Февральская революция 1917 года в России вызвала эйфорию во всех крупнейших западных государствах, однако уже к октябрю восторженность сошла на нет. Правящий класс Франции и Англии осознавал, что большевистская Россия не выполнит союзные обязательства, и готовился к контрмерам. В Германии серьезно обсуждался вопрос о наступлении на Москву.

Ректор Российского международного олимпийского университета, член-корреспондент Российской академии образования Лев Белоусов обратил внимание, что тогда же наметился и раскол в отношениях между СССР и США, которые увидели в большевизме запрос на мировое лидерство.

Эйфория и ошибки Запада в оценке русской революции

По словам историка, элита западных стран знала о нарастающем кризисе в Российской империи. «За развитием политического кризиса наблюдали, следили, строили догадки, предположения: сможет ли она (Россия) продолжать войну, останется ли она в числе союзников – эти вопросы занимали политическую элиту, особенно после убийства Распутина в декабре 1916 года. Тем не менее, никто не предполагал, что революция произойдет так быстро. Судя по донесениям дипломатов, которые работали в это время в России, «революция грянула внезапно и случайно», – сказал Белоусов в рамках конференции в МГУ им. М.В Ломоносова, посвященной событиям столетней давности.

Как считает историк, поначалу западной элите не приходило в голову что процесс, начавшийся в феврале в России, может отразиться на их странах, а после большевистского переворота – никто из них не верил, что большевики долго продержатся у власти.

Одной из общих ошибок руководства европейских стран Белоусов назвал попытку «осмыслить происходящее сквозь призму собственных толкований», а также то, что западная элита попытались воздействовать на процесс трансформации России «в выгодном для себя русле».

Кроме этого, как отметил Белоусов, зарубежный истеблишмент не увидел в русской революции и большевизме выражения «неких общих тенденций новой эпохи».

«Они не насторожились. Не насторожились, потому что посчитали, что Россия в силу своей культурной и политической отсталости не имела шансов на реализацию марксистского проекта, но имела шанс на формирование либеральной демократии», – отметил историк.

Он также добавил, что осенью 1917 года все были уверены, что режим большевиков рухнет, так как революционеры «не имеют опыта правления и поддержки в массах».

Однако главной общей чертой, характеризующей отношение к революционным событиям в западных странах, была радость, подчеркнул эксперт.

Германия мечтала о развале России и поддерживала большевиков

Главным бенефициаром русской революции в 1917 году, можно назвать Германию, где, по словам Белоусова, и генералитет, и политический истеблишмент «шумно восторгались» тому, что произошло в феврале в Петрограде.

«Им было ясно, что при любом развитии событий революционная, то есть плохо управляемая, Россия станет слабее и спровоцирует противоречие стран Антанты», – пояснил историк.

Немцы были уверены, что революция приведет к «пассивному сопротивлению крестьянства новой власти, остановке подвоза продовольствия в индустриальные центры», что приведет Россию к полному коллапсу, отметил Белоусов.

«Канцлер Германии Бетман Гольвег в кругу приближенных обсуждает перспективы выгодного для Германии ограниченного перемирия с Россией. А будущий министр иностранных дел Вальтер Ратенау рассуждает на тему сепаратного мира России с Австро-Венгрией и Турцией, что позволило бы Германии оставаться в состоянии войны и получить из России необходимое сырье», – обратил внимание историк.

При этом эксперт подчеркнул, что немецкая элита пребывала в твердой уверенности, что вина за свержение монархии в России лежит на англичанах, которые помогали, в том числе финансово, Гучкову (Александр Гучков – последний председатель Государственной думы в Российской империи) и Керенскому (Александр Керенский – последний председатель Временного правительства) «свергнуть царя, якобы склонявшемуся к сепаратному миру с Германией».

«Английское происхождение этого спектакля не вызывает сомнений, однако нам это на руку, потому что ослабление России дойдет до стадии ее распада – таким образом улучшаются наши шансы на победу», – процитировал Белоусов слова Ратенау.

Историк обратил внимание, что Германия старалась поддерживать большевиков, которые уже в феврале выступали за выход России из войны, чтобы как можно скорее подписать мирный договор. «Весной 1917 года о необходимости добиться выхода России из войны писали все крупнейшие немецкие газеты. Были даже предприняты попытки тайных переговоров с эмиссарами Временного правительства», – отметил Белоусов.

