РИА «Новый День» продолжает цикл публикаций Веры Владимировой к юбилею Феликса Дзержинского. Предыдущие части рассказа о железном Феликсе здесь. Сегодняшняя история – романтическая, точнее – любовно-идеологическая.

«В самом начале нашего юбилейного «марафона» я уже упоминала о жене ФД – Софье Мушкат (она же Чарна, она же Богдана – в подпольном эсдэковском варианте) – «старом товарище ФД по борьбе», позднее – советской функционерке, одной из образцово- показательных кремлевских жён, еще позднее – ветеране польского и русского революционного движения. Дзержинский был знаком с ней с 1905-го года, женился в 1910, сына «родил» в 1911, в Швейцарии навестил жену с маленьким Яном в 1918, а жизнь совместную с ними начал не раньше года этак 1922-го…

А еще эта непроницаемая женщина много лет писала, но так и не издала «книгу жизни» –о себе и своем муже – чекисте № 1, в которой ФД выглядит еще более неестественным, чем его железные или каменные монументы. Все по официальной био вождя: «подполье с малых лет, суды, ссылки, побеги, «горение», «жажда борьбы», ну а потом «щит и меч» большевистской диктатуры».

Произведение это вышло в свет лишь после смерти Сталина под нейтральным названием «В годы великих боёв». В нём нет ни строчки о «красном терроре», репрессиях, уничтожении сотен тысяч людей, о чём, несомненно, Софья Сигизмундовна знала больше других. И уж, конечно, ни слова в этом тяжеловесном манускрипте – о юношеских увлечениях, первой любви и прочих романах железного Феликса. Женщина – она и в революции женщина: ревность к соперницам неизбежно придушит достоверность.

А меж тем, если бы в своё время ФД не бежал не только из кайгородской ссылки, но и от своей «тургеневской девушки», как знать, в какую сторону свернула бы судьба этого революционера. Очень может быть, что в этом случае его миссией стало бы просвещение – как у деда Игнатия (профессора – путейца), отца и брата Игнатия (учителей гимназии), или брата Владислава (профессора медицины)…

Кстати, именно благодаря дочери расстрелянного во Вторую Мировую Владислава Дзержинского была рассказана история о первой любви ФД – бестужевке, учительнице словесности и политической ссыльной Маргарите Николаевой. Дико и нелепо, конечно, что письма влюбленного мастера революции к свое маргарите были впервые опубликованы в приложении к почти засекреченному журналу «Пограничник» – тонюсенькой брошюрке за авторством С. В. Дзержинской «Вечная жажда борьбы» (((.

Впрочем, историки-чекисты в канонической (Политиздатовской) биографии ФД тоже упоминают об этой женщине, правда выворачивают историю задом наперед, скупо фиксируя, что во время первой ссылки юного Феликса в сёла Нолинск и Кайгородское Вятской губернии (1898-1899 гг.) он «познакомился и подружился с политической ссыльной 25-летней девушкой Маргаритой Фёдоровной Николаевой» и далее, что 21-летний Дзержинский «помогал ей разобраться в сложных вопросах, разъясняя сущность общественных отношений». На самом деле, это Маргарита и русский язык возлюбленного усовершенствовала, и «Капиталом» образовала, и « Фаустом» попыталась его фанатизм направить в более мирное русло.

Это была история не простой любви, а любви в духе времени – с желанием преобразить себя и «объект любви» …

Вы никуда не торопитесь?! Тогда, я чуть отвлекусь перед изложением фабулы этого любовно-идеологического романа.

«Он был похож на Демона, Фауста, Люсьена де Рюбампре, болгар Тургенева, Овода и всех романтических шатенов европейской живописи …»

В первой половине 50-х годов прошлого века моя мама – после своего первого университетского года, решила поехать на август в Пятигорск. У этой физички было по жизни одно серьезное «лирическое» увлечение – Лермонтов. Ее ленинградская подружка тут же собралась ехать с ней: мол, в Пятигорске живет подружка моей бабушки, русичка моей мамы – Маргарита Федоровна. Она работала (после того как эвакуировалась в Пятигорск из блокадного Ленинграда) экскурсоводом в домике Лермонтова. Отличная бабуля «в рабочем состоянии», настоящая энциклопедистка, влюблена в поэзию Лермонтова и русскую литературу вообще, сама уже живая история – знала Крупскую и Дзержинского – наши каникулы не вылетят в трубу, будет не только живописно и оздоровительно, но и до чертиков интересно…

Мама была в восторге от новой знакомой, зачарована ее рассказами. Про русскую литературу, и про отца-священника. Про подруг – бесстужевок и прелестную, вечно сопливую художницу и учительницу Надю Крупскую, в том числе. Про дореволюционный Петербург – Петроград, довоенный Ленинград. Про историю, как, выбравшись из Ленинградской блокады, эта женщина – уже совсем немолодая – при немецкой оккупации Пятигорска спасала музейные реликвии. Как инструктировала молодежь (революционерка старой школы!), решившую выбраться из кишащего фашистами города.

