Пока Латвия ещё не остыла от референдума по поводу признания русского языка государственным, но уже вовсю развернулся сбор подписей за новый референдум. Теперь уже о том, чтобы предоставить полумиллиону русскоязычных апатридов-неграждан избирательные права.

Страсти еще кипят, бывшие солдаты латышского легиона и их юные сторонники торжественно маршируют по центру Риги. Не проходит и недели, чтобы лидеры «марша легионеров» не грозились собственными руками взорвать монумент Воину-освободителю, который они называют памятником «оккупантам». Процесс этот кажется бесконечным и нескончаемым. Русские политические активисты из всех сил пытаются пробить упрямство латышей. Латвийские национальные радикалы пылают яростью при звуках русской речи. Но в дружном национальном хоре, то тут, то там все громче и громе звучат голоса вразрез господствующей песне.

Об этом пишет в авторской колонке РИА «Новый Регион» прибалтийский обозреватель Илья Никифоров.

Если среди латвийских русских монолитное национальное единство всегда было утопической мечтой политических манипуляторов, то в латышской среде политики, идущие против течения, почти сразу превращались в изгоев. Таких изгоев становится всё больше и больше, и перестают они быть маргиналами-одиночками, а превращаются хоть и в малочисленную, но уже определенную группу латышских интеллигентов. Они – не русофилы и уж тем более не ностальгируют по советским временам, но понимают, что нынешние идейные ориентиры «настоящего латыша» – путь в никуда. Их не с кем сравнить в российской интеллектуальной среде, им трудно найти аналог, потому что покушаются они на ревизию не только основ политического режима. Эта часть латышской интеллигенции ставит под сомнение святая святых – национальный характер.

Висвалдис Розенвалдс – очень популярный в Латвии политолог, или скорее политический философ. Конечно, сегодня он маргинален со своими, мягко говоря, нетривиальными взглядами. Но… включаешь телевизор, и вот Висвалдис Розенвалдс дает комментарий, открываешь газету – публикует очередную статью. Кто в Латвии сегодня не знает Висвалдиса Розенвалдса? Может быть, поэтому на круглом столе «Перспективы развития Российско-Балтийских отношений» организованном при поддержке Фонда публичной дипломатии им А.М. Горчакова о мифах господствующих в латвийском общественном сознании говорил именно Висвалдис Розенвалдс. Говорил на пленарном заседании, говорил в кулуарах.

Мы не будем перебивать лишними вопросами монолог латвийского политолога, пусть национальная рефлексия сама прокладывает то русло, которое ей пристало.

«Я смотрю, кто мы, как мы, с кем и как мы можем дружить, – пафосно начинает латвийский политолог, – Недавно, будучи в Казахстане мне удалось позавтракать… с Никитой Михалковым. Завязалась неторопливая дружеская беседа. Мы пришли к тому, что оба занимаемся очень похожими делами. Я задал ему вопросы о фильме «Цитадель» и ответ его был очень прост: чтобы показать народу или конкретному человеку, что он является… ну, скажем, алкоголиком, мы должные его «замочить» до такой степени, чтобы он понял это сам. Потому что, если мы с ним будем нянчиться, возиться, уговаривать, льстить, то вылечить его не удастся никогда… И латышский, и русский «истеблишменты» оба больны. Каждый со своими фобиями, и если мы будем их лечить, то делать это надо со знанием дела. Я не буду судить о русских, пусть этим занимается Михалков».

«Что касается нас латышей, то главное, что нас сегодня тормозит, так это – хуторской характер нашего народа, – с жаром продолжает Розенвалдс. – Но в то же самое время это ведь и стержень нации, поэтому для нас наш хуторской характер и не может быть очевидной проблемой. Латыши исторически не живут общинами, живут обособленно, хуторами в километрах друг от друга. И тип мышления у нас такой же: мой хутор – мое царство. Вот и выходит, что я не думаю большими масштабами. Хутор я люблю и обихаживаю, но как только я со своим хуторским мышлением прихожу в квартиру в современном доме, то там есть общий подъезд, но я не могу с этим ужиться. Вот есть моя квартира – как хутор – а все что за дверями меня не касается. Все остальное не мое, а ваше.

Самое главное отличие латыша и русского не в языке, а в ментальности. Для русского это «наш» город, «наш» подъезд. А для латыша есть только «мое». И пошел, ты, вон со своей идеей о том, что здесь что-то «наше». Для среднего латыша жизнь на хуторе это то, что он полностью понимает. Мне не понятно, как этот русский сосед навязывает мне, как мы будем вместе косить общий газон вокруг дома. Пошел вон. Есть моя 12-ая квартира и все, и нет ничего общего, по определению. Это просто в голове не укладывается. А для газона есть домоуправ, милиционер… ну, в общем, кто-то другой, который должен за это отвечать. Главное это не я. Отстань и не приставай. У нас такой тип мышления», – то ли с гордостью, то ли с иронией заканчивает мысль политолог.

