Места, в которые они водят нас за руку, иногда ужасны. Это может быть что угодно – душераздирающий фильм о женщине-писательнице, добившейся успеха в мире жестоких и циничных мужчин, театральный спектакль про сумасшедших чаек-ливингстонов по Ричарду Баху в любительском театре или еще кошмар какой класса гастрольных монологов Гришковца или (сразу пристрели меня, кондуктор!) концертов Митяева. Наши удивительные женщины обладают таким же удивительным свойством выбирать какое-то удивительное говно, к которому нам почему-то необходимо как можно скорее приобщиться. Это у них называется – «делиться радостью».

«Дележ радостью» с любимым мужчиной – это самая изощренная пытка, на которую способна женщина. Она потащит тебя в любимый магазин, приготовит любимое блюдо, покажет любимый фильм, поставит любимую музыку, познакомит со своими изумительными друзьями, которые будут изумительно тонко шутить, повезет в любимое романтическое место и, прекратив удивлять тебя своим изумительным профилем в лунном свете, тихо спросит: «Ну как?».

– Да пошла ты, сука, нахyй, – подумаешь в ответ, а вслух скажешь: «Это было неплохо, спасибо тебе за удивительный вечер». Тут ведь в чем дело – даже если скажешь, что подумаешь, тебя же не перестанут от этого мучать. Обидится, расстроится, а потом снова будет делиться с тобой своей радостью.

Боже, неужели их действительно всё это радует? Слащавые истории, пидоры с бархатно-правдивыми голосами, задушевные песни у костров, толпы лыжников, цветочки, бантики и финтифлюшки, дзен-буддизм, зеленый чаёк, Коэльо с Мураками, маленькие пухленькие дети, фильмы с хорошим концом и вера в человечество? Но как бы там ни было – всё это теперь твоя реальность: все ее радости придут в твою жизнь вместе с ней.

А ты для нее так и останешься странным чуваком со своими мужскими причудами вроде Сукачева, «Шансона» и группы Lacrimosa из пионерского детства, склонностью к мату и распитию спиртных напитков, арт-хаусу, гомофобным выходкам и стихам Бродского. Причем, в независимости от того, пытаешься ли ты с ней всем этим своим миром поделиться или нет – ничего она не воспримет. Делится тут – она, и всё, ага, ты сбоку стоял.

Эти дежурные мысли рождались одна за другой в голове Егора в тусклом и сером киевском декабре 2007 года. За последние два месяца он не мог вспомнить ни одного солнечного дня, а Женька, с которой они почему-то начали наконец встречаться каждый день, всё таскала и таскала его по своим любимым местам. Они договорились вместе встречать Новый год – первый раз вдвоем – и теперь Егор переживал, как всё пройдет. Ему ведь было совершенно необходимо уйти в запой, по специальной технологии, разработанной еще покойным дедушкой Егора. Просветленный дедушка, в бытность свою, сильно и регулярно пил, при этом диагноз «алкоголизм» ему так и не был поставлен. А технология была разработана при поездке «на воды», куда бабушка отправила дедушку на полтора месяца лечить вполне здоровую печень. Согласно технологии, полагалось не меньше недели пить по 150 грамм водки за 40 минут до завтрака в 8.20, обеда в 13.20 и ужина в 18.20, и по 75 грамм через 40 минут после еды. В перерыве, по требованию организма, совершались «водные процедуры», т.е. полировка пивом. Егор, осознав в свое время необходимость запоев как единственного эффективного средства для противостояния ежедневному бытовому пьянству (которое, собственно, и приводит к алкоголизму), не собирался отказываться от этой милой, семейной традиции – она была им усовершенствована (через день пился виски, через день коньяк, а пиво по четным дням было светлым, по нечетным темным) и по исполнению неизменно приводила к расширению сознания, открытию глубин, вере в величие человеческого духа и классовое равенство. Также, по итогам, находился ответ на вопрос «что делать?», во всяком случае – на ближайший период времени. Ответ на этот вопрос был сейчас совершенно необходим Егору, потому что продолжать свое странное ремесло – не было ни сил, ни желания, а еще непонятно, зачем начинать какое-либо новое.

Ничего не радовало и ничего не хотелось. Падла словно бы и не напала на него – последний месяц он был совсем живчик и даже пару раз удачно съездил в Москву, договорившись о старте двух очередных фальш-проектов, а еще и с Женькой всё, после той странной пьянки с Лешей и Лёлей, более чем удачно и хорошо складывалось – но откуда-то чувствовалось, что всё вокруг очень быстро изменится и в том мире, в котором ты проснешься однажды утром, не будет для тебя места. Значит, и меняться надо заранее. К тому же, как говорила бабушка Егора (та, которая лечила дедушку) – «Когда человек перестает меняться, он умирает». Умирать Егору не хотелось, а что касается «меняться» – он не очень понимал, как это делать.

