) пачками.

О.С.: А я был уверен, что его окончательно «зажали»... Но, возвращаясь к самолечению, факты такие, конечно, есть, например, у тех, кто уже сталкивался с психиатрической помощью, кто знает, как действуют те или иные препараты, кто некритичен к себе и считает, что справится с расстройством без врача. Чаще всего это касается пожилых людей. С тем же корвалолом – принимая его, люди сами у себя развивают зависимость, очень сложно потом их лечить. Но говорить о том, что это какая-то глобальная проблема, нельзя. Вообще под наблюдением психиатров в Свердловской области постоянно находится 100 тысяч человек. Это динамическая группа – одни люди из нее выходят по достижении эффекта от лечения, другие, новые, попадают, поэтому многое из того, о чем вы спрашиваете, действительно имеет место быть, но, в основном, в единичных случаях. Вообще такими психическими расстройствами, как шизофрения страдают 2% населения. Остальные из этих ста тысяч – умственной отсталостью, органическими психическими расстройствами, разнообразными неврозами.

Н.Р.: Вообще бытует мнение, что лечение у психиатра – это клеймо на всю жизнь, что человек не сможет после этого устроиться на работу, даже если поправится…

О.С.: Да, есть такой стереотип, и он иногда подтверждается практикой. Ведь психиатров боятся не только люди, которые к нам обращаются, но и те, кто является их работодателями. Хотя есть минздравовские списки профессий, к которым не допускаются люди с определенной степенью выраженности психических заболеваний, и мы за исполнением этих списков строго следим. Для работодателей могу сказать следующее – пугаться, что ваше работник обратился к психиатру, не стоит. Во-первых, от психического расстройства никто не застрахован. Во-вторых, наши доктора ориентированы на максимальную адаптацию больного к нормальному обществу. И если врач видит, что больной не может работать, ему назначается степень инвалидности. Оставьте докторам право судить о том, здоров человек или нет, может он работать или не может, а работодателю посоветую спрашивать с пациента как с абсолютно нормального человека.

Н.Р.: Люди еще боятся, что будет сообщено на место работы, что человек проходил лечение в связи с таким-то диагнозом…

О.С.: Это информация закрытая, так что никто никому сообщать ее не будет, конечно, кроме профессий, где требуются спецдопуски.

image

Н.Р.: Как вы думаете, психиатров так боятся из-за литературы и кино, из-за того, какими их обычно изображают?

О.С.: К сожалению, людям искусства или творческих профессий, в том числе журналистам, всегда интереснее побрутальнее изобразить психиатров. Притом что в психиатрической практике какие-то жуткие случаи действительно бывали. Человеческая природа такова, что человек способен как на высочайшее добро, так и на максимальное зло. Кстати, статистика совершения нашими пациентами каких-то правонарушений настолько мала в общей статистике нарушений здоровыми людьми, что говорить о том, что они определяют образ злодея, нельзя. Злодеев гораздо больше вне наших стен. И потом – психическое расстройство проявляет ярче черты личности. Если человек «хороший», он и в психозе вызывает сочувствие и жалость, он максимально себя старается вести правильно, а «плохой» человек использует психоз как предлог, чтобы стать еще хуже.

Н.Р.: Правда, что психическое заболевание – это на всю жизнь? Что от него невозможно вылечиться?

О.С.: Смотря какое заболевание. Возьмем, например, хронический алкоголизм: болезнь может протекать с длительными ремиссиями. Человек может вообще раз и навсегда завязать, но всегда есть шанс, что когда он выпьет в будущем, он может сорваться в некоторое злоупотребление. Т.е. хроником он будет всегда, но это же не крест. Если мы говорим о расстройствах шизофренического спектра, то и они хронические. Но вспомните – гипертония до конца жизни? Да. А сахарный диабет? А хронический гастрит? You are welcome. Многие известные нам хронические заболевания нас так не пугают – люди просто принимают препараты, корректируя внутренние проблемы, и все знают, что если перестать принимать таблетки, то это приведет к обострению. Да, в психиатрии тоже существуют хронические заболевания, но мы, как и врачи-интернисты, знаем, как их лечить.

К тому же психофармакология значительно продвинулась вперед, особенно в последние десять лет. Благодаря этому даже изменился облик отделений. Если еще в начале 90-х наши пациенты были тихими, спокойными, «нагруженными», то сейчас они ведут себя иначе. Многие родственники больных даже были недовольны, когда началась новая эпоха нейролептиков. Ведь раньше было как? У них в уголке тихонечко сидел пациент, никого не беспокоил, а они для него получали пенсию. А тут он стал получать новую терапию и оказался личностью – с характером, с потребностями, он зажил активной жизнью, с девушкой познакомился. И к нам предъявляли претензии – «Что вы сделали с Ваней?!».

Вот еще пример – был больной из сферы геронтологии, старик со слабоумием, тихо лежал, но стал как-то возбужден. Вызвали психиатра, тот назначил терапию, и дедушка стал разговаривать, людей узнавать, спрашивать стал – да хотя бы про ту же пенсию. Словом, психическое расстройство – не приговор и не катастрофа, как шизофренического свойства, так и невроз или депрессия. Полгода терапии – и человек снова здоров. Процессы лечения, конечно, требуют длительного времени, амбулаторной поддержки, но они помогают добиться хороших результатов.

Екатеринбург, Екатерина Норсеева, Семен Саливанчук

© 2014, «Новый Регион – Екатеринбург»

Публикации, размещенные на сайте newdaynews.ru до 5 марта 2015 года, являются частью архива и были выпущены другим СМИ. Редакция и учредитель РИА «Новый День» не несут ответственности за публикации других СМИ в соответствии с Законом РФ от 27.12.1991 № 2124-1 «О Средствах массовой информации».