В медицинском сообществе Свердловской области – новый герой. Правда, дело не столько в профессиональных достижениях врача, о котором пойдет речь, сколько в его желании добиться правды. Бывший сотрудник ГКБ №20 Дмитрий Ладыгин убедил суд в том, что уголовное дело о лечении «мертвых душ», возбужденное против него, сфабриковано. Более того, ему удалось возместить моральный вред, что для СКР и прокуратуры – почти чрезвычайное событие. Поэтому о позорном факте фальшивой уголовки оба органа предпочли не распространяться. NDNews.ru заполняет этот пробел и посвящает медику развернутый материал – это будет история о человеке, которого почти 10 лет незаконно считали преступником.

2 тысячи рублей – цена раскаяния прокурора

Дмитрий Ладыгин решился на встречу с журналистами, как он сам выразился, «не ради мести» следователям, а из намерения обелить свое имя. Медик на протяжении долгих лет боролся с «жерновами СКР», оставался невыездным, сменил работу на фоне «уголовки». «Я четверть жизни провел не так, как планировал. Но следователи и прокуроры не хотят признать то, что они были неправы. А ведь на кону – судьбы людей», – подметил собеседник агентства.

Вкратце история Ладыгина выглядит так. В 2007 году прокуратура Чкаловского района уральской столицы возбудила против него уголовное дело, обвинив в лечении «мертвых душ». Но по итогам разбирательства в суде материалы вернули прокурору. И только в апреле 2015 года ведомство прекратило производство по делу, не обнаружив в действиях обвиняемого состава преступления.

В июле прошлого года Ладыгин обратился в суд с иском о компенсации морального вреда за незаконное уголовное преследование, требуя взыскать с государства 1 млн рублей. Прокуратура иск признала, но просила уменьшить размер компенсации до 2 тысяч рублей (!). В итоге в пользу заявителя с Минфина взыскали 150 тысяч рублей. Суд учел, что ранее государство уже выплатило ему 55 тысяч рублей «за нарушение права на разбирательство в разумный срок». Решение суда не устроило ни одну из сторон. Истец требовал большей суммы, прокурор – сокращения выплат. Но апелляционная инстанция Свердловского облсуда на прошлой неделе оставила вердикт первой инстанции в силе.

Обыски, сотни свидетелей и давление СК

– Дмитрий Александрович, начнем с самого начала. Чем объяснялась прокурорская проверка, которая вылилась в уголовное дело?

– Этому способствовали сотрудники ГКБ №20, где я в 2006 году работал в должности заместителя главного врача, руководил амбулаторной службой. Появилось письмо председателя профсоюзной организации работников больницы с требованием привлечь меня к ответственности. Было указано на некие «мертвые души», которые мы лечили.

Тут нужно пояснить. Согласно правилам, врач, принимая больного, заполнял талон амбулаторного приема (ТАП). По количеству этих приемов формировался реестр посещений поликлиники. ТАПы суммировались и подавались в Территориальный фонд обязательного медицинского страхования (ТФОМС), который больнице за каждое посещение перечислял деньги – они переводились на единый счет медучреждения.

– Какая информация отражалась в талонах?

– Минимум сведений – данные пациента (место жительства, работы, номер полиса), диагноз, и то, первое или повторное обращение в больницу. Конечно, мы определенный контроль осуществляли, но не по ТАПам. Лично в мою ответственность входила проверка амбулаторных карт. Как талоны заполнялись, я не знал, и уж тем более ни одного талона в жизни не подписал.

– Почему именно вас обвинили в махинациях?

– Для меня это до сих пор остается загадкой. Как я уже говорил, средства больнице перечислял ТФОМС. Следствие посчитало, что через выплаченную мне заработную плату часть вырученных от махинаций с талонами средств была пущена на меня. Уголовное дело возбудили по статьям «Мошенничество в особо крупном размере» и «Злоупотребление служебным положением». Всего – 12 эпизодов. Обвинение строилось на том, что я получал от государства деньги за прием пациентов, который не вел. А в реестр больных вписывались совершенно случайные люди. То есть Ладыгин где-то купил, нашел списки граждан, передал их оператору (техническому работнику), который стал по моему указанию вносить их в базу, «штамповать» ТАПы. Свидетелями обвинения по делу проходили около 700 больных и 100 медицинских работников. Сумму ущерба определили в 161 тысячу рублей.

