В ночь с 31 октября на 1 ноября неправославные христиане отмечают Hallowe'en (Hallows Evening) – Хэллоуин – ночь перед Днем всех святых. Этому празднику не менее 2 тысяч лет: у кельтов существовали 4 «начала времен года». 31 октября отмечался Самхэйн (Samhain), знаменовавший собой приход зимы. Это пограничное время (переход к зиме) считалось временем волшебным и мистическим – сиды (нейтрально, а зачастую и враждебно настроенные к людям волшебные существа), проходят в мир людей, а люди тоже имеют возможность побывать в потустороннем мире.
Праздник Всех святых первоначально отмечался 13 мая, но в начале XI века папой Григорием ІІІ праздник был перенесен на 1 ноября (тогда этот день посвящался тем святым, у кого не было своего праздника в течение года). При этом языческие представления о сидах в средневековом христианском сознании превратились в представления о нечистой силе, выходящей в этот день пугать благочестивых обывателей. Именно поэтому в эпохи Средневековья и Нового времени Хэллоуин облюбовали ведьмы, обязательно устраивавшие в этот день шабаш.
Ночь с 31 октября на 1 ноября является необычной и в славянской традиции. Это колдовская ночь – одна из самых «сильных» в году, когда активизируется вся нечисть, коей, если верить литературе и устному народному творчеству, на Руси всегда было столько, что весь остальной мир обзавидуется – от бесов всякого калибра до властителей душ и вершителей судеб – демонов. Авторская колонка читателя «Нового Региона», филолога Веры Владимировой посвящена самому известному русскому демону.
«Полюбившийся в нашей стране и, видимо, в духе процесса глобализации, прижившийся праздник европейской нечисти Хэллоуин страшно раздражает одного моего неглупого приятеля, все годы русского хэллоуина с маниакальной настойчивостью вопрошающего: чем этот детский примитивный праздник так привлекает толпы соотечественников?!
Да, может, тем и привлекает, что страна наша – большой детский сад, а большинство россиян поражены мозговой незрелостью и готовы до пенсии впадать в игры то одного, то другого фантастического мира, щедро предлагаемого, в том числе, и мировой литературой.
Другое дело, что в «литературном» предложении можно поискать и интеллектуальные зерна неиссякаемого интереса ко всему демоническому и романтическому. Предлагаю в год 200-летия Лермонтова « приурочить» к Хэллоуину некие размышления по поводу «демонической линии» в поэзии Михаила Юрьевича, родившейся, ясное дело, не на пустом месте.
Нужно, конечно, оговорить, что М.Ю. Лермонтов – сложное и даже очень явление в истории русской литературы. Поэт, проживший всего 26 лет и оставивший относительно небольшое литературное наследство, до сих пор является неразгаданной и не до конца понятой, а может и вообще непонятой, личностью. В литературной критике творчества Лермонтова, начиная с прижизненных публикаций и кончая сегодняшним днем, можно наблюдать острую борьбу мнений, особенно по поводу такой неоднозначной темы, как демонические мотивы и их развитие.
А для начала определимся в терминах. Далеко не новый в критической литературе термин «демонизм» обрел в лермонтоведении новую жизнь, объединив философский смысл (индивидуализм, эгоцентризм) с психологическим («безочарование») и художническим (демонический характер). Раскрывая какую-то одну сторону демонизма как особой системы взглядов на человека, природу и общество, исследователи дополняют друг друга, углубляя суть понятия «демонизм». Но как только речь заходит об отношении самого Лермонтова к демону и демонизму, возникает весьма противоречивая картина. На одном полюсе – поэт, вступающий в спор со своим героем, на другом – поэт – почти двойник героя; а между этими крайними полюсами – поэт, постепенно побеждающий демонического героя.
