16 ноября исполняется 115 лет со дня рождения Николая Эрдмана – драматурга, поэта, киносценариста, лауреата Сталинской премии, чьи киноработы видел, пожалуй, каждый живущий в России, строки из пьес которого стали анекдотами и о котором Булгаков написал: «Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил...» Подробности в авторской колонке Веры Владимировой.

Неизвестный пересмешник

Есть на свете люди – увы, их слишком мало,– кроме того, большинство из этой малости – давно умершие писатели, соприкосновение (неважно-очное, заочное) с которыми радостно изумляет свежестью, некой отдельностью, «штучностью» суждений и самим порядком слов во фразе, образами, даже лексикой. Эти люди чувствуют и используют слово в его незамыленном «корневом» значении. Поэтому их речь, их тексты неожиданны, лишены засаленности – захватанности.

Эти оригиналы очаровывают нас редкостной характерностью. Одним из таких необыкновенных русских писателей был немец (уже небанально, хотя для нашей культуры – не редкость, это у немцев с эфиопами ни одного гения – славянина, а у нас – сплошной интернационал) Николай Эрдман. Человек с грустными умными глазами, удлиненным лицом интеллигента, утонченность которого «компенсировала», как говорил Анатолий Мариенгоф, «нашлепка» на носу, и трагической творческой судьбой. Он дружил с Сергеем Есениным, Дмитрием Шостаковичем, Михаилом Булкаговым, Владимиром Маяковским, Всеволодом Мейерхольдом. Эрдман стоял у истоков театра на Таганке, как до этого «сделал сбор» театру Мейерхольда и получил лестное предложение на постановку своей пьесы от Станиславского. Он же «обеспечил» бессмертие довольно заурядному творческому дуэту супругов Григория Александрова – Любови Орловой, «подарив» этим обласканным сталинским режимом кинодеятелям сценарии «Волги- Волги» и «Веселых ребят».

Его личность влияла на окружающих, одаривая светом, теплом и талантом… А если вы хотите представить себе его облик, вспомните старый фильм «Золушка» с другом Эрдмана – Эрастом Гариным в роли короля. Легкое, обаятельное заикание, широко распахнутые глаза и некая незащищенность много испытавшего на своем веку человека. Гарин и сам говорил, что сыграл в этой роли Эрдмана, его интонации, голос, характер…

Николай Робертович – это и Фагот-Коровьев Булгакова: именно неудачно пошутивший литератор стал прототипом сложного персонажа (наряду с актером МХАТа Качаловым) в «Мастере и Маргарите». Вспомните, как объясняет произошедшее с Фаготом Воланд:

«Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил,.. его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарю пришлось после этого прошутить немного больше и дольше, чем он предполагал». Об Эрдмане практически ничего не написано. Притом, что он сопровождает нас буквально с детства: смотрели мультик « Остров ошибок» про двоечника Колю Сорокина и черных лебедей – двоек?! и фильм «Морозко» – это Эрдман вас насмешил. Спрашивали с удивлением окружающих, поражаясь диалогам (будто застенографированным в советском Зазеркалье) фильма « Каин XVIII»: как советская цензура пропустила – не смыла, не забросила на полку этот провидческий – смешной и жуткий фильм о выдуманном, но не дописанном Евгением Шварцем королевстве?! А это Эрдман блистательно закончил работу товарища «по цеху». Надрывали животики над текстом «нашей» «Летучей мыши»: « И он умер Гектором, будучи, по существу, Эммой…»?! Это тоже фееричный литературный «привет» от Николая Робертовича.

Ничего не написано и несмотря на то, что его « Самоубийца» пережил свое «заключение» и теперь «освежает» репертуары многих отечественных и зарубежных театров. Так что цены нет тем немногочисленным свидетельствам, что сохранились о жизни и главное – о произведениях и замыслах Эрдмана.

Вообще то, что происходило и все еще происходит с Николаем Робертовичем Эрдманом и его творческим наследием, представляет собой явление уникальное даже в рамках видавшей виды подцензурной русской литературы советского периода. Я уже отметила, что портрета этого гениального художника, что называется, во весь его рост (и голос) просто не существует. Сравнительно недавно установлен даже год его рождения (не 1902-й, а 1900-й), однако до сих пор неизвестно, за какие именно басни, читанные Качаловым в присутствии Сталина в 1933 г., Эрдман репрессирован. И не байка ли эта история про басни?! Не найдена также рукопись первого действия третьей эрдманoвскoй пьесы «Гипнотизер», сведения o которой появились в дневнике Елены Булгакoвoй и в воспоминаниях Натальи Чидсон; публикации же в «Современной драматургии» в 1999-м году – всего лишь неотредактированные отрывки, не проясняющие основного хода сюжета.

Список текстов Эрдмана, несмотря на библиографические и исследовательские усилия последних лет, далек от исчерпывающей полноты. Об этом свидетельствует, в частности, мемуаристка И.Камышева: Эрдман работал «до последнего», но «даже неизвестно, с кем» (а Эрдман часто работал в соавторстве с другими писателями). Отечественные литературоведы и театроведы оказались неподготовленными к открытию архивных фондов, в которых находилась большая часть эрдманoвских вещей; они, видимо, полагали, что горестная судьба «Самоубийцы» определила весь дальнейший путь автора, потерявшего вкус к подлинному творчеству.

