Сегодня – накануне старого нового года – будем молвить про архаизмы, одну фразу из которых знают все относительно грамотные россияне: « Не лѣпо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы…»

И перевести её, кстати, на современный русский язык совсем не так просто, как кажется, если у того же «бяшеть» учесть семантику лексемы – не только «рассказывать», но и «блеять». Вот и думайте: что автор имел в виду «во первЫх строках» Слова о полку Игореве.

РИА «Новый День» предлагает разобраться с этой непростой, но интересной темой с помощью филолога Эммы Прусс:

«Архаизмы – сиречь слова устаревшие и из говора нашего извергнутые – не окончательно погребены под сонмом новых слов.

С точки зрения употребления они нужны редко. Эти старинные слова в современной речи и текстах используются в особых случаях. Только не путать их с историзмами, обозначающими объекты и явления, исчезнувшие из нашей реальности. И оставшимися лишь в литературных памятниках, да в поговорках с пословицами. «Стрелец», «бомбардир», «аршин», «лапти», «ферязь» – вот несколько подобных примеров.

Есть еще половинчатые слова. Например, «рында» – обозначающее во флотской лексике корабельный колокол, а во «тьме веков», то есть, в нашем случае, до середины XVII века, – телохранителей и почётный караул при московских царях.

Архаизмы же называют повседневные, существующие и сейчас предметы и лица, только в современном русском их заменили другие слова – не заимствования, а именно другие слова русского языка. И даже не всегда более «молодые» или «современные». Почему так произошло – в ряде случаев чистая лотерея или малопонятное явление.

Архаизмов лингвисты зафиксировали довольно много. Эти исконно русские слова принадлежат различным эпохам и разным частям речи, но современному пользователю, как правило, малопонятны.

У некоторых уже и этимология растворилась во времени. Но значения известны. Например, глаголы в заученных со школы пушкинских строках: «Востань, пророк, и виждь, и внемли» обозначают: « воспрянь телом и духом, смотри и слушай»

Значения редко употребляемых сегодня местоимений и наречий тоже – при помощи соответствующих словарей – точно «переводятся» на современный русский:

«понеже» – «потому что»,

«иже с ними» – «подобные им»,

«аз» – я,

«паки» – «опять»,

«вельми» – «очень»,

«зело» – «очень».

Язычника же много лет мучает неразрешимый вопрос: отчего в «родном и могучем» так радикально изменились названия частей тела. Причем, иногда прежние значения заменили слова – современники, обозначавшие «при царе Горохе» совсем другие «элементы». Так, «чело» стало лбом, при этом «лоб» ранее означал макушку! «Око» стало глазом, «зеница» – зрачком, «рамени» – плечами, «выя» – «шеей», «длань» – ладонью, «уста» – губами, «вежды» – веками.

Некоторые архаизмы понятны и без « перевода». Например, «зерцало» – зеркало. Или «нумер» – номер, «глава» – голова.

А как было поэтично (и осталось – увековеченное Жуковским):

Он пал – главу на щит склонил

И стиснул меч во длани.

Как бы изменились, но узнаваемы и изредка используются – и в литературе, и в разговоре:

«молва и молвить», «грезить – мечтать» и т. д.

Куда занятнее так называемые семантические архаизмы, то есть слова, сохранившиеся в современном русском совсем в другом значении, нежели их использовали изначально:

лексема «позор» в XVII веке (и долго до этого времени) означала – «зрелище», а сейчас это синоним лексемы «стыд». Слово «уродливый» еще в веке XVIII понималось как «красивый», «хорошо уродившийся», а сейчас это слово – антоним своему прежнему смыслу.

Для новых поколений архаизмы сохраняет литература. Например, сказки Пушкина, в которых много «простонародной» лексики его времени, ныне относимой к архаизмам.

Разговорная речь их сохранить не может, да и не должна, иначе будем выглядеть как режиссер Якин из гайдаевского «Иван Васильевич меняет профессию» чьё «вельми понеже» – ни что иное, как «очень потому что».

Ни смысла, ни атмосферы – не то, что у Лермонтова, в «Песне про купца Калашникова»:

Уж вы, братцы мои, други кровные,

Поцалуемтесь да обнимемтесь

На последнее расставание.