Эволюция дьявола
Отношение к Сатане как аллегорической фигуре, воплощающей мировое зло, и одновременно конкретному его носителю, имеющему определенное материальное воплощение, в ту или иную эпоху было различным. Дьявол в « Божественной комедии» Данте и «Освобожденном Иерусалиме» Тассо, например, – чистое исчадие ада. Черт у Гоголя – почти приятель, бес в быту. Сатана у Булгакова – мудрый и циничный, карающий и освобождающий судья- фокусник, у Набокова – скучающий философ да еще и в образе пожилой немецкой «черной вдовы» госпожи Отт. А у Лермонтова – это, буквально, как восхищался Врубель «печальный…дух изгнания» – некая душа. А вовсе не «черт рогатый», как выражаются некоторые носители русского языка, забывая, что «черт» и означает «рогатый».
Первый бунтовщик и возмутитель божеского порядка, носящий несколько имен (Сатана – «противник», дьявол, Люцифер и др.), в Ветхом завете выступает символом непокорности, но вовсе не мирового зла. Бунт лежал в основе сотворения мироздания. С метафизической точки зрения любой бунт рождается из двух моментов, условно определяемых как позитивный – свободолюбие и свобода воли – и негативный – тщеславие и гордыня.
Идея метафизического бунта, бунта вообще легла в основу романтического течения. Интерес к демоническому, возникший у романтиков, был не случайным. И связан он, прежде всего, с социальными потрясениями, прокатившимися по Европе в XVII – начале XIX веков, необратимо изменившими общественное мировоззрение, сместив привычные акценты в трактовке общечеловеческих ценностей.
В «бунтующем мире» по-иному расставляются акценты на понятиях добра-зла, красивого-ужасного, рационального-иррационального, греха и искупления и, соответственно, в ином ключе переосмысляются библейские образы и мотивы. Одним из первых к проблеме переосознания библейской истории и библейских образов подошел еще в XVII веке Мильтон в «Потерянном рае». Как впоследствии писал романтик Шелли, анализируя значение, которое оказала данная поэма на мировой литературный процесс: «Ничто не может превзойти энергию и величие образа Сатаны... в «Потерянном рае». Ошибочно считать, будто он был предназначен стать общедоступной иллюстрацией воплощенного зла...», и позже добавлял: «Потерянный рай» привел в систему современную мифологию… Что касается Дьявола, то он всем обязан Мильтону. Данте и Тассо представляют его нам в самом неприглядном виде. Мильтон убрал жало, копыта и рога; наделил величием прекрасного и грозного духа – и возвратил обществу». В демонических картинах первого бунта, живописуемых Мильтоном, современники усматривали отражение революционных потрясений эпохи, в которых принимал участие и сам поэт.
Однако заложенная Мильтоном символика, несомненно, была намного шире и многообразнее. Ее отражение и развитие связано с именами Блейка («Пророческие книги», 1794) и Бекфорда («Ватек», 1786), которые, помимо бунтарства, вносят в образ сатаны трагические нотки. Если мильтоновский Сатана призывает вкусить познание и тем пойти наперекор Богу, то бекфордовский Эблис, напротив, наказывает за жажду запретного знания и слепое любопытство. В облике демона появляются мотивы, нашедшие впоследствии отражение у Лермонтова: печаль, отчаяние, трагизм, нежность, красота. Демон начинает вселять не страх, а глубокую печаль, это уже не отвратительное дантевское существо из преисподней, а таинственная личность, тираноборец.
Постепенно в литературе дьявол обретал все более человеческое воплощение, претерпевая своеобразную секуляризацию и обытовление, и, превращаясь из внешнего источника искушения в советчика человека или даже его благодетеля, помогающего тому прийти к постижению и осмыслению своего бытия. В подобной роли выступает Люцифер в драме Байрона «Каин», таинственный незнакомец в романе Годвина «Сент-Леон», черт в новелле Шамиссо «Удивительная история Петера Шлемеля», частично – Демон Лермонтова. И, несомненно, Воланд Булгакова.
Рождение Демона
Появление образа демона – один из важнейших моментов творческой психологии Лермонтова. «Во всех стихотворениях Лермонтова, – как заметил В.В.Розанов, – есть уже начало «демона», «демон» недорисованный, «демон» многообразный. То слышим вздох его, то видим черту его лика». Этот образ «преследовал» поэта, как некая живая сила, существовавшая объективно, вне сознания, и, одновременно, как нечто субъективное, определявшее его душевный склад.