Не на высоте оказались и постановщики – их борьба за «Самоубийцу» едва не убила, извините за тавтологию, произведение. Например, С.Михалков, «убрав все лишнее» из «Самоубийцы» и сократив его до двух актов, «вернул на сцену» запрещенную пьесу, а режиссер В. Плучек поставил в 1982 г. эту явную фальшивку. К счастью, на выручку своим русским коллегам пришли (уж в который раз!) зарубежные исследователи: Джон Фридман («Крик молчания», 1992) и Андреа Готцес («Вклад Николая Эрдмана в русскую комедию», 1994) – первопроходцы в деле изучения всего Эрдмана, а также собирания его произведений для научных публикаций.

А ведь речь идет об авторе пьесы, по мнению многих входящей, наряду с «Вишневым садом», «В ожидании Гoдo» и «Трамваем «Желание», в четверку лучших произведений мировой драматургии ХХ века!» Джини Лессер, поставивший «Самоубийцу» Эрдмана в вашингтонском театре «Арена Стрэйдж», сказал в одном из интервью, что «если бы Эрдман продолжал писать пьесы, то он стал бы таким же значимым драматургом, как Сэмюэл Беккет и Жан Жене. Эрдман пишет с большой иронией, эпатируя нас паясничанием, потрясая серьезными, заставляющими задуматься сценами, разрушая затем это настроение ярким, откровенным юмором».

(Да и в СССР при всей травле и гонениях Эрдмана уважали, что показывают факты привлечения ссыльного Эрдмана к работе над сценарием фильма «Волга-Волга» и включения его в Ансамбль песни и пляски НКВД в годы войны).

Но, возможно, вы не очень хорошо знаете злоключения балтийского немца в России?

Тогда – пунктиром главные вехи его биографии.

«Что может подумать живой, может высказать только мертвый…»

Будущий русский драматург – поэт родился 3 (16) ноября 1900 в Москве в семье бухгалтера, как я уже упомянула, из обрусевших балтийских немцев. С 9 лет начал писать стихи. В юности попал под магию поэзии В.Маяковского (а впоследствии Маяковский гордился знакомством с «Колей») . В 1918-м НЭ познакомился с имажинистами А. Мариенгофом, С. Есениным, Г. Якуловым и вместе со старшим братом – театральным художником Борисом Эрдманом удачно влился в эту группу. Участвовал в обсуждении «Декларации имажинистов» (1919), подписал расклеенную ими по Москве листовку «Приказ о всеобщей мобилизации № 1» (1920) и литературную декларацию «Восемь пунктов» (1924), участвовал в качестве «свидетеля со стороны защиты» в литературном суде над имажинистами.

Первое стихотворение Эрдмана «Осени осенью осень...» было опубликовано в журнале «Жизнь и творчество русской молодежи» в 1919. В том же году поэта мобилизовали в Красную Армию. И находясь в армии, и по возвращении Эрдман продолжал печатать в различных изданиях свои стихи. В 1922 была издана его первая, имажинистская по духу, поэма «Автопортрет» – очень московская – по месту действия, по духу « вещица». Поясню о чем я. В уже невыразимые двадцатые московские компании складывались в основном не по профессиям, а по уровню порядочности и, так сказать, душевному расположению. В одно общество могли входить инженеры, юристы, актеры, литераторы, чекисты, медики. Профессия значения не имела, если по главным признакам участники были конгениальны. Эрдман был желанен и сам тяготел сразу к нескольким «тусовкам». Он был своим в литературной и театральной среде, а еще разделял тогдашнее всеобщее увлечение спортом. Был если не участником, то непременным болельщиком. Теннис, футбол, гребля, нарождающийся хоккей, бокс и, конечно, конный спорт – скачки, дерби и все такое. Эрдман одно время увлекался греблей, ввел в столице моду на пинг-понг и пристрастился к скачкам. А еще он был, как сказали бы несколько десятилетий спустя, «иконой стиля». Любил шикарную стильную одежду и дорогой парфюм. При первом знакомстве он поразил и (не снижал планки впоследствии) Мариенгофа зеркальными складками брюк. Есенин утверждал, что в «штаны» Коли можно было не только глядеться как в зеркало, – о них можно было порезаться или побриться. Впрочем, Эрдман мог себе позволить эти галантерейные излишества: едва перемахнув 20-летие, он весьма кучненько зарабатывал.