Нашлась у них и общая тема для разговоров: бывшая сибирская ссыльная жадно расспрашивала маму, выросшую в тех местах, об изменениях в современном Красноярске, Иркутске и всяких хорошо знакомых ей глухих местечках русского Востока. На следующий год мама привезла в Пятигорск моего папу – тогда еще жениха, конечно. И он тоже был очарован этой уже перешагнувшей 80-летний порог Маргаритой. Оба они уверяли, что она была доброжелательна и очаровательна, не говоря уж о том, что умна и эрудированна. О Дзержинском она рассказывала как о хорошем знакомом по ссылке молодости, старательно уходила от вопросов про ЧК или Крупскую в 1930-е… Дала родителям совет: разлучайтесь часто, но лишь на миг, никогда не расставайтесь надолго, если дорожите своими отношениями. Подарила свою только что вышедшую в издательстве «Детская литература» книжку «Михаил Юрьевич Лермонтов – жизнь и творчество».

О молодом Дзержинском рассказывала не без иронии, и как настоящая словесница: «Он был похож на Демона, Фауста, Люсьена де Рюбампре, болгар Тургенева, Овода и всех романтических шатенов европейской живописи … Но из всех искусств предпочитал музыку – и не только Бетховена, если вы так подумали, но и Шопена, и Баха… Художественная литература была ему неинтересна, если речь не шла о социальной борьбе, так что любимые авторы Феликса Эдмундовича – Ульянов- Ленин и Роза Люксембург…

Он фанатично верил в необходимость и имел желание изменить существующую несправедливость. И был особенно красив, когда формулировал эти свои мечты и методы их осуществления».

Все это спустя четверть века мне рассказывала мама, когда повезла уже меня первый раз в Минеральные Воды, в Железноводск и, разумеется, в Пятигорск. А еще в маминой шкатулке с «драгоценностями» жила брошка – закалывать кружевной воротник блузки – подаренная этой дивной знакомой: медная или бронзовая изящнейшая бабочка с двумя красными и двумя зелеными «глазками» – обыкновенными ювелирными стеклышками. Брошка жива и поныне, три поколения женщин в нашей семье носили ее бережно.

А история эта тогда совершенно меня не заинтересовала, более того, я не могла сравнивать своего любимца Овода (эх, Феликсу бы в глаза и уши: «В террористических убийствах самое страшное то, что они становятся чем-то заурядным, на них начинают смотреть как на нечто обыденное, у людей притупляется чувство святости человеческой жизни») с аскетично-тусклым изображением Дзержинского советских времен…

И мама, и ее пережившая блокаду подружка Лида, и мой папа, были уверены, что Николаева и Дзержинский были просто товарищами по борьбе и ссылке. Эта воспитанная и деликатная женщина ни намеком не дала им понять о любовных узах, что связывали когда-то мятежную русскую поповну-учительницу с «идейным» польским дворянином-недоучкой.

Родители говорили, что она неизменно называла ФД – Феликсом Эдмундовичем. И когда они спросили: а как его звали в обычной жизни, ответила, что если речь не шла о подпольных именах, то Феликсом Эдмундовичем.

Мои папа-мама – советские комсомольцы просто не знали тогда, что интеллигенты дореволюционной поры обращались друг к другу по имени-отчеству, независимо от возраста.

«Никогда не разговаривайте с неизвестными»

Жарким летом 1898-го старенький пароход вез в своих тесных трюмах «политических» и уголовников в Вятскую ссылку. Среди пассажиров был и 22- летний еще никому (ни полиции, ни авторитетным революционерам) не известный Феликс Дзержинский – бывший гимназист, нынешний автор и распространитель прокламаций.