После того как большевики пришли к власти и подписали в декабре 1917 года Брест-Литовский мирный договор, революционеры потеряли свой главный козырь в политических отношениях с Германией.

«Заключение мира вызвало очередной приступ эйфории в истеблишменте Германии. Восточный фронт закрыт. Россия должна платить, Украина обязалась поставлять зерно – они оправдывали эти грабительские условия, прежде всего, тем, что мир заключался не с Россией, а с большевиками, которые сами в грош не ставили интересы страны», – подчеркнул эксперт.

В то же время, по его словам, заключение мира усилило раскол в германском истеблишменте, военное представительство которого требовало выступить на Москву, свергнуть большевиков и посадить там «свою марионетку».

«Дипломатический корпус больше склонялся к тому, чтобы поддерживать и большевиков, и их противников, в том числе и финансово. Победу одержали дипломаты. К началу лета 1918 года на поддержку большевистского правительства и его оппонентов было выделено 40 млн марок. В конечном счете смысл политики Германии сводился не только к тому, чтобы удержать захваченные территории, но и избежать войны на два фронта. Сделать это было несложно, ибо большевики хватались за Германию с отчаянием утопающего и понимали, что будут свергнуты без поддержки Германии», – подытожил Белоусов.

Британский след в русской революции

Великобритания, по словам Белоусова, действительно была единственной страной, в которой истеблишмент был хорошо осведомлен о готовящемся перевороте.

«События не стали неожиданностью, они были прекрасно осведомлены. Ллойд-Джордж (Дэвид Ллойд-Джордж – премьер-министр Англии с 1916 по 1922 гг.) имел основания написать в своем дневнике еще до начала революции, что «жестокая рука войны быстро обнажила вопрос самодержавия» – они реально понимают, что происходит в стране», – обратил внимание Белоусов.

По его словам, Лондон в тот момент сделал ставку на будущего главу Временного правительства Александра Керенского, который, по мнению англичан, был человеком, от «которого можно было ожидать, что он сумеет удержать Россию в войне», а именно в этом и заключалась главная цель англичан.

Новость о революции англичане встретили радостно, заявив, что она знаменует торжество принципов, «ради которых, она (Англия) вступила в войну (I мировую войну)», – сказал Белоусов.

«Посол Великобритании в России сэр Джордж Бьюкенен на встрече с князем Львовым высказывается, что русский народ наконец воздвиг прекрасный памятник свободе. Разумеется, все дифирамбы сопровождались жестким требованием продолжения войны до победного конца. Это было главной заботой Британской империи», – отметил он.

Между тем, как считает историк, после Февральской революции британская элита повела себя очень недальновидно. Игнорируя «нарастание хаоса», они продолжали считать большевиков лишь «экстремистами». Однако вскоре они были вынуждены несколько переиграть свою политику, отметил Белоусов.

«Позиция британского кабинета по отношению к большевикам, захватившим власть, поначалу была очень сдержанной и осторожной. Несмотря на то, что в ноябре было сделано официальное заявление министра иностранных дел Великобритании о невозможности признания большевистского правительства, им было выгодно избегать как можно дольше открытого разрыва – только так можно воспрепятствовать движению России в объятия немцев», – считает профессор.

«Бьюкенен (Джордж Бьюкенен – посол Великобритании в России в 1910-1918 гг) был еще более откровенным, заявляя, что вопрос жизни и смерти для Великобритании состоит в том, чтобы отпарировать этот последний ход немцев – то есть Октябрьский переворот, который не мог осуществиться без их помощи. В противном случае русско-немецкий союз после войны представлял бы реальную угрозу Британии», – продолжил Белоусов.

В этой связи эксперт обратил внимание, что именно в таком контексте «стал вырисовываться курс Британской империи на вооруженную интервенцию» в России.

«Она (интервенция) обосновывалась, прежде всего, военной необходимостью. А точнее, по словам Ллойд-Джорджа, желанием помешать Германии захватить продовольствие и сырье из богатых нефтью и продовольствием районов России. А после окончания войны – необходимостью борьбы с антидемократической тиранией большевиков», – сказал профессор.

Франция вздохнула с облегчением после революции в России

Франция, как отмечает историк, встретила свержение монархии в России с «глубоким вздохом облегчения».