В 1922 его имя было уже хорошо известно театральной Москве: автор либретто для оперетт и балетов, скетчей и куплетов для кабаре, пародии «Носорогий хахаль» на спектакль Вс. Мейерхольда «Великолепный рогоносец». В 1923 состоялась премьера его буффонады «Шестиэтажная авантюра» в кабаре «Кривой Джимми», а в 1924 – пьесы «Гибель Европы» на Страстной площади в кабаре «Палас». В соавторстве с Владимиром Массом и еще несколькими драматургами Эрдман написал обозрение «Москва с точки зрения», которым в 1924 открылся Театр сатиры. Но настоящая слава пришла к Эрдману через год, когда 20 апреля 1925 состоялась премьера его пьесы « Мандат», поставленная Мейерхольдом в театре ГосТИМ. Это был настоящий триумф. Спектакль называли важнейшим событием в художественной жизни Москвы. Эрдман получил возможность поехать в творческую командировку в Германию и Италию. Исполнение главной роли Гулячкина принесло славу и актеру Э. Гарину. В интервью «Вечерней Москве» Мейерхольд лестно отзывался о пьесе: «Современная бытовая комедия, написанная в подлинных традициях Гоголя и Сухово-Кобылина. Наибольшую художественную ценность комедии составляет ее текст. Характеристика действующих лиц крепко спаяна со стилем языка».

Как вы, возможно, помните, сюжет произведения завязан на бюрократическую и прочую «бытовуху» советского абсурда. Непреодолимые обстоятельства советской действительности, где человек без «бумаги» не мог существовать, приводят к тому, что герой «Мандата» Гулячкин вынужден выписать мандат… самому себе. Присутствует в пьесе и «историческая» канва тех лет, актуальная, как ни удивительно и поныне: кухарка Настя – к тому же Анастасия Николаевна – примеряла явившееся героям пьесы из таинственного сундука платье императрицы, после чего все были готовы признать в ней великую княжну Анастасию. Кстати, пересмешник и пародист, чуткий на чужое творчество, а значит – в современной постановке вопроса, – постмодернист Эрдман, в том числе, «обживал» этим платьем в художественном мире известную ленинскую цитату о необходимости научить кухарку разбираться в вопросах государственного управления. Для этих и других примет времени драматургу удалось найти емкие формулы, часть из которых он «перетащил» из гоголевских, щедринских, чеховских шедевров:

«-Вы в Бога верите?

– Дома верю, на службе нет»;

«– А если я с самим Луначарским на брудершафт пил, что тогда?» В «Мандате» Эрдман выработал один из своих главных драматургических приемов, открытый Мольером и разработанный Гоголем и Салтыковым-Щедриным: возвращение слову его первоначального значения. Органичный самой природе театра, Эрдман ввел в пьесу буффонаду, использовал жаргонизмы и канцеляризмы, присущие эпохе:

«Тамара Леопольдовна: Спасите женщину. Унесите этот сундук. Валериан Олимпович: Этот сундук? А что в нём такое? Тамара Леопольдовна: Молодой человек, я вам открываю государственную тайну. В этом сундуке помещается все, что в России от России осталось.

Валериан Олимпович: Ну, значит, не очень тяжелый».

В течение года спектакль по пьесе «Мандат» был сыгран в ГосТИМе 100 раз. В следующие 3 сезона постановка прошла более 500 раз, ее показали во многих городах страны во время гастролей театра им. Мейерхольда. Однако в сезон 1929-1930 годов она была запрещена в числе других сатирических пьес, критически отражавших действительность (одновременно были запрещены пьесы М.А. Булгакова. И. Бабеля, Ю. Олеши и др.). Сразу после премьеры «Мандата» Эрдман начал работать над пьесой «Самоубийца». Головокружительное стечение обстоятельств, воплощенное с присущими Эрдману блеском и динамикой, делало особенно наглядным абсурд советской действительности, о которой один из персонажей говорил: «В настоящее время, гражданин Подсекальников, то, что может подумать живой, может высказать только мертвый».

Автор, пусть и с изрядной долей иронии, сочувствовал советским «маленьким людям», оказавшимся беззащитными перед системой. Кульминацией же пьесы стала сцена проводов на тот свет живого «самоубийцы» Подсекальникова – своего рода поминки по прежней, нормальной жизни. Сатирические мотивы «Мандата» приобретали в «Самоубийце» уже трагическое звучание. В 1928-м Эрдман подписал договор на готовую пьесу с Мейерхольдом, и сразу после этого Главрепертком запретил ее. В газете «Рабочая Москва» появилась статья «Попытка протащить реакционную пьесу. Антисоветское выступление в Театре им. Мейерхольда». Хотел поставить «Самоубийцу» и Театр им. Вахтангова, но ему это тоже не удалось. Станиславский в восхищении от пьесы сравнил Эрдмана с Гоголем. Константин Сергеевич даже обратился к Сталину с письмом, в котором просил разрешения на постановку пьесы во МХАТе, ссылаясь на ее высокую оценку Горьким и Луначарским. Сталин, отписав, «что сам он невысокого мнения об этом произведении», тем не менее, разрешил Станиславскому «сделать опыт», а через год, когда репетиции были завершены, спектакль накануне премьеры запретили…

В 1932, после закрытого просмотра, поставленный по «Самоубийце» спектакль Мейерхольда также был запрещен партийной комиссией во главе с Кагановичем, набросившимся на автора пьесы: «Вы что же, антисоветское произведение написали?» На что Эрдман коротко ответил: «Написал».

Кагановича и К понять несложно: нужно извините, быть самоубицей, чтобы разрешить «на театре» «Самоубийцу».