Поклонитесь от меня Алёне Дмитревне,

Закажите ей меньше печалиться…

Или у Акунина: « На палубе парохода Бердичевский сидел нахохленный, кутался в неосновательный пальмерстон с пелериной и вздыхал, вздыхал».

Или у Высоцкого:

И король тотчас издал три декрета:

«Зверя надо одолеть, наконец!

Вот кто отважится на это, на это,

Тот принцессу поведёт под венец».

Если архаизмы да со знанием предмета и изяществом добавить в историческое произведение – фразы словно оживают, контекст становится достоверным, а речь «вкусной». Выигрывает от архаизмов и жанр фэнтези, если, как в нашем случае, речь идет о славянском фэнтези.

Иногда архаизмы – инструмент авторского сарказма или шутки.

Иногда – интеллектуальный шик, как у популярного современного автора Евгения Водолазкина, умудряющегося в одном произведении перемешать интеллигентский позднесоветский и древнеславянский языки.

Но куда чаще использование устаревшей лексики бывает совершенно нелепым. Хотя автор сует все эти «поелику» и «оные» с «отроками» и «херувимами» для «повышения» стиля.

Еще хуже, когда архаизмами пичкает свое творение малограмотный пишущий.

В 1930-е о подобных литературных неудачах создал пародию – в жанре, как сказали бы сейчас, славянского фэнтези замечательный юморист Виктор Ардов. И с тех пор, рискну заметить, в творчестве мучительно жаждущих признания графоманов и литературных полузнаек мало что изменилось:

«Исторические романы у нас пишут среди прочих авторы трех весьма интересных категорий:

1) почвенники,

2) стилисты,

3) халтурщики.

Возьмем в качестве образца исторический факт, послуживший художнику Репину сюжетом для его знаменитой картины «Царь Иван Васильевич Грозный убивает своего сына – царевича Ивана», – и посмотрим, что сделали бы с таким эпизодом автор-почвенник, автор-стилист и просто халтурщик.

1. ПОЧВЕHHИКИ

Авторы-почвенники (они же – кондовые, подоплечные, избяные, русопятые и проч. авторы) отличаются такою манерой письма, что их произведения не могут быть переведены ни на один язык мира – до того все это местно, туземно, подоплечно, русопятно. Hапример:

...Царь перстами пошарил в ендове: не отыщется ли еще кус рыбины? Hо пусто уж было: единый рассол взбаламучивал сосуд сей. Иоанн Васильевич отрыгнул зело громко. Сотворил крестное знамение на отверстых устах. Вдругорядь отрыгнул и постучал жезлом о пол, прикрытый ковром кызылбашским.

– Почто Ивашко-сын не жалует ко мне? Кликнуть его!

В сенях дробно застучали каблуки кованые трех рынд. Пахнуло негоже: стало, кинувшись творить царский приказ, дверь открыли в собственный государев нужник, мимо коего ни пройти, ни выйти из хором...

Hе успел царь порядить осьмое рыгание – царевич тут как тут. Склонился в земном поклоне.

– Здоров буди, сыне. По какой пригоде не видно тя, не слышно?

– Батюшка-царь! Ханского посла угащивал, из Крымской орды прибывого. По твоему царскому велению. Только чудно зело...

– Что ж тебе на смех сдалося?

– У нехристя-то, царь-государь, башка стрижена.

– Ан брита, царевич,– покачнул главою Иоанн Васильевич!

– Стрижена, батюшка.

– Hе удумывай! Отродясь у татар башки бриты. Еще как Казань брал, заприметил.

– Ан стрижено!

– Брито!

– Стрижено!

– Брито!

– Стрижено, батюшка, стрижено!

Темная пучина гнева потопила разум царя, застила очи. Кровушка буйно прихлынула и к челу, и к вискам, и к потылице... Hе учуял царь, как подъял жезлие, как кинул в свою плоть:

– Потчуйся, сукин сын!.. Брито!..

– Стри...– почал было царевич да и пал, аки колос созрелый от десницы косца.

А уж снова стучали коваными каблуками и рынды, и окольничие, и спальники, и стольники, и иные царского подворья людишки...