«До сих пор французам с их революционным прошлым и республиканским настоящим приходилось мириться с царским режимом. Они не скрывали своих моральных мук, вызванных тем, что свободолюбивая Франция стала союзником автократии. Февральские события, по мысли французского истеблишмента, открывали для России путь к свободе и демократии и премьер-министр Бриан (Аристид Бриан – французский премьер-министр в 1915 – 1917 гг.) сразу отправляет посла к Временному правительству», – отметил Белоусов.

По его словам, русская революция дала французам надежду, что «живые силы народа, который вдохновится свободой», будут освобождены, и что будет «разрушен образ русских, как нации рабов».

Кроме этого, как отметил Белоусов, французская элита так же, как и англичане, считала, что русская революция предотвратила возможный сепаратный мир с Германии, к которому «славного царя склоняла влиятельная часть его близкого окружения».

Однако очень скоро истеблишмент во Франции с сомнениями начал говорить об итогах русской революции.

«Тонкий и наблюдательный дипломат, посол Франции в России Морис Палеолог крайне осторожно оценивал перспективы русской демократии вообще, и предупреждал свое правительство о том, что славные дни марта – это лишь прелюдия к тем глубоким потрясениям, которые непременно произойдут в России, когда революция потребует решения иных проблем русской жизни», – обратил внимание историк.

Достаточно быстро начинают сбываться опасения Франции о том, насколько Временное правительство будет соблюдать обязательства союзного договора со странами Антанты.

«В апреле президент Пуанкаре (Раймон Пуанкаре – президент Франции в 1913-1920 гг.) жестко критиковал Временное правительство, в декларации от 9 апреля которого, по настоянию Советов содержался пункт о необходимости заключения мира без аннексии и контрибуции», – отметил Белоусов и пояснил, что для Франции мир на подобных условиях означал поражение.

Захват власти большевиками в Париже восприняли как очередной тревожный звонок, что на Россию нельзя полагаться как на союзника.

«Октябрьский переворот получил во французском правящем классе значительно меньший отклик, чем событие февраля и свержение монархии. Захват власти большевиками был воспринят как очередное проявление анархии и породил реальные опасения. Французский правящий класс оказался слишком близорук, чтобы разглядеть в октябрьских событиях проявления тенденции новой эпохи, эпохи масс», – считает профессор.

США и революция в 1917 года в России

По мнению Белоусова, США были единственной страной в 1917 году, которая «приблизилась к пониманию глубинных причин революционных событий» в России.

«Для американского истеблишмента февральские события оказались скорее неожиданностью. Революция, как и повсеместно, спровоцировала бурный восторг на всех этажах власти. Они увидели начало поворота тяжелого корабля российской государственности от авторитарного управления к либеральной демократии западного типа. Американцы усмотрели в этом начало процесса, в котором они сами считали себя лидерами. Отсюда стремление поддержать этот поворот, поскольку сама Россия не имела опыта демократического управления, и нуждалась в демократическом патернализме», – пояснил историк и отметил, что положительное восприятие революции очевидно и по тому, что США выступили с официальным признанием Временного правительства уже 22 марта 1917 года.

Между тем, дипломатический корпус, по словам эксперта, практически сразу предупредил правительство США о том, что «многомиллионные массы России не готовы к жизни в демократическом обществе», и Февраль неизбежно приведет к хаосу и гражданской войне.

К большевикам в Америке изначально относились насторожено, отметил Белоусов.

«Вильсон (Вудро Вильсон – президент США в 1913-1921 гг.) называл их (большевиков) дикими мечтателями. Однако эти мечтатели могли перехватить инициативу в установлении нового мирового порядка. Принципы, отраженные в Декрете о мире, почти дословно совпадали с вильсоновскими принципами», – подчеркнул эксперт.

В этой связи он отметил, что отличительной особенностью отношения в США к событиям русской революции являлась попытка их осмыслить с точки зрения формирования претензии на глобальное лидерство».

Как отметил Белоусов, в теории большевизм и вильсонизм могли найти общий язык, однако расхождение «тактики» привело к расхождению и между самими странами. «Усиление курса большевиков на мировую революцию выявило глубокое различие», – добавил историк.

И все же, несмотря на то, что из-за страха перед «искрами российской революции» заподозренных в популяризации большевизма арестовывали и высылали из страны, в понимании сути происходящего в России США «пошли дальше своих европейских союзников».

«Позже Вильсон называл революцию «выдающимся событием нашего века», «продуктом социальной систем» – и это президент Америки!» – подчеркнул Белоусов.

Москва, Мария Вяткина

© 2017, РИА «Новый День»