Из письма ФД сестре Альдоне: «..Дорога была чрезвычайно «приятная», – писал он, – если не считать приятными блох, клопов, вшей и т.п. По Оке, Волге, Каме и Вятке я плыл пароходом. Неудобная это дорога. Заперли нас в так называемый «трюм», как сельдей в бочке. Недостаток света, воздуха и вентиляции вызывал такую духоту, что, несмотря на наш костюм Адама, мы чувствовали себя как в хорошей бане. Мы имели в достатке также массу и других удовольствий в этом духе...»

Это была его первая ссылка (в царские «органы» о его речах донёс один из агитируемых Феликсом рабочих – штатный осведомитель охранки). Следующие 11 лет жизни Дзержинского (до захвата власти большевиками) будут состоять, по большей части, из тюрем, ссылок, побегов.

ФД стал абсолютом каторжанина, изучил тюремную систему и сыск Российской Империи «изнутри». Эта наука очень ему пригодится, когда надо будет создавать ВЧК – репрессивную систему большевистской диктатуры, агрессивного до абсурда органа по защите революции от контреволюции, неизбежной истребленной частью которой станет огромное количество совершенно безобидных и безыдейных обывателей… Как говорил Дзержинский: «ЧК не суд, ЧК – защита революции. ЧК должна защищать революцию и побеждать врага, даже если меч ее при этом случайно упадет на головы невинных». Случайно, но сразу на несколько миллионов голов… Но это произойдет через 20 лет.

А сейчас – он самый юный, оттого замкнутый, нервный и совершенно одинокий, но очень привлекательный «с кожей, как у пятилетней девочки» вызвал участие у такой же ссыльной пассажирки этой утлой галеры – Риты Николаевой, первой заговорившей с неприкаянным молодым коллегой по революции.

До этого в жизни Дзержинского были лишь мать и сестры. Ну и румяные легкомысленные влюбленные в польского красавчика-двоечника гимназистки, оставлявшие Феликсу надушенные записочки в галошах гимназического учителя словесности (тот наряжался в них, словно чеховский персонаж – при любой погоде).

С матерью много лет новоиспеченный революционер почти не виделся и не переписывался. Сестра Ядвига до Первой Мировой была известна своей бурной жизнью молодой (потом уже не очень молодой) красотки – крутила романы, воспитывала дочек, путешествовала и развлекалась – в общем, буржуазно прожигала жизнь.

Сестре Альдоне пришлось присутствовать на судебных процессах ФД, провожать его в тюрьмы и ссылки, бесконечно высылать деньги, притом, что ее первый муж деятельности шурина не понимал и не одобрял. Хорошо известны несколько раз переизданные письма ФД сестре (изрядно изувеченные идеологической редактурой), полные нежности и, извините, потребительского отношения к этой поистине святой женщине, благодаря поддержке которой ФД, собственно, и дожил до 1917-го. Еще была не вполне понятная история с третьей, рано погибшей сестрой ФД – Вандой. Некоторые горе – исследователи уписались, что в 18 лет Дзержинский якобы питал запретные чувства к этой 15-летней сестре, и потому застрелил ее. Вообще, Дзержинский умел и стрелять, и на охоту в юности ходил, но, ребята, на момент смерти Ванде было 12 лет, Феликсу – 11. Обстоятельства дела не выяснены до конца. Вердикт коронера – несчастный случай. Но я отвлеклась. Ох, уж эта любовь к деталям.

С Маргаритой у Феликса завязались первые серьезные отношения неродственной природы.

Это она помогла Дзержинскому выдержать трудный этап, и, в общем-то, благополучно добраться до Вятки. Там ФД определили в местный каземат, а МН передали под гласный надзор полиции и разрешили свободно передвигаться по городу. Ежедневно ссыльная Николаева, снявшая в Вятке квартиру, навещала Феликса в тюрьме, где он ждал решения о месте ссылки и отправки туда, носила передачи (всё это разрешалось в империи).

В Вятке МН сообщила другим ссыльным и полиции, что она – невеста Дзержинского. Ей не все поверили: временными «партийными» невестами обзаводились многие ссыльные, чтобы не спиться и не одичать в глуши в одиночестве. «Использовались» невесты и для того, чтобы устанавливать связи с волей. Но в данном случае форма соответствовала содержанию, извините за суконный слог, отношений.

