«Сколько в моей жизни было этих самолетов?
Никогда не угадаешь, где же он не приземлится.
Я плачу за эти буковки и цифры.
Улечу на этом кресле прямо в новости... »

(Земфира)

Другой, неизвестный мне ранее человек стал жить моей жизнью, он не любил длинные фильмы, ему нравились короткометражные анимированные сюжеты, мульты, рекламные ролики, он не читал книг, только пресс-релизы, максимум – отчеты из региональных штабов, выучил несколько ярких фраз, которые удачно выдавал за мою жизненную позицию, умел правильно стоять перед телекамерой, размашисто чиркал под документами мою подпись и, что самое страшное, назывался моим именем. И представилось, что этот человек и есть я. Может, я не поверил до конца, попросту допустил такую возможность на мгновение, а он справился, разрешил мне великодушно отдохнуть, развил бурную деятельность, посещал собрания, выступал на митингах, спал с моей женой, гулял с моими собаками, деловитый такой, деньги зарабатывал... Где он прятался тридцать пять лет? Почему я не знал этого Сергея Лужина, не встречался с ним на просторах своих тесных квартир? Не нравился он мне своей раздражающей бодростью, не хотелось думать о том, что это и есть я, не весь, маленькая часть, но я, я, я – плоский и однозначный, ловко вжившийся в систему, над которой принято брезгливо смеяться, которой тихо завидуют, которую ненавидят. Но, сейчас мое место здесь – разрезанная на кадры жизнь, заново склеенная в однодневные сюжеты, спрессованная в газетные строчки, не вспомнить потом – о чем, зачем, и, главное, закончится ли это когда-нибудь? Каждый день кажется, что творишь историю, что это на века, но слова не вырубаются в граните, ни одно слово, все мимо, все в пустоту. И слова, вроде, правильные и важные, и аплодисменты искренние... Но, это сейчас, сегодня, в эту секунду, а через неделю не вспомнить – зачем же была нервная суматоха. Просыпался Сергей Лужин редко, по ночам, чтобы поскулить чуть-чуть, выкурить несколько сигарет, принять транквилизаторы и, снова заснуть, облегчено уступая место своему уверенному двойнику. А утром – веселый ажиотаж, и вперед, и с песней, некогда скучать, некогда жалеть – так много впереди заманчивого и многообещающего – а ушедшие со сцены, брошенные и не нужные, кажутся банальными неудачниками. Это нас не коснется, мы в струе, в стае, в обойме, мы напичканы порохом, и головы у нас свинцовые. Без нас продолжение войны невозможно, мы необходимы, пока ведутся боевые действия, ловко щелкает затворная рама, приближая наш черед, освобождая место в патроннике, впередистоящие уже улетели, обожженные сжатым газом, кто в фанерную цель, кто в тело врага, большинство – в «молоко», корявые и одинокие, лежат теперь Бог знает где, не годные даже на переплавку.

А потом умер дед, неожиданно, как всегда умирают люди, даже после затяжной болезни, когда итог предрешен. Вдвойне неожиданно, от того, что это известие застало меня за рулем машины, и я съежился, задремал, защищаясь от ужаса и нелепости смерти, послал вместо себя энергичного и официального своего двойника, который все устроил, и похоронил, и успокоил родных, и венки, и поминки, все чин-чинарем, а вечером поехал на телевидение улыбаться зрителям и продвигать новый политический продукт. И спал спокойно всю ночь, даже сны не снились. Но утро началось странно, тупой головной болью, назначили собрание, срочно, всем быть в 9-00 в штабе, а я не мог понять, зачем это собрание, зачем я туда должен ехать, зашел в раннее кафе и заказал чай. В 9-05 телефон начал тревожно звонить. Я закурил очередную сигарету и отключил звук. Дисплей нервно мигал, на другом конце сотовой паутины бесились по очереди – то Шеф, то начальник избирательного штаба, то Моня. А я допил терпкий чай и поехал на встречу их ярости, что-то сломалось незаметно в это теплое утро и, хотелось расколотить это окончательно, вдребезги. В приоткрытое окно машины рвался пыльный ветер, щекоча ноздри и раздражая до слез сухие глаза. «Уже лето. Как я не заметил? Дед умер. Как я не заметил?»