Тема Демона появилась в творчестве Лермонтова в 1829 г., в стихотворении «Мой Демон». В том же году была написана первая версия поэмы «Демон», имеющей всего восемь редакций, причем последняя из них, как предполагают исследователи, была закончена в 1839-м г. В этих ранних произведениях – некая декларация зла, пока несовместимого со страданием, или даже противопоставленная ему.
Впрочем, чуждый раскаянию Демон приходит на страницы юношеских произведений Лермонтова ненадолго. Почти одновременно (также в 1829 г.) рождается Демон печальный, тоскующий. Он «своим злодействам не смеется», мечтает о любви и, наконец, «погибший ведает любовь».
Именно этот Демон обретает власть над душою лирического героя не силою разрушения, а силою своей неуспокоенности, стремлением к «образу совершенства». Как бы раздваиваясь между добром и злом, светом и тьмою, проходит Демон через все редакции поэмы, но это раздвоение – не тождество. Поэт, напротив, показывает несовместимость обоих начал. Там, где встречаются добро и зло, царит неугасимая вражда. Ореол величия всех демонических героев Лермонтова и заключается в этой «гордой вражде». Так что демонизм у Лермонтова – не философия зла, а демон – не символ такового. Крепнущее в Лермонтове сознание того, что он «не Байрон», что он поэт «с русской душой», сказывается в его растущем протесте против «фанфаронов порока и эгоизма» (возможно, ничтожных подражателей байроническим героям), сказывается и на эволюции поэта – певца сильной личности. Образы Арбенина, Демона (III редакция), Печорина («Княгиня Лиговская) свидетельствуют о неоднозначном отношении автора к своим персонажам, особенно ощутимом в «зрелую» пору творчества писателя, хотя как-то неловко говорить «зрелый» о молодом 26-летнем человеке.
Осуждение эгоцентризма сильной личности сочетается у Лермонтова с растущим чувством сочувствия к ее «растраченным в пустыне» силам. Собственно, по Лермонтову, – трагедия Печорина, Демона, Арбенина именно в том, что они тяготятся своей разрушительной энергией. Эта противоречивость отражает кризис демонизма – явления вынужденного, навязанного героям объективными и даже реальными обстоятельствами . Демон стал «духом зла» по воле бога, Арбенина согнул «жестокий век», Печорин тяготится бременем своей «ненужности», порожденной тем же веком и обществом. Каждый из них таил в себе огромные силы для добра и созидания, но злом был обречен творить зло.
Все демонические герои Лермонтова не достигли ни удовлетворения, ни счастья, ни элементарного спокойствия, доступного людям с чистой совестью. Никто из них не вырвался из темницы своего одиночества. Такова логика поэта – «зло порождает зло». Демонизм же – это «анчар», отравляющий ядом каждого прикоснувшегося к его корням – скептицизму и эгоцентризму. Лермонтов судит не своего опоэтизированного Демона, а господствующее в нем «собранье зол». Демонизм в художественной интерпретации Лермонтова антигуманен и связан с эгоцентризмом.