Если вы читали или видели постановку пьесы – понимаете, о чем идет речь:

« В настоящее время, гражданин Подсекальников, то, что может подумать живой, может высказать только мертвый. Я пришел к вам, как к мертвому, гражданин Подсекальников».

«Я считаю, что будет прекрасно, Аристарх Доминикович, если наше правительство протянет руки. – Я считаю, что будет еще прекраснее, если наше правительство протянет ноги».

«Гражданин Подсекальников, вас, наверное, удивляет моя назойливость, тем не менее, я позволю себе еще раз, через стенку, обратить ваше пристальное внимание на то, что жизнь прекрасна

– Я об этом в «Известиях» даже читал, но я думаю – будет опровержение

– Вот напрасно вы думаете. Вы не думайте. Вы работайте.

– Безработным работать не разрешается».

«К жизни суд никого присудить не может. К смерти может, а к жизни нет». «Мы всю жизнь свою шепотом проживем». «Нужно прямо сознаться, дорогие товарищи, что покойник у нас не совсем замечательный. Если б вместо него и на тех же условиях застрелился бы видный общественный деятель, скажем, Горький какой-нибудь или нарком. Это было бы лучше, дорогие товарищи». «Раньше люди имели идею и хотели за нее умирать. В настоящее время люди, которые хотят умирать, не имеют идеи, а люди, которые имеют идею, не хотят умирать. С этим надо бороться. Теперь больше, чем когда бы то ни было, нам нужны идеологические покойники». Николай Робертович Эрдман не любил советскую власть. Он, конечно, анонсировал свою сатиру как «борьбу с социальными пороками», но «протаскивал на сцену» мировоззрение интеллигентного человека, квинтэссенцией коего было: в революционную эпоху индивидуальности существовать невозможно. Правда, постановщики в пьесах НЭ усматривали, скорее, сатиру на мещанство и авторскую установку на его разоблачение, нежели бунт личности против бездушного государства.

Безуспешные попытки поставить или напечатать «Самоубийцу» предпринимались во время хрущевской «оттепели». Спектакли в Театре им. Вахтангова и в Театре на Таганке были запрещены (несмотря на то, что Юрий Любимов, дабы обмануть цензоров и приглушить остроту пьесы, которой чиновники боялись как бубонной чумы, придумал ретроспективный ход: на сцене предполагалось поставить гигантских размеров сундук, из которого и должны были появиться персонажи, подобно старым, давно вышедшим из употребления и пронафталиненным вещам. В конце спектакля они разбегались в зрительный зал и как бы терялись там, среди публики. Постановщик хотел обмануть бдительность чиновников: дескать, все это было при царе Горохе, а что-де разбежались, говорит о том, что отдельные недостатки есть и теперь). Эрдман сокрушался: – Не поможет, они умней, чем вы думаете. Они наши уловки понимают. Не заблуждайтесь.

И оказался прав: спектакль по пьесе «Самоубийца» Любимов смог поставить только в 1990-м году, когда автора пьесы уже 20 лет как не было в живых). Тот самый спектакль Театра сатиры (1982) был снят с репертуара вскоре после премьеры. Первая публикация пьесы на русском языке была осуществлена в 1969 в ФРГ. В том же году в Швеции состоялась ее первая постановка. К «Самоубийце» чуть позже мы еще вернемся, теперь же продолжим жизнеописание НЭ. После двойной неудачи, связанной с запретом его пьес, Эрдман продолжал работать в жанрах, где считался признанным мастером. В соавторстве с поэтом и драматургом Владимиром 3ахаровичем Массом писал опереточные либретто, эстрадные обозрения, стихотворные фельетоны и киносценарии («Митя», «Турбина N 3», «Дом на Трубной», «Посторонняя женщина» и др.).

Тогда же ими (хотя вопрос об авторстве остается дискуссионным) был написан цикл басен. Басни, что приписали НЭ и его соавтору, были ядовитыми, умными, попадали точно в цель. Судите сами:

* * *

Мы обновляем быт

И все его детали...

Рояль был весь раскрыт

И струны в нем дрожали.

– Чего дрожите вы? – спросили у страдальцев

Игравшие сонату десять пальцев.

– Нам нестерпим такой режим

– Вы бьете нас, и мы дрожим!..

Но им ответствовали руки,

Ударивши по клавишам опять:

– Когда вас бьют, вы издаете звуки,

А если вас не бить, вы будете молчать.

Смысл этой краткой басни ясен:

Когда б не били нас, мы б не писали басен.

* * *

В одном термометре вдруг захотела ртуть

Достигнуть сорока во что бы то ни стало.

И в сей возможности не усумнясь нимало,

Пустилась в путь.

– Энтузиазм большая сила!

– Вскричала ртуть и стала лезть.

Но ничего не выходило:

Всё тридцать шесть и тридцать шесть.

– Ура! Вперед! На карте честь!..

– Она кричит и лезет вон из шкуры,

– Всё тридцать шесть!

А что ж, друзья, и в жизни есть

Такого рода «реомюры»:

Кричат: – Вперед! Кричат: – Ура!