Когда же это началось? Может, когда я вышел первый раз на трибуну и начал яростно врать, гипнотизируя себя своей яростью, и заражая окружающих? «Но, я же не врал...» Нет, врал! Пока ты сидел на кухне и задыхался от ненависти – был честен. А как только начал проповедовать – стал врать, врать, врать. Потому, что есть выгода – мандатики, бумажечки и портфельчики, заметочки в газетах появились, фотографии в Интернете, ссылочки... «Но я же говорю то, во что верю!» Ты, сука, мудак! Деда закопал наспех и поехал рейтинг зарабатывать. Не веришь ты ни во что. Убедил себя, чтобы легче пиздеть было, чтобы речь была эмоционально окрашена. Ты мудак из мудаков. Ты хуже тех мудаков, которые по бумажке читают речи, запинаясь и краснея. Нет, ты не такой, ты очень убедительный мудак! «Я... я...» И началось это давно, когда ты решил, что «пробьешься» и «сможешь». И План твой – мерзость! Это же надо, так презирать людей, чтобы тысячами их использовать, как проституток... «Если они продаются – значит, достойны этого!» Не тебе решать, кто чего достоин. Ты хотел поиграть? Это не игра, ты втянулся. Думал, в шутку, один укольчик, побаловаться? Ты сидишь плотно на системе, друг. Если поймешь – есть способ вернуться...

Через приоткрытую дверь кабинета, где собралась вся верхушка партии, доносился возмущенный голос Шефа – разнос, он недоволен, всем строиться в две шеренги, сейчас будет ясно, кто в доме хозяин. Привычно оробев, я шагнул через порог.

– ... и ни кто и пальцем не пошевелил. Успокоились? Звезду поймали? – Шеф запнулся, увидев меня, стоящего в дверном проеме, – Ага! Вот и Лужин пожаловал! На часах 9-40! А собрание на девять было назначено. Но, это нас не касается, мы вольные художники... Мне эта безалаберность надоела. Почему опоздал на сорок минут? Я спрашиваю, почему? Это не важно. Мы можем только на компьютере играть, в Интернете копаться... Ни какой пользы!

– Если вы считаете... – начал было я оправдательную речь, стоя неуютно у всех на виду, сдерживая раздражение, но Шеф резко прервал меня.

– Ни кто тебе слова не давал! Разглагольствовать все мастаки. А где работа? Где результат? Я у тебя спрашиваю...

Усталость, сомнения, неловкость, субординация, карьерный рост, благодарность, зависимость, надежда, лояльность – все это исчезло, уступив место колючей ярости несправедливо обиженной проститутки, которая всю ночь возилась с пьяными клиентами, а ее под утро кинули на деньги, выпихнули на улицу в одних трусах, обозвав «дешевой шлюхой».

– ... я спрашиваю!

– У меня?

– У тебя! Ты что, издеваешься? Или слышишь плохо? Хватит прожирать бюджет партии. Ни какой отдачи, ни капли инициативы, – Шеф обращался ко всем сидящим в кабинете, но смотрел исключительно на меня.

– До свидания, – в голове тяжело стукнуло, я развернулся и вышел за дверь.

– Тебя ни кто не отпускал!

– А мне насрать, – прошипел я сквозь зубы, отчетливо понимая, что это конец моей предвыборной кампании. Шеф не простит такого неуважения к собственной персоне – ни кто не может поворачиваться к нему спиной, даже случайно. Но хватит, хватит. Заигрался я, действительно. На лестнице меня догнала Галя, смелая Галя, встала и пошла за мной, плевать ей на все, плевать на Шефа, плевать на дрожащее стадо в кабинете – она сама по себе, она и так депутат, она вторая в списке на будущих выборах, ее в Киеве знают. Ее в Москве знают. Ее Лужков принимает в своем московском кабинете. С ней Никита Михалков целуется троекратно при встрече.

– Сережа, подожди!

– Добрый день, Галина Николаевна. Извините, даже поздороваться не дали.