Прощанье с Демоном
Уже в самой поэме «Демон» вводится антидемоническая тема, направленная против демонизма. Неверию Демона противопоставлен авторский взгляд на жизнь и людей. Если «дух отрицанья» убежден в ничтожности человеческой жизни, то автор считает ее благом и высшим даром. Его глазами увидены жизнь старого Гудала и красота Тамары. Он с болью слышит «прощанье с жизнью молодой» в ее предсмертном крике. А в эпилоге поэмы показан «божий мир», уже навеки свободный от демонического взгляда и демонических соблазнов
«Расставание» поэта с Демоном было драматическим. В каждом новом романтическом произведении Лермонтова он вновь и вновь заявлял о себе – столь глубок был философско-символический образ, созданный писателем. Замыслы, связанные с реализацией этой темы продолжали возникать вплоть до 1841г. Но все же основными, с позволения сказать, манифестами, заявляющими о переосмыслении демонического мировоззрения и его преодолении, стали так называемые иронические поэмы «Сашка» и «Сказка для детей»
Обе эти экспериментальные поэмы Лермонтова исследователи интерпретируют как романы в стихах, но все же лучше формулировать менее категорично, потому что перед нами не четко прорисованные формы нового жанра, а, скорее, неканонические жанровые модальности…
Как известно, еще в 1831 г. Лермонтов намеревался написать длинную сатирическую поэму «Приключения демона». Замысел этот тогда не был осуществлен. Известным подступом к «Сказке для детей» в разработке демонической темы можно считать поэму «Сашка». Но о ней – незавершенной и сложной – разговор опустим, за исключением одного замечания: пародийность и ироничность поэмы ( демона, например, секут в детстве) Лермонтова несет в себе особый смысл – отрицание демонического.
Работа на поэмой «Сказка для детей» совпадает во времени (1838 – 1840) с завершением редактирования поэмы «Демон». Это дает повод, сопоставляя нового героя с прежним, делать выводы об изменении демонического героя и самой темы.
Автор так характеризует настроение, сопутствовавшее созданию первых вариантов произведения:
«Кипя огнем и силой юных лет,
Я прежде пел про демона иного:
То был безумный, страстный, детский бред»
В этих строках он, как бы (но не все так однозначно, еще раз вспомним: Лермонтов – поэт сложный) подтверждает изменение самой природы своего демонического героя и то, что ему уже не свойственны те порывы юности, что толкали его на «воспевание» прежнего Демона.
Так же поэт шутливо сопоставляет своего прежнего Демона с различными «соплеменниками» Сатаны:
«Если б им была дана
Земная форма, по речам, по платью,
Я мог бы сволочь различить со знатью,
Но дух – известно, что такое дух!
Жизнь, сила, чувства, зренье, голос, слух –
Мысль – без тела – часто в видах разных
(Бесов вообще рисуют безобразных)».
Оказывается, такого рода бесплотные существа, над которыми явно иронизирует (не веря в их реальность) автор, не имеют ничего общего с Демоном, рожденным в его воображении. Но, окинув возмужавшим взглядом прошлое, поэт сделал важное признание, оценивая юношеские замыслы
«…и этот дикий бред
Преследовал мой разум много лет.
Но я, расставшись с прочими мечтами,
И от него отделался – стихами!»
В этих фразах – ироничность и затаенное намерение – начало нового творческого периода. Этот период Лермонтов открывает произведением, отнюдь не означающим полного разрыва с фантастическим. Но теперь волшебное обретает еще более земные черты, чем в «Демоне», даже поздних редакций:
«Но этот черт совсем иного сорта –
Аристократ и не похож на черта»
Итак, возникла разновидность демонологического героя, совместившего в себе элементы традиционности и новизны. Этот Демон не эпик, а лирик. Речь его, обращенная к маленькой Нине, совершенно лишена тех гиперболических, космагонических образов монологов Демона в последних редакциях поэмы.