– Было какое-то давление со стороны следствия?

– Да, следствие оказывало давление, в СКР хотели, чтобы я сознался в том, чего не совершал. Пытались даже отстранить от работы. Дело расследовалось около года. Свидетели говорили, что никогда в больнице не были и даже не знают, где она находится. Потом была серия обысков – у меня дома в Сухом Логу, где жила семья, в служебной квартире, в кабинете в поликлинике.

– Что-то принципиально интересующее следствие было найдено?

– Ничего. Дома изъяли записную книжку с телефонами, на рабочем месте – какие-то документы, приказы по больнице. Ни одного ТАПа, тем более оформленного мной, не нашли. А те талоны амбулаторного приема, что изначально были в деле, до сих пор хранятся у следствия, их никто не вернул. То есть больница пострадала, ведь ТАПы так и не были предъявлены к оплате.

Так или иначе, расследование уголовного дела довели до конца – оно составило 28 томов по 250 страниц каждый. Материалы передали в суд. Слава богу, судья разобралась в сути вопроса.

Развал уголовного дела в суде

– Какие обстоятельства были установлены судом?

– Установили факт приписок в талонах амбулаторного приема, это никто и не скрывал. А вот то, что я был организатором всей этой схемы – нет. Это доказали мы с адвокатом, представив ряд важных документов в пяти томах. В том числе, о том, что имеющиеся в деле «свидетели» или не посещали нашу больницу, или приходили в то время, когда в ГКБ №20 я еще не работал. Они были пациентами других врачей. Ну, и, в конце концов, ни одного ТАПа я лично не подписал.

– То есть конкретного виновника в итоге не установили…

– Да. Озвучивалось, что оператор, работавший с талонами, просто брал список рабочих завода РТИ и других предприятий района, и вносил данные. Хотя по факту эти граждане относились к территории обслуживания 24-й больницы. Стоит отметить, что работа оператора зависела от числа ТАПов. Был норматив по данным в реестре записей, он получал премию за переработку.

И вот выяснилось, что один из этих операторов – основных свидетелей обвинения – женщина, которая является сожительницей сотрудника ОБЭП. Мы это выяснили чуть ли не в последнее заседание. Ее в суд привез сам опер. И тут картина стала постепенно проясняться…

– Этот полицейский принимал участие в оперативно-следственных действиях?

– Самое непосредственное. Он проводил обыски у меня, изымал документы, а также вел допросы свидетелей.

– Каков в итоге оказался вердикт?

– В течение года состоялось 57 заседаний, суд принял решение о направлении уголовного дела на доследование. Виновное лицо установлено не было. Для меня на этом все, наверное, могло и закончиться. Но суд на время нового следствия оставил мне подписку о не выезде. Вернее, он про это ничего не сказал, и мера пресечения автоматически осталась. Это был уже 2009 год.

Розыск, жалобы и конец «уголовки»

– Что было дальше?

– Как-то решил оформить новый заграничный паспорт, но УФМС в выдаче документа отказало – я был все еще под подпиской. Наряду с этим, поскольку я работал с некоторыми препаратами, работодатель делал запрос для выдачи мне разрешения. И в этом тоже было отказано. Выходило, что я не могу даже выполнять профессиональные обязанности. Я стал писать прокурору жалобы, пытаясь выяснить, каков мой статус, как идет ход дела. Мне отвечали – расследуем. А потом вовсе выяснилось, что я несколько лет нахожусь в федеральном розыске. Я сказал – «вот он я, никуда не сбежал». Только перешел работать в Богдановичскую ЦРБ, стал руководителем терапевтического отделения поликлиники. В Екатеринбурге вокруг меня уже ходили разные слухи. Почему при этом объявили в розыск – ума не приложу. Я платил налоги, регистрировал автомобиль, вычеты какие-то получал. Ни от кого не скрывался.