Устроиться на работу в крупную корпорацию, как Женя? Или стать нормальным ТВ-журналистом, как Леша? Или, как Лёля хочет, уехать к чертям подальше, где ты проживешь спокойную и сытую жизнь, но твои дети под старость также спокойно и без угрызений совести сдадут тебя в богадельню? Но разве это изменение? То, которое совпало бы с изменением мира вокруг – а он меняется, ведь по ощущениям 2007-й был как 1913-й: год затишья перед черным 2008 годом… И если чего еще хотелось, так это напиться так, чтоб никак было не выговорить слово «эсхатология» – ни по бумажке, ни без.

Без бутылки было не разобраться, а Женька как с катушек съехала – смеялась взахлеб, бросалась к нему на шею прямо на улице, шутила, бегала как «энерджайзер», строила планы на будущее (а не поехать ли нам на лыжи следующей зимой, а не уйти ли нам в леса на всё лето?) и вообще была настолько увлечена собой и своим счастьем, что говорить с ней сейчас о том, что Егора мучало – было бы по меньшей мере подло.

Под Новый Год всегда становилось грустно. То ли это издевался теплый киевский климат, последние несколько лет почти полностью исключавший снег во второй половине декабря, то ли Дед Мороз окончательно обиделся на Киев с его сумасшедшими политиками и перестал приходить в город. А как иначе, если уже два года подряд главную ёлку Украины зажигают не президент с премьером, а киевский мэр? Неудивительно, что все белое на Майдане и Крещатике больше похоже не на снег, а на кокаин, раскиданный по мостовой злым ветром и размоченный постоянным дождем. Даже Тимошенко не поставила своих белых палаток, чтобы потребовать избрания себя премьером – похоже, все и так у нее неплохо получится. Каждый верит в свою сказку, а концы у нее разные, потому и творится черт-знает-что. Каждому нужен свой happy end before New Year. Магазины распродают товары, супермаркеты – еду, вокзалы и кассы – билеты всех направлений, турфирмы – путевки, посольства – визы, обменные пункты – наличные гривны, крупные корпорации тратят остатки рекламных бюджетов на благотворительность, телеканалы отдают на медиа-бартер годовые излишки рекламного времени, леса отдают ёлки, детсады и школы отдают детей в полное пользование родителей на праздники, «донецкие» отдают власть Юле, а Юля раздает обещания. Всё это напоминает какой-то глобальный праздник слива всего и всем, безостановочного и шумного, суетливого и яркого. Особенно хорошо это – слив – получается у журналистов, которые подводят итоги года, а итоги года-2007, между тем, в простом перечне некрологов: Курт Воннегут, Норман Мейлер, Михаил Ульянов, Ингмар Бергман, Микеланджело Антониони, Карло Понти, Мстислав Ростропович, Кирилл Лавров, Борис Ельцин, Илья Кормильцев, Морис Бежар, Лучано Паворотти, Жан Бодрийяр, Наталья Дурова, Дмитрий Пригов, Тихон Хренников, Игорь Моисеев и даже Анна Николь Смит. Вот и слили мы их, ага, значит к Новому Году готовы. Груз сброшен.

И что же теперь? Елка, а на ней гирлянды и шары, аккуратные упаковки подарков, холодное шампанское, набор салатов и отбивных, ожидание безостановочных фейерверков на две-три недели праздников и повсюду радостные, счастливые, пьяные лица, а еще детский смех и мамский рык: «Даня, я тебе сейчас по заднице надаю, если не заткнешься!». Может быть, он до того громко плакал и, сквозь слезы, «хочу Деда Мороза» кричал? Егор бы так и кричал, привычное дело. Но, поскольку еще с детства боялся все-таки получить по заднице, то затыкался и ждал праздника. А праздника всё не было. И каждый раз ему становилось страшно, что Нового года не будет – нет, всё произойдет, в смысле перевода стрелок и перемены дат, но не возникнет этого странного новогоднего ощущения, когда понимаешь, что чудо все таки произошло. Но, к счастью, вопреки всему, вопреки взрослению, Новый Год продолжал наступать, причем, как п*здец, то есть некстати и неожиданно.