– Ты куда идешь?

– К машине.

– Ну, пойдем, я тебя провожу. Если не слишком спешишь, можно в кафе зайти, поговорим. Думаю, нам есть о чем поговорить.

– Конечно, Галина Николаевна! Вы же знаете, с вами – хоть на край света. А как же важное собрание?

Галя многозначительно на меня посмотрела.

– Сережа, ты же прекрасно знаешь, как я отношусь к таким мероприятиям. Сейчас все друг на друга начнут стучать, выдавая это за принципиальность и приверженность общему делу.

– Это точно, – усмехнулся я и взял Галю под руку, – а мы пойдем пить чай с пирожными.

– Лучше потолстеть от пирожных, чем засохнуть от ненависти... Ха! Почти афоризм.

– Ох, Галина Николаевна, опасно быть вашим врагом... Я буду вас цитировать, если позволите...

В кафе, кроме нас, была только девушка за соседним столиком, которая печально пила сок и курила. Музыка играла тихо и невразумительно, словно за стеной. Что-то латиноамериканское и страстное.

– Сережа, так что с тобой случилось? Ты словно на взводе...

– Я не просто на взводе, я в ужасе, – я ковырял пирожное ложечкой, понимая, что планета, которая последние время была моим домом, уходит на другую орбиту, – что-то не так... Точнее, все не так...

– Устал ты очень с этими мероприятиями. Я Шефу говорила, что нельзя одного человека так нагружать. За последнюю неделю – четыре митинга. Три прямых эфира. И все – в разных городах...

– Я бы не стал все списывать на усталость. Меняюсь я, все это замечают. А теперь – и я замечаю. Эфиры... Конечно! Вчера вечером был прямой эфир. А днем я деда похоронил.

– Какого деда? – вздрогнула Галя.

– Своего деда. Отца своей матери.

– Господи, я не знала... Они что, с ума сошли?! Не могли заменить? Надо было меня послать, я бы заменила... Ужас какой!

– Вы забыли, у вас была встреча с ветеранами...

– Ах, да...

– Да и не в этом дело. Я не просил замены. Поехал – и отработал полтора часа, как ни в чем не бывало... Понимаете? Ничего не дернулось, голос даже не дрогнул... Ничего...

– Ты устал очень, замотался. Надо отдохнуть.

– Да не при чем тут отдых! – у меня сдавило связки и я закашлялся, – я другой стал... Всегда смотрел телевизор и думал – как это у них гладко получается, у политиков всяких, что ни спроси – на все готов ответ. Про газ спросят – пожалуйста! Про пенсии – вот вам про пенсии. Про НАТО – получай про НАТО! Все по полочкам разложено... А у меня каша в голове. Эмоции сплошные, которые на хлеб не намажешь... Вялый я какой-то был, тягучий. И мне это нравилось, черт побери! А потом выучил пару лозунгов, блоков каких-то, словно робот – и стал тоже отвечать на любой вопрос. Только кнопку нажми. Робот. Но, не это страшно... Меня пугает, что эти заученные догмы стали заменять мне весь мой внутренний мир, всю радость, сомнения, тоску... Понимаете? Абсолютно все пространство заполнили несколько фраз, в которых я переставляю слова с места на место... Если жена спрашивает, люблю ли я ее до сих пор, я мгновенно начинаю ей втирать про цели, которые надо достигнуть... Мне стало некогда сомневаться и мучаться размышлениями. Вопрос – ответ. Вопрос – ответ. Но это же не мой ответ! А кажется, что мой. Я не узнаю себя, и мне страшно. Не хотел я так. Наверное, думал поиграть, а получилось, что по самые уши затянуло.

– Ты решил уйти? – Галя слегка печально смотрела, как я комкаю сигарету.

– Да ничего я не решил... Не выдержал, вот и все. Ну и хорошо! Обратного пути нет.

– Шеф тебя не отпустит.

– Ха. Не потерпит он таких кренделей...

– Не смеши. Проглотит, как миленький. Половину новостей о партии делаешь ты со своей молодежью. Да и публичных людей у нас всего трое – Шеф, я, да ты... Кто будет по телевизору вещать? Моня, что ли?