Николаевой определили местом ссылки городок Нолинск, и она при очередном свидании посоветовала Дзержинскому проситься туда же, чтобы они оказались вместе. Расконвоированную Николаеву отправили в Нолинск первой, а Феликс остался ждать в Вятке решения губернатора Клингенберга, к которому обратился с соответствующим прошением. Клингенберг даже назначил аудиенцию Дзержинскому ( хотел отчитать экс- гимназиста и вообще наставить на путь истинный), недолго побеседовал с ним на повышенных тонах (особенно после того, как приглашенный к губернатору арестант попросил разрешения сесть), но ходатайство удовлетворил.

Явление героя

или

Страдания юного Вертера революции

На деревянной пристани Нолинска, к которой причалил пароходик Феликса (встречать пассажиров каждый раз собирался чуть не весь городок), Маргарита экспрессивно бросилась к жениху. Ей нужно было сообщить бытовую радость: жильё она сняла, они будут жить в одном домике, но – до бракосочетания – в разных комнатах.

Из письма ФД сестре: « Я нахожусь теперь в Нолинске, где должен пробыть три года, если меня не возьмут в солдаты и не сошлют служить в Сибирь на китайскую границу, на реку Амур или куда-либо еще. Работу найти здесь почти невозможно, если не считать сдешней (орфография ФД – В.В.) махорочной фабрики, на которой можно заработать рублей 7 в месяц Население здесь едва достигает 5 тысяч жителей…Несколько ссыльных из Москвы и Питера, значит, есть с кем поболтать, однако беда в том, что мне противна болтовня, а работать так, чтобы чувствовать, что живешь, живешь не бесполезно, здесь негде и не над кем ( орфография ФД – В.В.)».

В глухом уездном городишке, где все друг друга знали, Дзержинский мгновенно приковал к себе интерес аборигенов и ссыльных. Одет он был неважно: за два постгимназических года костюм изрядно износился. Хотя и был сшит на заказ у одного и лучших портных Вильно – Исаака Бейлина. Приличная рубашка с мягким воротником тоже была всего одна. Зато вместо галстука – черный бархатный шнур – аналог знаменитой черной польской бижутерии. Но одухотворенное лицо, внимательный открытый взгляд длинных зеленых глаз под фирменными соболиными бровями Янушевских – весь этот нездешний антураж вызывали вопросы: и что он тут будет делать три года ссылки?!

Приспособиться к новой жизни было трудно. Но вдвоём это казалось не столь мучительным. В Нолинске Феликс и Маргарита были неразлучны. Ссыльному Дзержинскому и ссыльной Николаевой выдавалось по 1 рублю 50 копеек в месяц на питание и по 4 рубля на жильё. Они объединяли эти средства и кое-как перебивались. Маргарита работу вообще не могла найти. Феликс несколько недель проработал на местной табачной фабрике. Иногда им удавалось подработать перепиской.

В письмах ФД Альдоне нет ни слова о Маргарите Фёдоровне (либо упоминания были позднее купированы), но в каждом – жалобы на болезни. В ответ Альдона, знавшая уже более десяти лет про гремучую смесь феликсовых бронхита и порока сердца (виленские врачи не давали ФД в 17 лет и десяти лет жизни), регулярно присылала деньги.

Даже в дневнике Дзержинский обозначает свою невесту одной буквой М. В их отношениях – не он, она была мастером. Точнее, как и было сказано вначале – типичной тургеневской героиней: «Никогда никуда не пойдете/ Если верных путей не найдёте».

Ее превосходство признавал и жених: «Как это М. может со мной дружить? Разве я такой ловкий актёр? Мне кажется, что рано или поздно мы не то что поссоримся, а она, узнав меня, прямо прогонит прочь. Так должно случиться». Впрочем, тут же прорывается прагматичная нотка будущего топ-менеджера ВСНХ и политика по душевному складу: «…теперь для нас полезно не рвать своих товарищеских отношений».

Полезно – потому что она спасала его от непродуктивного одиночества, возилась с его комплексами, болячками, пробелами в знаниях. Если впоследствии Дзержинский и считался наиболее эрудированным среди своих «соратников», то лишь благодаря бестужевке Маргарите Николаевой. Она заставила прочитать любимого не только «Капитал», но и труды английского философа Стюарта Милля, произведения российских демократов. Однако русская и мировая классика ФД отталкивала, казалась странной. Он, например, признавался своей Маргарите, что «Фауста» освоить не может, Толстого не понимает…»

Продолжение следует…

Челябинск, Вера Владимирова

© 2017, РИА «Новый День»