А не выходит ни хера.

* * *

Вороне где-то Бог послал кусочек сыра...

– Но бога нет!

– Не будь придира:

Ведь нет и сыра.

***

Мы пишем не для похвалы,

А для внушения морали.

В лесу однажды все ослы

Вдруг диалектиками стали.

Но так как страшный произвол

Царит сейчас во всей вселенной,

Диалектический осел

Глуп так же, как обыкновенный.

* * *

На чьем-то теле, под рубашкой,

Мурашка встретилась с мурашкой.

Они решили вместе жить,

Чтоб что-нибудь для вечности свершить,

Стремясь к какой-нибудь великой Цели

Смело...

Но тут залихорадившее тело

Окутал вязаный жакет,

Озноб прошел. Оно вспотело,

И вот мурашек наших нет...

Мурашки – это те, которые по коже.

А мы?

Что, если вдруг и мы на них похожи?

* * *

Кроме того, к этому времени в разных источниках упоминается и, якобы, «третья пьеса» Н. Эрдмана – «Заседание o смехе», которую, исходя из слухов, не поддающихся проверке, некоторые исследователи сочли поводом для последующего политического преследования автора. Рукопись этого произведения (правда, без последней страницы с вполне неожиданным концом обсуждения вопроса o том, каким должен быть «пролетарский смех») хранится в ЦГАЛИ (главном литературном архиве страны).

11 октября 1933 в Гаграх, во время съемок фильма «Веселые ребята» Николай Робертович и его соавтор В. Масс был арестованы. НЭ сослали в Енисейск. По одной из версий, поводом к аресту Эрдмана послужили басни, неосторожно исполненные В. Качаловым на кремлевском приеме. По другой – репрессирован Эрдман все же был за «Самоубийцу». Из титров вышедшего в 1934 фильма Александрова «Веселые ребята» были сняты фамилии сценаристов Эрдмана и Масса. В 1934-м местом ссылки Эрдмана был назначен Томск, жил поселенец – ирония судьбы – на улице Сталина. Больше всего его в ссылке «напрягал» бесконечный надзор. Своей большой (но не единственной) любви – актрисе МХАТа Ангелине Степановой (опубликовавшей на излете 20-го века 280 писем их с НЭ переписки) Николай Робертович об этом писал, что мечта у него, как у проститутки в зарубежном фильме: после того как эта жрица любви выиграла в лотерею неимоверную кучу денег, она первым делом купила себе громадную кровать и вытянувшись на ней произнесла: «наконец-то одна», после чего сладко заснула.

Новости «Новый Регион – Челябинск» в Facebook*, Одноклассниках и в контакте

В Томском театре Эрдман написал инсценировку романа Горького «Мать» (по аналогии вспомнилось, что письма к маме Николай Робертович в тот период подписывал «мамин сибиряк»).

В 1936 Эрдман, отбыв срок, получил «освобождение минус три»: ему нельзя было жить в Москве, Киеве и Ленинграде. Он поселился в Калинине, где начал работу над сценарием фильма Александрова «Волга-Волга» (Государственная премия, 1941). До Великой Отечественной войны обитал также в Вышнем Волочке, Торжке, Рязани. В 1938, во время одного из нелегальных приездов в Москву, Эрдман прочитал на квартире у Булгакова первый акт так и незавершенной пьесы «Гипнотизер». Кстати, в 1988-м году «югославский» литератор Миливое Йованович – большой знаток и поклонник Эрдмана – в пьесе «Булгаков», задуманной по аналогии с булгакoвским «Мольером», ввел в одну из картин, действие которой происходило в 1938 г., образ Николая Рoбертoвича, тайно прибывшего в дом Булгакова из Вышнего Волочка; сцена эта отдаленно напоминает «пир во время чумы» и ассоциируется с обстановкой в «Доме Турбиных».

Несколько слов о замысле прелюбопытного «Гипнозитера», в котором, несомненно, обнаруживается перекличка с булгаковской прозой. Сам НЭ, наученный горьким опытом, предельно завуалировал интерпретацию сюжета «Гипнотизера» как комедии, «направленной на разоблачение подхалимов, двурушников, шкурников и перестраховщиков» (а что еще он должен был написать в заявлении в Комиссию по частным амнистиям при Верховном совете в 1938 г.), возможно, с единственной целью – чтобы комедию сочли «антимещанскoй». В передаче же второй жены писателя Наталии Чидсoн ( вообще разговор о дамах сердца литератора – отдельное произведение: Дина, Ангелина, Инна, да вот Натали – эстет-имажинист тяготел к пластичным формам, т.е к актеркам и танцовщицам) сюжет звучит совсем иначе: «В провинциальный город приезжает гипнотизер и во время сеанса гипноза всех заставляет говорить правду, и тут-тo все самое интересное и начинается, так как говорят правду руководящие работник»". Кстати, гипнотизера зовут Альфонс Дoдэ, он – якобы последователь академика Бехтерева и ученик индусов, в связи с чем возникает целая куча вопросов, весьма сходных с теми, которые сопутствуют явлению Вoланда в «Мастере и Маргарите».