Да, и Дед Мороз по-прежнему приходил, хотя его могила была обнаружена Егором еще в детстве, в страшном подмосковном лесу, где были какие-то заснеженные военные сооружения вроде бункера, сосны и холмик, а прямо на холмике стоял снеговик в полном обмундировании и ржавым ведром на голове, и корявым почерком внизу на куске картона было подписано «Могила Деда Мороза». Неудивительно, что потом снеговики, с их морковным носом, глазами из пивных крышек, пуговицами из семечек, а, главное, параллельными земле лапами из веток, всегда ассоциировались у Егора с распятием. Это вот такая версия православия случилась в его голове, а раз не сотвори себе кумира, то снежных баб тоже не лепи. Иначе потом какому-то ребенку всю жизнь сниться будет.

Поэтому лепили не баб и не снеговиков, а другие предметы, но с ними тоже не случалось ничего хорошего. Егор помнил один из тусовочных Новых годов, который они встречали в арендованном музее-поместье недалеко от Киева и в пьяном угаре дружно слепили огромный, в полтора человеческих роста, фаллос, снабдив его и яйцами, и табличкой, чтоб никто, значит, не сомневался. А 2-го января, когда они с девками еще водили свой пьяный хоровод вокруг девайса, в поместье на экскурсию привезли детей. Это были обычные школьники, мальчики и девочки, класс третий или четвертый, не больше. Дети стояли, в своих ярких куртках и шапочках, и молча смотрели на взрослых дяденек и тетенек, обступивших хуй, а дяденьки и тетеньки смотрели на них, и им было стыдно. И было за что, заметим.

А теперь они сидели вдвоем с Женькой в «Ланселоте», и без всяких одноклассниц и приятелей, ели салаты и Женька была какая-то странная, словно смущенная чем-то. И он молчал, потому что вдруг окончательно почувствовал – что-то не так.

– Ладно, – вдруг сказала Женя, отложив вилку. – Я так больше не могу. Я собиралась рассказать тебе про это на Новый Год, но, думаю, что лучше это будет сделать сегодня.

– Залетела, – обреченно подумал Егор. Но Женя сказала совсем другое: «Меня повысили!».

– О, я тебя поздравляю! – улыбнулся он, расслабившись. Ее все время повышали, награждали какими-то внутренними титулами, выдавали разные ценные медальки и деньги – этим, как считалось, укреплялся корпоративный дух.

– Мне придется уехать в Москву. Сразу после праздников. – продолжила Женька. – Меня переводят на аналогичную должность в московский офис, при этом корпорация оплачивает квартиру и «суточные», а зарплата удваивается и идет «чистыми», как здесь.

– И ты согласишься?

– Конечно, это же моя карьера и возможностей в России гораздо больше, чем у нас. Но у меня есть очень странная просьба к тебе.

– Какая?

– Я подумала, а, может быть, ты бы смог вернуться? Мы бы тогда уехали вместе, понимаешь?

Егор отшатнулся от нее.

– Помнишь, ты же говорил, что тебе все надоело, ты хочешь сменить страну, работу и образ жизни. Мы бы уехали вместе, начали бы вместе жить в этой моей квартире, пока ты что-то не придумаешь. У тебя же там, в конце концов, одноклассники, школьные друзья.

– Женя, ты это серьезно? Ты не понимаешь, что такое Москва. Ты еще скажи, что тебе Путин нравится.

– Мне Путин нравится. Гораздо больше, чем наши уродцы. И я не понимаю твоей реакции.

– Да ты вообще нихера не понимаешь, сука ты ебаная, – заорал Егор. – Ты просто тупая пизда, понимаешь?

Женька заплакала. Егор вскочил и выбежал на улицу.

И вот тогда и выходишь в снег и сумерки, и в сырость с декабрьской суетой вокруг перекрестков и входа-выхода во все двери у светящихся витрин, оставив машину спать у кафе, где вы только что расстались с Женькой – тогда сразу чувствуешь и время, и температуру, и настроение людей вокруг. Ты покидаешь свою уютную кожаную утробу с подогревом сидений, набором любимых дисков и хорошим звуком, очень грязную снаружи, потому что не мыта уже два месяца, но очень правильную внутри, точно такую же правильную, как и твой кабинет в офисе, и твой письменный стол и его окрестности дома. Вываливаешься в аутдор и сразу начинаешь жалеть, что оставил в машине перчатки, а еще, оказывается, на улице холодно курить и все почему-то толкаются, зато и девушки смотрят на тебя, словно чувствуя твою пустоту в сердце и притягиваясь к ней. Впрочем, что до пустоты, то тут все иначе – это у женщин она бывает внутри, а у мужчин всегда вокруг, вот поэтому мы и тянемся друг к другу всегда, когда не наполняем чью-то пустоту, а они, когда пустота не заполнена. Они не заполнены чаще, потому и смотрят, а в глазах их и просьба, и страх умножения. А кто из нас чет, а кто нечет – не разберешь, но чет неспособен множить нечет и в этом, наверно, формула добра, но куда тебя несет с этими формулами в этом городе в этот вечер?