Царевич, как лебедь белая, плавал в своей крови...

2. СТИЛИСТЫ

Авторы-стилисты всех исторических лиц списывают с собственной прохладной персоны. Hапример:

...Встал рано: не спалось. Всю ночь в виске билась жилка. Губы шептали непонятное: «Стрижено – брито, стрижено – брито...»

Ходил по хоромам. У притолок низких забывал нагибаться. Шишку набил. Зван был лекарь-немец, клал примочку.

Рынды и стольники вскакивали при приближении царя. Забавляло это, но хотелось иного, терпкого.

Зашел в Грановитую палату. Посидел на троне. Примерился, как завтра будет принимать аглицкого посла. Улыбнулся – вспомнилось: бурчало в животе у кесарского легата на той неделе – во время представления же.

С трона слез. Вздохнул. Велел позвать сына – царевича Ивана.

Где-то за соборами – слышно было – заржала лошадь. Топали рынды, исполняя приказ, – вызывали царевича, гукали...

Выглянул в слюдяное оконце: перед дворцом дьяк, не торопясь, тыкал кулаком в рожу мужика. Примерил на киоте: удобно ли так бить, не лучше ли наотмашь?..

Сын вошел встревоженный, как всегда. Как у покойницы царицы – матери его – дергалось лицо – тик. А может, не тик, а – так. Со страху.

– Где пропадаешь?

Царевич махнул длинным рукавом:

– С татарином договор учиняли...

– С бритым?

– Он, батюшка, стриженый.

Улыбнулся сыновьей наивности:

– Бритый татарин...

– Стриженый.

Отвернулся от скуки.

– Брито.

– Стрижено.

– Брито...

Вяло кинул жезл. Оглянулся нехотя: царевич на полу. Алое пятно. Почему? Пятно растет...

– Вот она – та ночная жилка: «Стрижено – брито»...

Челядь прибывала. Зевнул. Ушел в терем к царице – к шестой жене...

3. ХАЛТУРЩИКИ

Автора-халтурщика отличает прекрасное знание материала и – красота литературного изложения.

...Царь Иван Васильевич выпил полный кафтан пенистого каравая, который ему привез один посол, который хотел получить товар, который царь продавал всегда сам во дворце, который стоял в Кремле, который уже тогда помещался там, на месте, на котором он стоит теперь.

– Псст, человек! – крикнул царь.

– Чего изволите, ваше благородие? – еще из хоромы спросила уборщица, которую царь вызвал из которой.

– Меня кто-нибудь еще спрашивал?

– Суворов дожидается, генерал. Потом Мамай заходил – хан, что ли...

– Скажи, пускай завтра приходят. Скажи, царь на пленуме в боярской думе.

Пока уборщица топала, спотыкаясь о пищали, которые громко пищали от этих спотыкновений, царь взялся за трубку старинного резного телефона с двуглавым орлом на деревянном коробе. Он сказал в трубку:

– Боярышня, дайте мне царевича Ивана. Спасибо. Ваня, – ты? Дуй ко мне! Живо!

Царевич, одетый в роскошный чепрак и такую же секиру, пришел сейчас же.

– Привет, папочка. Я сейчас с индейским гостем сидел. Занятный такой индеец. Весь в перьях. Он мне подарил свои мокасины и четыре скальпа. Зовут его Монтигомо Ястребиный Коготь.

– А с татарским послом виделся?

– Это со стриженым? Будьте уверены.

– Татарин – он бритый.

– Стриженый.

– Бритый!..

Царь Иван ударил жезлом царевича, который, падая, задел такой ящик, в котором ставят сразу несколько икон, которые изображают разных святых, которых церковь считает праведниками.

Тут прибежали царские стольники, спальники, рукомойники, подстаканники и набалдашники...»

P.S. А разогретый главной стилистической «ашипкой» последнего опуса этого литературного триптиха Язычник решил в своем следующем выпуске поговорить об употреблении лексемы « который», которая в сочинениях отдельных индивидуумов, буквально, клонируетсяклонируетсяклонируется…

Москва, Эмма Прусс

© 2021, РИА «Новый День»