«Латыши закомплексованы. Я бы сравнил нас с женщиной, которая трижды замужем побывала, и все ее бросили, – задумчиво произносит Розенвалдс. – На все вокруг она смотрит стервозным взглядом. Все у нее виноваты. Когда женщина в селе нагуляет ребенка – бывает такое – порыдает, а потом живет дальше. А у латышей, я ухожу на свой хутор, и на всю оставшуюся жизнь для меня все мужики сволочи. Вот поэтому мы так долго болеем мыслями, что в далеком 1940 году нам кто-то что-то сделал. Мы должны страдать всю жизнь, – вывод звучит как приговор истории».

Возникает резонный вопрос, с чего уважаемый политолог взял, что хуторской тип мышления – непреходящая черта национального характера? Ведь, что латыши, что эстонцы семь-восемь поколений назад никакими хуторскими народами вообще-то не являлись. В средние века так и вовсе жили деревнями, примерно так же, как и их славянские соседи. Предпосылки хуторского образа жизни и хозяйствования были заложены первоначально крестьянскими законами Александра I, закреплены в ходе административных реформ Александра II, аграрных реформ Александра III. И, наконец, укоренены массовой раздачей и продажей помещичьей земли в 1918-1920 гг. Десятки тысяч ветеранов войны за независимость наконец-то получили свой кусок земли, свой хутор.

«Да, – соглашается с этим Розенвалдс, – так ведь Карлис Улманис (президент, вождь и «отец нации» в «первой Латвийской республике) целенаправленно воспитывал новый национальный характер, культивировал новые тогда хуторские ценности. Сегодня же никто не занимается поисками и воспитанием «национальной идеи».

«Хуторской» тип мышления – наша уникальность, но одновременно и наша трагедия. Мы, латыши, могли гордиться этой уникальностью. Но это в прошлом. Сейчас время пересмотреть эту черту, ибо «хуторской» тип мышления и жизни нас просто сметут. Если глобализация сметает регионы, она уж точно сметет хутора. И вектор дальнейшего развития национального самосознания попросту не вырабатывается», – с горечью констатирует Розенвалдс.

«В то же самое время русские люди, привыкшие жить в общине, в деревне, в селе приноровились жить в коллективном понимании своей жизни, – переходит политолог к местным русским. – Из-за этого разные комплексы выходят на поверхность».

«В Латвии издали можно отличить, кто идет русский или латыш. Русский идет вальяжно, пальцы веером, так чтобы все видели, – Висвалдис Розенвалдс пытается на пальцах показать, как это выглядит. – А на машине едет так, чтобы машину эту заметно было... и немножко громче слушает музыку. В Латвии, так уж сложилось, живут три противоречащих друг другу группы. Латвийцы на треть протестанты. Это особый тип мышления, что отражено в самом названии вероисповедания. Вторая треть – католики, в том числе и я сам. Самокритично могу признать, что нам присуще обычное лицемерие. Логика такова: да, мы должны любить евреев, черных, цыган и всех остальных… Но это только потому, что так принято, так правильно. Католический тип мышления – такой двуличный. Про себя католик думает: и негров не люблю, и геев, но вслух такого сказать нельзя. Третья группа – православные с присущим им византийским типом мышления, где более важно показаться для других, но не в глазах самого себя. И вот этот византийский тип очень-очень противоречит распространенному в Латвии типу «хуторского» мышления. И вот эти противоречащие друг другу ментальности должны в Латвии дружно сожительствовать. Проблема и состоит в том, как соединить эти типы, чтобы они дополняли друг друга. Нужно дать новую идеологическую базу, чтобы встать выше этих различий. Этим, как раз, никто в Латвии и не занимается».

«Помните «Путешествие Гулливера»? Чем отличались политические партии лилипутов? Тем, что одни считали, что яйцо за завтраком нужно разбивать с тупого конца, а противники их, что с острого. Вот этим они и отличались, – иронизирует Розенвалдс. – Ну, чем таким особым отличается литовец от латыша, кроме языка? Латвийский русский так и вообще больше отличается о петербуржца, чем от латыша, но это отличие или общность никак не упакованы, не артикулированы… Наоборот «упакованы» только различия».

«Вы знаете, у французов есть «французский поцелуй». Он вошел в азбуки плотской любви. У шведов есть их своеобразная модель семьи. Я вот боюсь, что латыш – это своеобразная форма мастурбации. Я специально таким образом заостряю мои мысли. То, что звучит на первый взгляд цинично, быстрее доходит, – поясняет свою мысль политолог. – Но только таким образом – через заострение проблемы – можно привлечь внимание».

«Дело в том, что мы все знаем наши диагнозы. Но когда ты начинаешь называть эти диагнозы, как я делаю регулярно в своих статьях, ты становишься, чуть ли не врагом народа. Потому что люди не хотят это слышать. В стране нет пока той критической массы людей, которые это осознают. Проблему можно решать. Общественные болячки можно лечить. Разными способами. Можно операцию провести. То, что мы сейчас делаем, – это наркоз», – заключил политолог.

Рига, Илья Никифоров

© 2012, «Новый Регион – Москва»

Публикации, размещенные на сайте newdaynews.ru до 5 марта 2015 года, являются частью архива и были выпущены другим СМИ. Редакция и учредитель РИА «Новый День» не несут ответственности за публикации других СМИ в соответствии с Законом РФ от 27.12.1991 № 2124-1 «О Средствах массовой информации».