Егор завидовал Женьке хотя бы потому, что ей было куда отвлекаться ближайшие две недели – подводить итоги года рабочими отчетами или ходить на разнообразные «корпоративы», участие в которых она обычно игнорировала, или за подарками для своих многочисленных друзей, или за очередным обновлением зимней экипировки для лыж, сноубордов, катания на санках, валяния снежных баб, возведения катков, игры в снежки, прыгания в сугробы и купания в проруби – ей было гораздо веселее переживать расставание с ним, а ему куда деваться после этих полугода ежедневных мыслей о ней и месяца ежедневных встреч? К кому сходить в гости с шампанским и отчетом, а, главное, что сказать? Здравствуйте, друзья-олигархи, я пришел к вам на корпоратив, пустите под ёлочку? Здравствуйте, лохи разведенные, я ваш Дедушка Мороз и я сдачу вам принес? Егору пришло в голову, что вздумай он купить кому-либо новогодний подарок, люди бы всерьез удивились. Или, хуже того, ему бы еще в магазине отказались продавать и, тем более, заворачивать подарок. Сказали бы что-то вроде «мальчик, иди отсюда» и без объяснения причин. Оставались циничные коллеги, но с ними надо было напиваться, а еще милые киевские девушки, но с ними надо было трахаться, а то и другое надоело еще так давно, что Женька появилась как освобождение. А теперь исчезла. Или была изгнана, Егор сам уже не понимал.

Тут ведь как, размышлял он, либо «а может быть и то – поэта обыкновенный ждал удел», либо «тогда, не правда ли, в пустыне, вдали от суетной молвы я вам не нравилась, что ж ныне меня преследуете вы?». В том смысле, что либо он прямо сейчас бежит назад, берет свои слова обратно, целует ее глаза, закрывает ей губы, не давая хоть что-то сказать, обнимает, надеясь что она не будет сильно вырываться, ну а дальше понятно – они встречают Новый Год вместе, уезжают отдыхать вдвоем, и его, словно дедушку, поят минеральной водой в каком-нибудь карпатском санатории и водкой ее не заменишь, на ее-то глазах. А потом они возвращаются, неважно куда, и он когда-нибудь знакомится с ее родителями, делает предложение и в конце лета – лучше начале осени – они играют свадьбу. После этого они перестают предохраняться, и пока она носит их первого ребенка, он покупает и ремонтирует их первый дом, чтобы переехать туда, сразу же после родов. Потом этот ребенок рождается, он растет, ее карьера прерывается, а Егор продолжает работать, но теперь уже с целью – возвращаться каждый вечер в этот дом к этой женщине и к этому ребенку. Он настолько привязан к ним, что постепенно забывает о пьянстве, приятелях, девочках, превращается в папочку и читает на ночь ребенку детские стихи, а не поет девкам матерные частушки. Ребенок растет, а вместе с ним окончательно приходит взрослость, зрелость, старость и всех-то кайфов в сухом остатке, что столько-то лет они с Женькой проворчат друг на друга, а, значит, полностью откроют себя другому человеку, полнее некуда. И стакан воды за 40 минут до смерти.

Либо он не возвращается и продолжает жить, как жил, но без нее. Зарабатывает свой миллион, обходит кабаки и девиц, ездит поездами в Москву, покупает недвижимость и дорогую одежду, меняет зимнюю Словению на зимнюю Австрию, а летний Крым на летнее Бора-Бора, путешествует и проходит так несколько лет. А потом случайно, в Москве, он встречает Женьку. Потому что она уедет и сделает понятную и прозрачную карьеру, ей ведь, в отличии от тебя, интересно жить и так, и эдак, выйдет замуж, а ты, дурак такой, наконец поймешь, что жить без нее не можешь и не хочешь, смысла нет.

Какой из вариантов был хуже, Егор не знал. Заранее его тошнило от обоих. Но, что он заставил себя сделать, так это написать Женьке смску «прости за резкость, беру свои нецензурные слова обратно» и всё. Ответ пришел быстро, был он краток, без пробелов и заглавных букв.

«идитынахуй», ответила Женька.

Дмитрий Белянский, © 2008, «Новый Регион», 2.0

Публикации, размещенные на сайте newdaynews.ru до 5 марта 2015 года, являются частью архива и были выпущены другим СМИ. Редакция и учредитель РИА «Новый День» не несут ответственности за публикации других СМИ в соответствии с Законом РФ от 27.12.1991 № 2124-1 «О Средствах массовой информации».