– Публичных... Да... Найдет кого-нибудь... – махнул рукой.

– Сереж, я тебя не уговариваю. Однако, ты столько сил положил и энергии... А времени! Жалко. Перспективы у тебя хорошие.

– Вы думаете, мне не жалко, Галина Николаевна? Жалко, еще как! Сижу сейчас, и злюсь сам на себя. Но, мне всегда хотелось оставаться человеком. И, мне казалось, что я человек. А теперь – мне ничего не кажется. Я все знаю, я во всем уверен. Я очень четко вижу путь. Это страшно. Меня мои собаки перестали узнавать.

– Сережа, послушай. Я тебя об одном прошу – не жги мосты. И отдохни. Выключи телефон на пару дней, выспись. А я с Шефом поговорю, чтобы держал свои эмоции при себе. А то превратил партию в царский двор, орет на людей, как на крепостных. Барин...

– Хорошо, Галина Николаевна, отдохну. Я сейчас плохо соображаю.

– Езжай домой.

– Хорошо. Спасибо, Галина Николаевна... Вас проводить в штаб?

– Ты иди, я еще кофе выпью. Иди.

– До свидания, Галина Николаевна.

– До свидания, Сережа. И телефон не забудь выключить.

Я приехал домой и сразу залез в душ – смыть усталость и растерянность сегодняшнего дня. Люся, молча и удивленно наблюдала за моими действиями.

– Кись... Ты так рано! Что-то случилось?

– Ушел из партии, – буркнул я, настраивая температуру воды, яростно сворачивая головы разноцветным кранам.

– Что?! Как ушел?

– Просто ушел. Развернулся и ушел.

– А что случилось? – Люся стояла рядом с душевой кабинкой, теребя в руках кухонное полотенце.

– Что случилось? Задолбали... Этот мудила, Шеф, рот на меня сегодня раскрыл за опоздание. Даже не вспомнил, что вчера деда хоронил, а после этого клоуна из себя изображал... Прямой эфир... Я же ему говорил, что не смогу поехать. А он и бровью не повел. Говорит – некому больше. Пошли они все... Да что с водой творится! То холодная, то горячая!

– Успокойся, дорогой. Тебе вчера просто не надо было ехать и все.

– Значит, я сам виноват?! Понятно.

– Тебе надо быть тверже. Ты же не мальчик на побегушках. Сказал – не могу, значит – не могу.

– Все, блядь, знают, какой я должен быть. Твердым, мягким, где стоять, что говорить... Один я не знаю. Вы считаете, что самые умные?

– Кися, чего ты кричишь? Тебе отдохнуть надо...

– Отдохнуть?! Да причем тут отдых?! – я стоял под ледяной струей воды и покрывался «гусиной кожей», – я хочу одного, чтобы все понимали – я не клоун, я, блядь, человек. А кто не согласен – пошел на хуй!

– Лужин, хватит орать! – Люся повысила голос и глаза у нее стали блеклые и злые, – ты не на митинге! Мне все равно – в партии ты или не в партии. Я хочу, чтобы у меня в семье было спокойно. А у нас уже не семья, а майдан. Надоело, ушел – ради Бога! Раньше жили, и сейчас проживем. Все, конец разговора. Пошла чай делать. Чай будешь?

– Люсь, Люсь! Подожди... Извини... Вот это мне и надоело. Не жизнь, а херня. Прости меня. Пошли они все в жопу со своими выборами. Чай попьем и махнем на море. Отдохнем пару дней. Все будет хорошо, – я, внезапно, испугался, что Люся не чай идет делать, а выпорхнет за дверь и исчезнет навсегда.

– На море? Врешь опять... Сейчас позвонят – и смотаешься на неделю, как миленький...

– Дай мой телефон, – сказал я решительно.

– Зачем?

– Дай телефон, говорю.

Люся принесла мой «Нокиа», и я немедленно отключил его. Мне этого показалось мало, я снял заднюю крышку, вытащил батарею и сим-карту.