Но вернемся к событиям жизни НЭ. В том же 1938-м году Булгаков, сам находившийся в опале, обратился к Сталину с письмом. Вот этот текст:

«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! Разрешите мне обратиться к Вам с просьбой, касающейся драматурга Николая Робертовича Эрдмана, отбывшего полностью трёхлетний срок своей ссылки... и в настоящее время проживающего в Калинине. ...Я позволю себе просить Вас обратить внимание на его судьбу... Я горячо прошу о том, чтобы Эрдману была дана возможность вернуться в Москву, беспрепятственно трудиться в литературе, выйдя из состояния одиночества и душевного угнетения». Реакции на просьбу никакой не последовало, но Эрдмана, по крайней мере, не трогали, хотя о его приездах в Москву было известно очень многим. Ни пьес, ни басен Николай Робертович уже не писал. Как сказала позже Надежда Яковлевна Мандельштам, «обрек себя на безмолвие, лишь бы сохранить жизнь». Правда, в те жуткие времена и безмолвие далеко не всегда спасало. Но Эрдман уцелел. Возможно, определённую роль здесь сыграло то, что он написал сценарий фильма «Волга-Волга», который вышел на экраны в том же 1938 году и очень понравился Сталину. Диалоги в этой комедии, как вы помните, просто великолепные. А история создания шедевра унизительная для двух сценаристов. Уже взяв в работу произведение, Александров вычеркнул из авторов сценария Эрдмана и Масса, вписав в единственные создатели текста – себя. Эрдману он объяснил это как превентивную меру против цензуры. Николай Робертович не сопротивлялся, но больше с Александровым не стал ни работать, ни общаться. Гонорар за сценарий Александров отдал истинным авторам весь до копеечки, а вот Сталинской премией, полученной за фильм, делиться не пожелал. Леонид Утесов вспоминал, что Эрдман «неоптимистично» слушал рассказы о восторгах Сталина, знавшего реплики бюрократа Бывалова наизусть.

И тут наступил 1941-й год. В начале войны, после неоднократных просьб с его стороны и отказов со стороны властей, Эрдман был призван в армию – в специальную часть для «лишенцев» и бывших священников, так называемую «трудармию». Почти умирающего, с жуткой язвой на ноге, его привезли в Саратов. И здесь удача улыбнулась Эрдману. Он встретил актёров МХАТа, находящихся в эвакуации. В обмен на бесплатный концерт для штаба Саратовского военного округа Иван Москвин – тогдашний худрук театра добился, чтобы Эрдмана положили в госпиталь. Гангрену удалось остановить. А уже через месяц пришёл вызов из Москвы, и дальнейшую службу «лишенец» продолжал в составе Ансамбля песни и пляски НКВД. Любимому детищу Берии понадобились авторы для концертных программ, и о сценаристе вспомнили друзья, мобилизованные в этот ансамбль. Состав впечатлял: музыку писал Шостакович, хором руководил Свешников, ставил представления и концерты Сергей Юткевич, конферанс вёл Юрий Любимов... На прибывшего в Москву Николая Эрдмана и его соавтора и «подельника» Владимира Масса надели военную форму – да вдобавок ещё и чекистскую. Увидев свое отражение в зеркале, Эрдман проронил: « У меня такое ощущение, будто я сам себя привел под конвоем».

Но, несмотря на то, что эстрадные программы Масса и Эрдмана для ансамбля НКВД пользовались огромным успехом, несмотря на то, что автор «Мандата» и «Самоубийцы» был демобилизован после войны с отличной характеристикой и как будто «прощён», московской прописки ему не давали. Он получил её лишь в 1951-ом году, после того, как вышел на экраны фильм «Смелые люди», одним из авторов сценария которого был Эрдман. Фильм сняли по специальному заказу Сталина, выразившего желание, чтобы сделали приключенческую ковбойскую ленту про Отечественную войну. Боевик вождю понравился, и Эрдман в числе прочих был удостоен Сталинской премии.

В 1964-м Эрдман стал консультантом Юрия Любимова и неофициальным членом художественного совета Театра на Таганке. Написал для этого театра инсценировку «Героя нашего времени Лермонтова» (в соавторстве с Любимовым) и интермедии к спектаклю «Пугачев» по драматической поэме Есенина. В свои последние годы Эрдман очень повлиял на становление театра на Таганке и успел, если можно так выразиться, «благословить» Владимира Высоцкого. Один раз они даже выступили в качестве соавторов: Эрдман – интермедий, Высоцкий – частушек к спектаклю «Пугачев». На мой вкус, это лучшее, что было в том «Пугачеве» – антибунт, интеллектуальные экзерсисы Эрдмана и Высоцкого. Эрдмана, как вспоминают очевидцы, восхищали песни Высоцкого, он напоминал ему всех талантливых, давно ушедших сверстников сразу. Как- то спросил: «Володя, как Вы пишете свои песни?» Высоцкий улыбнулся: « На магнитофон, Николай Робертович, а Вы?» – « На века»,– вздохнул Эрдман и тоже разулыбался.

