Что бы там не говорили, но мы – дети «совка» и постсоветского, увы, тоже совка (огламуренного или вконец полинявшего – не суть важно), понять атмосферу и настроение «буржуйского» Рождества не можем.

Ощутить, оказавшись «там», – можем. Заплакать от досады, что для нас время добрых пожеланий и всеобщей любезности не наступает даже на эти 2- 3 дня – легко. А понять – не дано: чужие мы на этом «празднике жизни». Потому что наш Новый год слишком долго был праздником приятным, но суетливым. Таковым, впрочем, – по большей части продовольственным (по Бродскому – «в продовольственных слякоть и давка») – и остается. А православное Рождество после наступившего Нового года – это, ребята, даже для моей атеистической головы – бином Ньютона. Что уж говорить о согражданах, что в Храм пошли, но Библию так и «ниасилили – многабукафф». Я не преувеличиваю и не передергиваю. Даже вполне себе адекватные россияне, вдруг уверовав – их дело, никого не касается, – судя по беседам с ним, главный-то «путеводитель» по христианскому миру не прочитали (разве что русскую Библию- light от заморских миссионеров – с минимальным набором псалмов): некогда, текст плохо адаптирован к современному восприятию языка и т. д., и. т. п. – «батюшка, мол, на службе и в беседе все объяснит»…

Не знаю, точно ли мы улавливаем рождественские флюиды англичан (поплакав над сладкими, полными сентиментальных соплей произведениями Диккенса) или немцев, сойдя с ума от фантазий «их» Гофмана, но «наше» Рождество – желаемое, возрожденное, имитируемое – уж как у кого получается, это, вне всякого сомнения – 23 стихотворения Бродского про Рождество и Новый год (обычно объединяемые в один Рождественский цикл, хотя на самом деле, они состоят их двух – разделенных временем и философией автора частей). И разбросанные по двум векам русской поэзии (считаем все-таки от Александра Сергеевича) искорки-молнии Рождества от Блока, Бунина, Цветаевой, Фета, Тютчева, Саши Черного, Есенина, Пастернака и нескольких весьма достойных современников.

«Наше» литературное (как и реальное) Рождество от «ихнего» просто радикально отличается. Скажем, как анисовая водка от глинтвейна. Потому что мы вот такие. У них – чудеса, волшебство, острое желание каждого самому стать кудесником для нуждающихся в «обыкновенном чуде». Все оживлены и благодушны: сиротки обрели семью, бедняки – кров и угощение, богатые раскаиваются и раскошеливаются. Счастливые лица устремлены вверх – в ожидании звезды.

«Новый Регион – Челябинск» в контакте, Одноклассниках и Facebook*

А у нас (я даже не имею ввиду отсутствие, например, в Челябинске симпатичных рождественских базарчиков и наличие кризисной темноты в преддверии «светлых» праздников, не имею ввиду помпезную даже в имперский упадок, но при этом жутко безвкусную столичную «азиатчину», а говорю о многовековом «отечественном» настроении):

…И было знаменье и чудо: В невозмутимой тишине Среди толпы возник Иуда В холодной маске, на коне. Владыки, полные заботы, Послали весть во все концы, И на губах Искариота Улыбку видели гонцы.–

Это Блок в 1902-м. А это Тютчев на полвека ранее: Над этой темною толпой

Непробужденного народа

Взойдешь ли ты когда, Свобода,

Блеснет ли луч твой золотой?..

Блеснет твой луч и оживит,

И сон разгонит и туманы...

Но старые, гнилые раны,

Рубцы насилий и обид,

Растленье душ и пустота

Что гложет ум и в сердце ноет, –

Кто их излечит, кто прикроет?..

Ты, риза чистая Христа...

Могу еще добавить пессимизм Набокова:

И видел я: стемнели неба своды, и облака прервали свой полет, и времени остановился ход...

холод Бродского:

Помянем нынче вином и хлебом Жизнь, прожитую под открытым Небом, чтоб в Нем и потом избежать ареста земли – поскольку там больше места.

тоску Есенина:

Покатился колоб за ворота ‎Рожью. Замутили слезы душу голубую ‎Божью

+ просьбу Цветаевой к Рождественской даме:

… Увези меня с собою в облака

– диагноз налицо: «наше» Рождество (как, впрочем, и все остальное) интеллектуально и социально отягчено. И никуда от этого не деться. Живем плохо и, как давненько сформулировал Достоевский, – «подло», но – захватывающе интересно и – обязательно – «страдательно».