– Вот. Ни кто нас не потревожит, – сказал я Люсе, протягивая детали разобранного аппарата.

– Хорошо, – она улыбнулась, и глаза потеплели, приобрели обычный лазурный цвет, –вылезай, а то посинел весь от холода.

Блаженство – бледное слово, чтобы описать мое состояние. Я погряз в безделье – нежился в джакузи, курил на широкой террасе видом на море, ужинал жареной камбалой, жарко любил Люсю, яичница с беконом на завтрак, Люсино упругое тело, ночные прогулки вдоль дикого пляжа, в тяжелом аромате йода и гниющих водорослей, рассеянное чтение «Фиесты», Люся кутается в пушистый белый халат, глинтвейн для душевного тепла, Люся – мы второй день жили в уютной приморской гостинице, единственные посетители на двадцать роскошных номеров, администратор принял нас за богатых молодоженов и угождал, ненавязчиво, как мог. Времени было много – я пытался писать стихи, сидел с легкой головой над бумагой, даже не взяв в руки любимый «Паркер», потом брал его, вертел в пальцах и рисовал бесконечные узоры, заполняя лист фиолетовыми линиями. Телефоны остались дома, связь с внешним миром была окончательно потеряна, это наполняло сердце удивленным возбуждением, только Андрюху мы предупредили, что уезжаем на море, не уточнив, однако, в какой город. Иногда, мне становилось страшно, казалось, что о нас все забыли – мы уехали, вырвались из общего тела, и рана быстро затянулась, нам больше нет места в общем организме, его заняли соединительные клетки, образовав бледный рубец. По молчаливой договоренности мы не включали телевизор во время новостей, чтобы случайно не наткнуться на знакомые лица, только кусочки фильмов, обрывки дурацких шоу, пока не накатит звенящая печаль, требующая терзать любимое Люсино тело до обморочной усталости. Утром было хорошо, утром весь день впереди, пронизанный ожиданием лени. И днем хорошо. Долгие размышления о том, что заказать на обед, и дрема после вкусной еды. Вечером здорово – темные силуэты рыбаков на пирсе, свист лески и тихо крадется прибой по песку. А ночью Люся мурлычет на ухо что-то сонное, прижимается, уткнувшись носом в ключицу – «Я счастлива».

– И я счастлив, дорогая.

– Я люблю тебя, Лужин, люблю.

– И я тебя люблю.

И засыпает, улыбаясь. А я не могу заснуть. Я не устал, нервы не измотаны, мозг не высушен событиями. Приходится вставать с теплой кровати и выворачивать карманы джинсов в поисках волшебной таблетки.

– Ты что, кися, не спишь? – Люся встревожено поднимает голову с подушки, не открывая глаз.

– Тихо, спи. Спи. Я сейчас лягу.

– Мг. Давай скорей. Без тебя холодно.

Пока я мотался, как ужаленный по городам, собирал полные площади народа, отключаясь, усталый, за рулем машины, потел под софитами – забывал, что существуют эти спасительный кружочки. На войне не нужны лекарства, на войне не болеют. А как только умолкли звуки близкой канонады, перестали чирикать шальные пули над бруствером – упала тишина на голову и стала душить, вылезли страхи, спрятанные и забитые ажиотажем штыковых атак подальше, в левый висок, разбухали эти страхи, наполняясь теплой водой из-под крана, хорошей водкой и женскими запахами. Мысли потекли вяло и плавно – таблетка подействовала, на удивление, быстро...

Погон к погону, фуражки хищно тульями вздернуты к небу, раскаленный оркестр борется с ветром, разрывая его визгливыми маршами, большой барабан опаздывает со своим «бумсс», звук отражается от стен казарм и учебных корпусов, дробится, наслаивается на собственное эхо, создавая нервозное и праздничное настроение. Выпуск! «К торжественному маршу!», спрессованные «поротно!» в кубики, вчерашние курсанты, в золотых офицерских погонах на плечах цвета морской волны, я среди них, вытянутый, до стона в позвоночнике, звеня подкованным хромом по плацу, «первая рота прямо, остальные – напрааа-фу!», в толпе зрителей плачет молодая девочка, чья-то сестра или невеста, «шагооооом!», тела подались вперед, «арш!», ток полоснул сердце, не мешая совершать отполированные годами движения, в правой руке зажат металлический рубль, «равнение напраааа-фу!», «ииииии-рраз!», из сотен рук вырываются металлические кружочки и с серебряным звоном засыпают асфальт перед трибуной. Это не по уставу, но, сегодня можно. Можно пить шампанское на плацу, который драил четыре года, и разбить об него бокал, замахнувшись широко, и яростно, забывая обиды и мозоли... Сегодня очень теплый день...