– Я так понимаю, дело сдвинулось с мертвой точки только благодаря вашим усилиям…

– Можно и так сказать. Я подал в Сухоложский городской суд (по месту жительства) иск из-за неразумно длительного периода следствия. Мне в аппарате омбудсмена помогли составить заявление. Судебная инстанция признала мое право на компенсацию. Ведь следователям и прокурору никто не мешал искать преступников. Скорее всего, дело просто «футболили» от одного человека к другому. И вот решение суда попало на контроль к руководству СКР области. Они засуетились и спустя долгие годы вынесли-таки решение о прекращении уголовного дела. Можно предположить, что изначально СКР планировал дождаться истечения сроков давности. Но моя позиция не позволила им это сделать.

– В результате спустя долгие годы вы получили право на реабилитацию.

– Да, мне сейчас 45 лет, четверть жизни была мной проведена не так, как хотелось. Я многое потерял – и в профессиональном, и в человеческом плане. Подал иск в суд, просил 1 миллион. Сумма была не принципиальной – был бы и рублю рад. Но всему виной то, что передо мной никто не извинился. Это, наверное, характеризует всю систему. Ну а о суммах компенсаций вы знаете.

Подозрительные нюансы дела

– И все-таки мне не понятно, был оператор – женщина, которая вносила данные ТАПов в реестр. Почему ее не обвинили в мошенничестве?

– Я думал, анализировал. Дело взялось ниоткуда и ушло в никуда. Где правда, а где вымысел сейчас уже сложно сказать. Доследование ничего не дало по той причине, что время уже ушло – той документации, что изначально получило следствие, было недостаточно. А получить иные материалы было уже нельзя.

Изначально сотрудница, ведущая компьютерный реестр пациентов, давала показания, что это я ей дал указание фабриковать данные и причислять мне несуществующих пациентов. Приказал в устной форме. Но никаких конкретных списков, опять же, по материалам дела, не было. По сути, она включала компьютер и просто «тасовала» фамилии. Где их брала – неизвестно.

– Вы задавали ей вопрос – зачем она вас оговаривает?

– Это был один из ключевых моментов на суде. Когда судья уже поняла, что не все в деле гладко, она намекнула женщине на лживость ее показаний. Служитель Фемиды дала понять, что свидетельница, по сути, соучастница преступления, а, может быть, даже организатор махинаций.

Судья говорила – «вы говорите неправду». И тут женщина – свидетель разрыдалась. Она, конечно, не созналась, но выдала себя, когда ее прижали к стенке правдой. После этого судья уже перестала сомневаться в том, что я невиновен.

– А почему на предварительном следствии этого не было установлено? Были же очные ставки, к примеру…

– А потому что я был обвиняемым, ко мне отношение было предвзятое. У следствия оно как-то сразу рождается. А эту женщину-оператора «вели». Она проживала с полицейским, он ее готовил к допросам, пояснял, как себя вести, что отвечать. Я не удивлюсь, если даже следователь был в курсе обстановки. И оператор в качестве обвиняемого совсем был не нужен – ему требовалась птица более высокого полета. Видимо, свидетельнице сразу сказали: ты, главное, дай нужные показания, и мы тебя свидетелем выведем. А прокурор потом, как мне кажется, даже не читал дело и, не глядя, подписал обвинительное заключение.

– И последнее – почему вам в течение долгого времени не изменили меру пресечения?

– Я подходил к судье после того, как дело направили на доследование. Она сказала, что надеялась на то, что следствие быстро закончится, виновных найдут. А сейчас, мол, чтобы изменить меру пресечения, надо выносить новое решение, а значит проходить всю процедуру – допрашивать снова свидетелей, вести судебное следствие и так далее. Никто этого не хотел.

– Насколько я понимаю, в перспективе у вас – новые суды?

– Да, я намерен возместить материальные затраты. У меня частично сохранились чеки, которые подтверждают прямые и косвенные издержки. Как получу решение Свердловского областного суда, начну писать исковое заявление. Государство должно ответить за то, что сделало со мной.

Екатеринбург, Игнат Бакин

© 2016, РИА «Новый День»