Мнения знавших Эрдмана мемуаристов весьма противоречивы: одни считают, что запреты и ссылка его сломали и заставили замолчать, другие – что он сознательно и добровольно принял такое решение, потому что писать правду было нельзя, а лгать он не хотел. Впрочем, многие сценарии его, ну, например, фильмов «Каин 18-ый», «Морозко» или «Город мастеров» написаны на очень высоком уровне. Да и к его произведениям так называемого «малого» жанра (эстрадного) нельзя отнестись с эстетским высокомерием. Эрдман писал скетчи, антрепризы, интермедии, либретто, в которых вольно или невольно проявлялись незатухающие искры его огромного таланта. Причём, драматург относился к этой работе с очень большой ответственностью: какую-нибудь эстрадную шутку он мог переписывать по двадцать раз. И про халтуру свою знал, талантливых людей старался к ней не привлекать. Из воспоминаний Сергея Юрского:

-Я познакомился с Николаем Робертовичем в Таллинне. Меня вызвали туда на кинопробу. Вежливый ассистент режиссера передал приглашение автора сценария зайти поговорить… Я зашел. Эрдман сидел в пижаме в гостиной своего номера и неспешно открывал бутылку коньяка. Было девять часов утра. Эрдман сказал: «С приездом», – и я сразу подумал о Гарине, о его манере говорить. Эрдман продолжал. – Мы сейчас выпьем за ваш приезд. – Спасибо большое, но у меня проба в двенадцать, – чинно сказал я. – У вас не будет пробы. Вам не надо в этом фильме сниматься. – Почему? Меня же вызвали. – Нет, не надо сниматься. Сценарий плохой. У меня глаза полезли на лоб от удивления. – Я, видите ли, знал вашего отца. Он был очень порядочным человеком по отношению ко мне. Вот и я хочу оказаться порядочным по отношению к вам. Пробоваться не надо и сниматься не надо. Сценарий я знаю – я его сам написал. Вам возьмут обратный билет на вечер, сейчас мы выпьем коньячку, а потом я познакомлю вас с некоторыми ресторанами этого замечательного города. Все произошло по намеченной Эрдманом программе. В этом фильме я не снимался. А это – из рассказа Аллы Демидовой о позднем Эрдмане . – Он часто приходил. Мы все клянем себя, что мы не записали, как он читал «Самоубийцу», потому что его манера чтения... Мы просто хохотали до слез, до рези в животах, а он невозмутимо нам читал.

Он был молчаливый человек, но всегда какие-то репризные реплики он выдавал в конце. После одного очень шумного художественного совета, затянувшегося на несколько часов, он выдал знаменитую фразу (заикаясь): «Актеры – ка-ак де-ти! Пять минут играют и три часа сутяжничают» Что еще?! Цензоров Эрдман ненавидел, и они платили ему тем же. Но его обожали женщины. Он был галантен и щедр, умел развлечь и насмешить. Да и мужчины его ценили. Он был щепетилен, внимателен, дружелюбен и добросердечен. Практически до последних дней оставался душой избранного им общества, был очень остроумным собеседником. Николай Робертович Эрдман ушел от нас 10 августа 1970 года. У него был рак. Умирал он в больнице Академии наук. Союз писателей помочь больному драматургу не захотел. Сергей Михалков отказался написать даже простое ходатайство на просьбу худрука Таганки: «Прости старик, я Веру Инбер едва устроил, а Эрдмана не могу». Тогда Юрий Любимов позвонил академику Петру Капице, и тот сразу же устроил Эрдмана в «свою» больницу. Говорят, что перед смертью Эрдману удалась его последняя – горькая – шутка, которая, впрочем, тут же пошла гулять по Москве: он назвал себя «долгопроигрывающей пластинкой».

Челябинский след «Самоубийцы» и бросок в вечность….

А теперь о «Самоубийце» нашего – южноуральского разлива. В самом начале новой несоветской эры эту пьесу на Александра Мезенцева – вероятно, своего самого любимого актера поставил главреж Челябинской драмы Наум Орлов. Премьера состоялась на сезон или два позднее, чем на Таганке.

Спекталь, а я видела его неоднократно, был не таким смешным, как чтение пьесы самим автором актерам Таганки, а за тридцать лет до того – Станиславскому, который с первых слов начал веселиться и даже – для большего удовольствия – улегся на кушетку, чтобы наслаждаться искусством Эрдмана, так сказать, с комфортом…

Но Мезенцев с Орловым – люди весьма непростые, прожившие в советском Зазеркалье почти всю творческую жизнь, вынужденные идти на компромиссы в малом, чтобы успеть хоть что-то сделать в профессии (даже одного того факта, что настоящая фамилия Наума Юрьевича Каплан, достаточно, чтобы понять, какие трансформации вынужден был переносить его интеллект) выразили в своем спектакле то, ради чего, несомненно и создавал свое произведение – на века – необыкновенный Николай Робертович.