Я проснулся больным, как всегда, после этого сна, повторяющегося редко, но с садистским постоянством. Не дождался я своего выпуска ровно два месяца. Все прошел, вытерпел, примерял форму в офицерском ателье, сдал деньги на ресторан и... Ушел. Ничего страшного, все уладилось, все сложилось потом. Все, кроме этого торжественного победного марша. Не был я там, не стоял в общем ряду, не сжимал стальной профиль Ленина в потной ладони. И знамя училища не целовал, стоя на одном колене. Теперь не изменить ничего, можно только потеть во сне, оправдывая себя, что так было надо. Однако, победителем считается тот, кто прикоснулся губами к скользкому бархату, а не тот, кто хоть и воевал честно, и ранен был много раз, но бросил винтовку в канаву, не дождавшись праздничного салюта. Вот и теперь, ушел я. Уже сейчас знаю точно, что буду тосковать. Может, и номер мой не проходной, и провалится на выборах Украинская Умеренно-прогрессивная Партия – не пить мне шампанского ни от радости, ни от горя, утешать меня не будут, и поздравлений не дождусь.

Часы на стене показывали 10-15, Люся еще спала, уткнувшись в подушку, я вылез тихо из-под одеяла, почистил зубы, натянул шорты и футболку с тотемным знаком «Пикника», спустился в бар и заказал чашечку эспрессо. Официант спрашивал что-то про завтрак, в ответ я механически качал головой, не понимая ни слова.

– Вас тут мужчина дожидается с утра...

– Что? – я растирал ладонями лицо, пытаясь отогнать мрачное оцепенение.

– Вас мужчина спрашивал из Симферополя. Я сказал, что вы спите, – официант услужливо согнулся в пояснице, – он машину на стоянку ставит. Сейчас вернется.

– Какой мужчина? Что за бред...

– Он сейчас вернется. Машину на стоянку ставит.

– Я понял... Хорошо...

– Завтрак подавать?

– Завтрак? А... Да, подавай.

Какой мужчина? Кто меня смог здесь найти? Перепутал, наверное...

– А кого этот мужчина спрашивал? Может, ошибся? – крикнул я в спину уходящему официанту.

– Он спрашивал Лужина. Вы ведь – Лужин?

– Лужин, Лужин... Вот, черт... Принесло кого-то...

– Да вот он и сам, – сказал официант и показал мне за спину, – вернулся.

Я обернулся и увидел в дверях сияющего и потного Моню. Он приближался ко мне, улыбаясь, словно ему заплатили за то, чтобы он мне улыбался.

– Привет! Ну, ты и Штирлиц! – скалился Моня, усаживаясь на соседний стул, – конспиратор!

– Какого черта, Моня? Что ты тут делаешь?

– Я к тебе. По заданию партии.

– Ну и как вы меня нашли?

– Мы и не теряли... Кхе... ммм, – Моня осекся и задергался в кашле всем своим рыхлым телом.

– Не понял?

– Ладно, проехали... Отдохнул? Хорошая гостишка... Когда на работу возвращаешься?

– Ты про штаб спрашиваешь? Не собирался я возвращаться...

– Да ладно, чего ты, в самом деле... – Моня знаком подозвал официанта, – Чай принеси... Ну, показал характер, все оценили. При чем же здесь выборы?

– Говори, что Шеф передал, – мне надоели Монины заходы издалека, – ты же не по собственной инициативе приехал...

– Шеф... Хм... Хочет, чтобы ты опять взялся за работу.

