В России выросло число детских суицидов и попыток самоубийств, следует из доклада уполномоченного по правам ребенка Марии Львовой-Беловой, который цитирует РБК. Если первых попыток стало больше на 13%, то повторных – на 92,5%. О том, что происходит с детьми и подростками и какова статистика на Урале, «Новый День» поговорил с главным психиатром Свердловской области, главврачом СОКПБ Олегом Сердюком.

– Как сейчас обстоят дела со статистикой суицидов в Свердловской области? Сколько попыток зарегистрировано?

– Мы фиксируем стабильное снижение – и суицидов, и суицидальных попыток. Всего за прошлый год их число на 5% ниже, чем в 2020 году, и в 1,3 раза ниже чем в 2017 году. Число попыток стабильно уменьшается на протяжении 20 лет, у взрослых снижение на 3,5-4% в год, а вот у детей показатель остался на уровне прошлого года, и наши усилия должны быть тут сосредоточены.

– А почему не снижается?

– Думаю, дети заметно болезненнее отреагировали на ситуацию пандемии и те существенные изменения образа жизни людей, всей планеты, которые она за собой повлекла. И то, что именно дети реагируют острее – это как раз понятно. Помимо того, что эта ситуация изменила образ жизни, она ещё сделала существенно негативнее информационный фон, даже мы, медики, «не видели просвета» в процессе борьбы с ковидом. И сейчас, к примеру, за рубежом ждут пятую волну, и понять эти процессы сложно даже взрослому, не то что ребенку.

Вообще первичная заболеваемость [психическими расстройствами] у нас подрастает в последние годы. В основном, это связано с усилением нашей работы с несовершеннолетними.

– А что за работа?

– Диспансеризация детского населения, минимум шесть раз в течение жизни до 18 лет ребенок проходит многопрофильную диспансеризацию, в том числе показывается психиатру, и мы первично выявляем у детей и подростков психические расстройства, чаще те, которые не приводят в дальнейшем к тяжелым последствиям, которые купируемы. Это разного рода дезадаптации, неврозы, депрессии, проблемы при формировании личности– все то, что поддается лечению у психиатра, у психотерапевта. При этом в структуре психических расстройств снижается доля пациентов с умственной отсталостью. Это не значит, что их в абсолютных числах меньше. Их меньше, поскольку мы в принципе больше выявляем непсихотических расстройств. Но не каждый человек, например, совершающий попытку суицида, психически нездоров, их доля невелика. Например, из 290 попыток у несовершеннолетних в прошлом году, у 78 были «наши» диагнозы, а из этих 78 только 30 детей были с выраженными нарушениями психики. Все остальные имели переходящие проблемы, которые, по большому счету, даже не нуждались в нашей постоянной специальной курации, то есть под наблюдением врача психиатра находилось меньше 10% в общем расчёте.

– Как вы выявляете людей, которые пытаются уйти из жизни?

– Третий год мы регистрируем суицидальные попытки персонифицированно. Если раньше собирали данные от скорой помощи анонимные – мы знали только число попыток в той или иной территории, то теперь знаем, кто конкретно нуждается в нашей помощи. С 2017 года мы начали это делать по детям, а с 2019-го – по взрослым тоже. Фактически, сейчас в нашей области есть система, по которой, согласно приказу регионального Минздрава, каждый медицинский работник первого звена, первого контакта – это может быть врач, фельдшер, медсестра, выявивший суицидальные действия или настроения в процессе беседы или осмотра, обязан заполнить сигнальный лист. Это небольшой документ на одну страницу, в котором он собирает данные о пациенте и виде самоповреждения. Попытки, которые чуть не привели человека к лишению жизни, как правило, регистрирует скорая помощь, а вот иные самоповреждения может выявить и другой медик.

– Этот лист заполняется с согласия пациента?

– Согласие конкретно на заполнение этого листа, на передачу его нам не требуется. В целях оказания медицинской помощи, которую врач первого контакта не может обеспечить, потому что чаще всего это не психиатр, не психотерапевт, информация передается в психиатрическую службу. Естественно, каналы защищенные. Дальше уже участковый психиатр должен выйти на контакт, пригласить человека на прием. Тут мы не нарушаем никаких законов – мы ведь не заставляем его пройти психиатрическое освидетельствование недобровольно. Если он согласен к нам прийти, мы начинаем ему оказывать помощь. В случае с ребенком до 15 лет, приглашаем родителей.

– Эти сигнальные листы распространяются только на государственное здравоохранение или частные клиники тоже должны каким-то образом сообщать?

– Только государственное здравоохранение. Но, конечно, взаимодействие с частными службами существует неформальное. Как минимум потому что или люди раньше у нас работали, или, наоборот, к нам приходят из частной практики. И если информация доходит до психиатра, который считает, что нужно человеку помощь оказать в стационаре у нас, то он, конечно, направит к нам.