Их Подсекальников – не убогий, перепуганный масштабами великих преобразований, а нормальный человек, отчаянно пытающийся самосохраниться в мясорубке социального дилетантизма на фоне наступающего тоталитаризма. Он не хочет «в коллектив», он дорожит своим голосом, своей приватностью во всех смыслах. Их «Самоубийца» храбр и очень приличен. Может быть поэтому главное и лучшее в этом спектакле – монологи Мезенцева – Подсекальникова, его несчастное бледное лицо, обращенное в бездну неразрешимых вопросов…

В 1993-м году спектакль на немецких гастролях высоко оценили европейские критики. А осенью 1994-го года в Москве, в Доме актера на Арбате знаменитый германский режиссер, руководитель театра Ан дер Рур из Мюльхайма Роберто Чулли вручил Александру Мезенцеву премию имени Горданы Косанович – одну из престижнейших театральных наград Европы. Актер из России получил ее впервые за своего Подсекальникова и царевича Алексея в «Антихристе» Мережковского.

Критики тогда, помню, писали, что Мезенцев – Подсекальников – это советский Гамлет. Аналогия не нова. Мне же показалось, что его герой сродни чеховским персонажам.

Но вот что я хочу сказать: может, и неплохо, что в советском театре не играли кастрированный вариант Михалкова – старшего.

Дожила пьеса до наших дней в «чистоте и порядочности», оказавшись самой настоящей нетленкой. И лишнее тому подтверждение – мартовская премьера «Самоубийцы» в столичном театре – СТИ Сергея Женовача, ставшая самым актуальным спектаклем театрального сезона и самым актуальным культурным маркером нашего вынужденно политизированного времени.

Премьера самой известной пьесы далеких двадцатых годов двадцатого века состоялась 1 марта – через несколько дней после убийства Бориса Немцова.

И обнаружилось, что запрещенное Сталиным- Кагановичем произведение дышит такой злобой дня, что, кажется, Эрдман «списывал» свои реплики из постов в соцсетях. «Его смерть – сигнал бедственного положения отечественной интеллигенции!», «Он умер за свободу торговли!», «За свободу творчества!», «За свободную любовь!», «Покойник и сейчас живее всех нас и далеко вперед ушел по пути прогресса!». И легко представить, как тысячи пользователей «банят» писателя, хотя бы за его наблюдение: «В нашей стране всем политическим группам необходим идеологический покойник». Или: «Жаль, этот покойник не самый крупный… Вот если бы кто-то из более видных деятелей был на его месте» – «Да, какая разница, какой покойник! Главное – его правильно сервировать!»

Николай Эрдман заглянул в самую сердцевину технологий отечественной политической борьбы. Оттолкнувшись от эпизода в «Бесах» Достоевского, где Верховенский решает использовать на благо террористов смерть идейного самоубийцы Кириллова, НЭ создал свой вариант «борьбы за покойника» в Стране Советов в жанре черной комедии. Череда недоразумений превращает безработного обывателя Подсекальникова в центр притяжения для самых разных интересов. Самоубийство оказывается весьма ходким товаром. И сосед Подсекальникова по коммуналке с азартом торгует последней волей покойника. Напишет ли он ругательное письмо в адрес Кремля? Или объявит, что умер от неразделенной любви (две роковые красотки ведут ожесточенный спор, чье именно тело он хотел)? Как стервятники, слетаются на запах крови представители интеллигенции, писательских кругов, торговли, священнослужитель. Всем хочется, чтобы покойник высказал правду, которую живым произносить боязно….

Спектакль, конечно, не только об этом, но – об этом – сегодня – в первую очередь…

P.S. Жутко сокрушаюсь, что «Гипнозитер» Николая Эрдмана остался незавершенным – дочитать бы.

Все думаю, а кто бы сейчас его мог дописать?! Как когда-то Эрдман завершил сказку Шварца. Чтобы была преемственность в отечественной культуре – не мнимая, а органичная, и чтобы художественная жизнь Эрдмана получила, наконец, как требует его самоубийца, сатисфакцию.

P.P.S. 16 ноября 1900 года в один и тот же год и день с Николаем Эрдманом родился его абсолютный антипод и тезка Николай Погодин (настоящая фамилия Стукалов), писавший на потребу сталинскому режиму. Его самая, я бы сказала, «нехорошая» пьеса называлась «Аристократы» и воспевала так называемую «перековку» преступников в советских лагерях. Мы уже забыли, что был такой термин – «перековка» на строительстве Беломорско-Балтийского канала. На этой «стройке» даже выходила газета «Перековка». Он же написал «Человек с ружьем» (не можете не помнить комично- зловещий рефрен этой поделки: «не надо бояться человека с ружьем!»), «Кремлевские куранты» и ужасную пьесу о президенте США Трумэне, которого Сталин особенно люто ненавидел. Пьеса Погодина и называлась-то подло: «Бесноватый галантерейщик». Сегодня плодовитый Погодин забыт и реанимации с реставрацией его творчество не подлежит, а две великие комедии, ушедшего на полвека в тень (он думал – в небытие) Эрдмана ставят опять. Может быть, в мире есть справедливость?!

Челябинск, Вера Владимирова

* Продукты компании Meta, признанной экстремистской организацией, заблокированы в РФ.

© 2015, РИА «Новый День»