Не раз отмечалось, что демон «Сказки» у Лермонтова гораздо мельче, чем его же обольститель Тамары, но важнее другое: в «Сказке» образ демона выполняет особую структурно-композиционную функцию, являясь ироническим удвоением автора. В построении линии автора Лермонтов сначала следует за «Онегиным», создавая особый авторский мир, находящийся на метауровне по отношению к миру персонажей. Но затем демон, получив от автора слово для большого монолога, начинает сдвигаться из мира персонажей в мир автора, поскольку монолог незаметно переходит в повествование. Экспансия персонажа приостанавливается на полпути из-за отсутствия дальнейшего текста, но зато демон помещается в композиционно-структурный центр поэмы, становится своего рода средостением, соединяющим и одновременно разгораживающим мир персонажей и мир автора. Дошедшая до нас часть произведения рисует Демона, стоящего у постели спящей девочки. Динамичность развития относится не к нему, а к картинам, возникающим из его воспоминаний. Да и в них преобладает довольно спокойное течение событий. К кульминационному моменту поэт подводит в финале: Нина появляется на балу. Незавершенность произведения лишает возможности узнать, какие именно «чудесные…тайны» поведал девочке демон. «Тайн» как таковых в «Сказке для детей» нет. Демон, осуждающий современность, уводит свое повествование в далекое прошлое и сосредотачивает внимание на девочке-подростке, а не на себе (тоже новое в Демоне), лишь попутно делает признание:
«Такие души я люблю давно
Отыскивать по свету на свободе;
Я сам ведь был немножко в этом роде»
Когда именно, на каком этапе своего бытия был демон в «этом роде» – неведомо. Но то, что жизнь людей и его бессмертие могли когда-то ассоциироваться, сближает его образ с образом Нины и вообще определенным типом людей. Хотя теперь (ко времени повествования) герой уже не тот, каким был когда-то, у него остались прежние критерии прекрасного, идеал, вновь обретенный при встрече с Ниной. Этот-то критерий и выражен в приведенных стихах: возвышенно романтическая окрыленность. Вместе с тем демон прост и естественен. Участие его в духовной жизни Нины сказывается то в удивительно мудрой снисходительности к ее детским причудам, то в восторге перед задатками ее необыкновенной натуры. Такое чувство, отношение Демона к героине противоположно властной страсти, требовательной и эгоистической любви его предшественника к Тамаре.
Итак, на протяжении жизни поэта Лермонтова, его «демон» менялся: злу все чаще противопоставляется добро. На смену нигилизму приходит некое созидание.
Лермонтов так и не смог – или не захотел – окончательно от демона отказаться, но изменившись сам, трансформировал и своего демонического героя и тему, что была с ним связана.
Так что надеюсь (это я возвращаюсь к преамбуле своего спича), и соотечественники, повзрослев, не утеряют связь с миром романтическим (желательно поэтическим), и при этом, не заблудятся окончательно в мире, увы, не лермонтовских духовных экспериментов, а куда менее «продвинутом» мире героев Толкиена и пр.
В юности это, вероятно, неплохо, а для одиноких пубертатов – неизбежно, но невзросление взрослых небезопасно (по моему, скромному, мнению). А Хэллоуин – ну, один-то раз в год можно себя обезобразить, отгоняя злых духов…Хотя подруга – отчего-то тоже раздраженная Хэллоуином, рассказала, что 5-летняя дочка на праздник Хэллоуин в детском саду (!) попросила её сшить костюм непременно доброй ведьмы…
И в завершение затянувшегося путешествия по лермонтовским строчкам – анекдот из детских лет. На тему, как все волшебное люди – даже маленькие, то есть дети – неизбежно тащат в мир реальный. Переписывая рукописный список «литературы на лето» мой не очень «гуманитарный» одноклассник в тысяча девятьсот махровом году радостно сообщил корпящему по соседству другу: «Смотри- ка, у Лермонтова про тебя целая поэма есть, так и называется «Димон!» Так мы потом целый год и дразнили нашего Диму: «Печальный Дима, дух изгнанья, /Летал над грешною землей…»
Челябинск. Другие новости 31.10.14
Черти, клады и два дна – вся правда о русских озерах (ВИДЕО). Легенды и мифы Южного Урала. / Челябинские спасатели вновь жалуются, уже на новое руководство. «Среди спасателей сеется вражда, сотрудников делят на два лагеря». / В Челябинске жильцы трехэтажного дома рискуют провалиться под землю. Огромные счета за коммуналку никого не спасают. Читать дальше
Отправляйте свои новости, фото и видео на наш мессенджер +7 (901) 454-34-42
© 2014, «Новый Регион – Челябинск»
Публикации, размещенные на сайте newdaynews.ru до 5 марта 2015 года, являются частью архива и были выпущены другим СМИ. Редакция и учредитель РИА «Новый День» не несут ответственности за публикации других СМИ в соответствии с Законом РФ от 27.12.1991 № 2124-1 «О Средствах массовой информации».