– В открытых источниках встречалась информация, что после ковида у людей начинались панические атаки, неврозы, депрессии. Есть ли какие-то медицинские исследования, которые бы достоверно сказали, что ковид может вызывать такие реакции?

– По-моему, в конце 2020 года уже был введен в МКБ диагноз «постковидный синдром», где были описаны разнообразные последствия перенесенной болезни во всех сферах функционирования нашего организма, не только психики. Статистики единой пока нет, все-таки еще мало времени прошло, идет стадия изучения. Но в Америке в 2020 году провели big data исследование. Они проанализировали десятки тысяч обращений пациентов и выяснили, что через 2 месяца после заражения коронавирусом у 18% впервые были выявлены психиатрические диагнозы.

– А это не могло быть просто совпадением?

– 18%?

– Люди стали активнее обращать на свое здоровье внимание…

– Это очень существенный процент. И речь ведь не идет о расстройствах психотического уровня, как шизофрения, например. Речь идет как раз о вещах, которые связаны, в первую очередь, с когнитивной функцией: снижение памяти, снижение внимания, снижение внутренней энергетики. То есть это психастеническое состояние: «внутренних сил», волевого усилия не хватает. Ковид-19 – это же нейроинфекция по большому счёту, она влияет на нервную систему. У вас почему обоняние перестает работать? И в этой ситуации на эти проявления наслаивается уже ваша личностная реакция – вам надо пойти на работу, а вы не можете, и начинается раздражительная слабость, конфликты в семье, конфликты на работе, это тянет за собой набор проблем. Дать четкую рекомендацию, к кому конкретно пойти? Можно к неврологу пойти, а можно к психиатру. Зависит от того, что вы испытываете. Если вы в тяжелой депрессии, у вас нарушения сна, то невролог будет не совсем то. А если вы немножко стали забывчивы, устали и понимаете, что что-то не так, то невролог может быть самое то. Каких-то радикальных вмешательств в вашу жизнь не будет, но доктор может вам назначить определенный набор препаратов, дать рекомендации по образу жизни. В комплексе, думаю, это позволит вам быстрее справиться с постковидной реакцией.

– Хотела уточнить, как сейчас обстоят дела с международным взаимодействием? Как на психиатров культура отмены повлияла?

– Мы в международных программах задействованы очень давно – с конца 90-х, начала 2000-х годов. Например, взаимодействовали по изучению английского опыта помощи психически больным детям, наркозависимым, пациентам с ВИЧ. Это было полезно. Обмен опытом всегда приводит к положительным результатам. Мы с 2019 года работаем по проекту превенции суицидов – это была наша инициатива, нас тогда поддержал центр имени Сербского и московское бюро ВОЗ по совершенствованию системы мониторинга суицидальной активности. Так вот сейчас – могу сказать осторожно – контакты возобновляются. Это нормальная совершенно ситуация, медики разных стран всегда будут общаться.

– Стало популярно делать «психиатрические» каминг-ауты, когда человек публично рассказывает, что у него есть расстройство и он получает терапию. Стали ли люди смелее, проще относиться к тому, чтобы обратиться за психиатрической помощью? Ведь действительно, тема какой-то период была табуированная.

– Всегда было не очень прилично говорить о психических расстройствах. Ведь это могло повлечь последствия не только в части ограничений по владению оружием или вождению транспорта, но и в отношении к тебе – со стороны сослуживцев, родственников. Но это проблема не только нашей страны, это глобальная проблема, стигматизация – это то, с чем мы, психиатры, постоянно боремся во всем мире.

– Но стигматизации стало меньше?

– Стало. Есть тенденции на увеличение числа невротических расстройств, зарегистрированных нами. Потому что люди понимают, что ничего страшного от того, что человек пошел к психологу, психиатру, психотерапевту не произойдет. Он пришел, рассказал о своих проблемах, получил тот или иной совет, нужный вид терапии – фармакотерапию, психотерапию, коррекционную работу психолога. Он закончил свой случай, довольный пошел домой и не получил никаких негативных последствий. Стало нормальным сходить к психиатру, люди даже делятся: «Я к тому хожу, вот там хороший». Это важно и для врача, и для общества, у которого возникает доверие. Появились граждане, которые прямо перебирают врачей, уже совершенно не стесняясь этого – как психиатров, так и психотерапевтов. Помогает людям и государственная система здравоохранения, и частные медицинские организации, которые приемы открывают. Главное, чтобы руководство этих организаций контролировало качество. Нам важно, чтобы человек помощь получил, здесь нет конкуренции за пациентов. Взаимодействие между врачами частного и государственного сектора, психологами государственными и частными все лучше, и понимание того, что можно дать пациенту тоже. Мы находимся сейчас в стадии формирования адекватного отношения к психиатрической помощи.

Екатеринбург, Екатерина Норсеева

© 2022, РИА «Новый День»