И я не знаю, хочу ли я лично, чтобы было сытно, чисто, безопасно, но скучно, как на страницах главбуха… Наверное, хочу, чтобы соотечественники почувствовали себя в тепле и комфорте, под защитой и внутри, а не вне цивилизации. Но хочу с оговорочками. Чтобы воровская серость не перешла в серость обывательскую. Когда Лермонтов с Пелевиным, Росси с Шостаковичем, да тот же Быков со Звягинцевым станут «незнакомцами» на нашем евразийском автономном «крейсере» уснувших душ сытых желудков.

Размышляя о том, какое из литературных произведений я бы выбрала для иллюстрации «русские в Рождество», все-таки остановилась на творчестве Достоевского. Тут же возмутились мои товарищи по «этому» Рождеству: мол, да, хоть мы и пьем рождественское шампанское «об эту пору» молча и не чокаясь, но Федор Михайлович – это перебор. Может, все-таки Гоголь?! «Ночь перед Рождеством» – и плевать, что украинские товарищи «забрали» этот шедевр в свою рождественскую копилку, будет такой литкосмополит…

Нет, ребята. Гоголевская «Ночь…» – это литература европейская, даром, что колорит полтавский. Но об этом как-нибудь в другой раз.

А «об эту пору» – только Достоевский, милое ( не без проницательного ехидства) стихотворение к Сочельнику. И кто, освежив в памяти историю про мучения крошечного ангела на земле россиянской, не согласится со мной (утирая предательские ручьи сентиментальных слез), что вот ровно так мы всегда и поступаем: говорим о добром и вечном, думая лишь о себе, за исключением редких (как тот еврейский Младенец) избранных:

Крошку-ангела в сочельник

Бог на землю посылал:

«Как пойдешь ты через ельник,

– Он с улыбкою сказал, –

Елку срубишь, и малютке

Самой доброй на земле,

Самой ласковой и чуткой

Дай, как память обо Мне».

И смутился ангел-крошка:

«Но кому же мне отдать?

Как узнать, на ком из деток

Будет Божья благодать?»

«Сам увидишь», – Бог ответил.

И небесный гость пошел.

Месяц встал уж, путь был светел

И в огромный город вел.

Всюду праздничные речи,

Всюду счастье деток ждет…

Вскинув елочку на плечи,

Ангел с радостью идет…

Загляните в окна сами, –

Там большое торжество!

Елки светятся огнями,

Как бывает в Рождество.

И из дома в дом поспешно

Ангел стал переходить,

Чтоб узнать, кому он должен

Елку Божью подарить.

И прекрасных и послушных

Много видел он детей. –

Все при виде божьей елки,

Все забыв, тянулись к ней.

Кто кричит: «Я елки стою!»

Кто корит за то его:

«Не сравнишься ты со мною,

Я добрее твоего!»

«Нет, я елочки достойна

И достойнее других!»

Ангел слушает спокойно,

Озирая с грустью их.

Все кичатся друг пред другом,

Каждый хвалит сам себя,

На соперника с испугом

Или с завистью глядя.

И на улицу, понурясь,

Ангел вышел… «Боже мой!

Научи, кому бы мог я

Дар отдать бесценный Твой!»

И на улице встречает

Ангел крошку, – он стоит,

Елку Божью озирает, –

И восторгом взор горит.

Елка! Елочка! – захлопал

Он в ладоши. – Жаль, что я

Этой елки не достоин

И она не для меня…

Но снеси ее сестренке,

Что лежит у нас больна.

Сделай ей такую радость, –

Стоит елочки она!

Пусть не плачется напрасно!»

Мальчик ангелу шепнул.

И с улыбкой ангел ясный

Елку крошке протянул.

И тогда каким-то чудом

С неба звезды сорвались

И, сверкая изумрудом,

В ветви елочки впились.

Елка искрится и блещет, –

Ей небесный символ дан;

И восторженно трепещет

Изумленный мальчуган…

И, любовь узнав такую,

Ангел, тронутый до слез,

Богу весточку благую,

Как бесценный дар, принес.

Челябинск, Вера Владимирова

* Продукты компании Meta, признанной экстремистской организацией, заблокированы в РФ.

© 2015, РИА «Новый День»