– Это я уже понял. Все? – я намазал гренку маслом и хрустнул смачно золотистой корочкой. Ко мне возвращалось хорошее настроение.

– Нет...

– Так не тяни кота за хвост!

– Это... Хм... Если хочешь – можешь работать по свободному графику. Не надо приходить в штаб к девяти и уходить в шесть. Можешь хоть дома сидеть. Главное, чтобы мероприятия проходили, как раньше... А то, вчера митинг был... Кравченко взялся за организацию... Да уж... Завалил... Шеф был в ярости...

– Свободный график? Понятно. Все?

– Отдельный кабинет...

– Ясно, – я равнодушно ковырял омлет.

– Машина с водителем...

– Ого. Понятно все. Кабинет, машина... Я, собственно, на отдыхе сейчас. Приеду – подумаю...

– Ты не понял, – жарко зашептал Моня, – это не все. Будешь пятым в списке в Верховный Совет. Понимаешь, что это значит? Пятый! Это же проходное место! Верховный Совет!

Рука предательски дрогнула.

– Пятым? Да... Пятым... Это серьезно. Надо подумать...

– Да что тут думать?! Принесли новый план мероприятий. Надо по всему Крыму концерты организовывать, артистов нанимать, программы утверждать. Бюджет охуенный. И полная свобода! Сцена, свет, певцы, певицы, кордебалет – все по высшему разряду. Можешь хоть «Виагру» пригласить...

– Что, настолько большой бюджет?

– Я же говорю – охуенный! Двадцать концертов!

– А когда надо начинать?

– Завтра совещание. И вперед. Первый концерт через неделю. За это время надо программу утвердить, сценарии, разрешения в местных советах получить, сцену найти и тому подобное... Сечешь? Вернешься, Шеф скажет, что болел, ни кто и не заметит напряженности... А кто заметит – будет помалкивать.

– Заманчиво, однако... – я хотел сказать «нет», но в голове шел, чеканя шаг, строй молодых лейтенантов, и меня не было в этом строю. Больше такого не повторится, – хорошо. Езжай. Сейчас разбужу жену, чаю выпьем и тоже поедем. Через три часа буду в штабе.

– Я тебя подожду в машине.

По лестнице, ведущей из гостиницы в ресторан, раздались шаги. Я обернулся и увидел Люсю, спускающуюся по ней в цветастом коротком сарафане, еще сонную, лениво и счастливо щурящую глаза.

– Не надо ждать, сами доберемся.

Люся остановилась на лестнице, заметив Моню рядом со мной, замерла, на лице явственно проступили красные пятна от волнения, а рука побелела, сжав деревянные перила. Она все поняла. Конец. Неожиданный Эдем прекратил существование. Люся резко развернулась и пошла обратно в номер.

– Мне не трудно, все равно подожду вас.

– Я сказал – уезззжай, – прошипел я и кинулся догонять Люсю.

***

– К Шефу, Сереж, быстро. Он у себя в кабинете, – протарахтела секретарь Лена в трубку.

– Ай момент, – я нехотя покинул «Контер страйк», меня сию же секунду замочили на зкране из АК -47. Моня радостно потирал ладони – его рук дело.

– Слабак, я же не в игре, – не злобно бросил я, уже выходя из кабинета.

– Не оправдывайся!

– Пошел в жопу.

Рабочий день подходил к концу и вызов к начальству мог означать только одно – форс-мажор, срочно нужен реаниматор Лужин. Зондер-команда – на выезд! «Крепкий орешек – 5». В главной роли – ваш покорный слуга. Я тяжело вдохнул. На вечер были грандиозные планы, которым, видимо, не суждено исполниться. За время предвыборной кампании еще ни один личный план не сработал. Меня поднимали среди ночи, ранним утром выдергивали из постели, не давали выполнить супружеский долг и допить чай. И, что показательно, я вставал, просыпался, вынимал и отправлялся латать дыры. И мне это нравилось, черт подери! Пошел к жопу, свободный график! Я всем нужен, и я в строю.

В предбаннике – перед приемной Шефа – топтались люди, ожидающие своей очереди. Малознакомы лица, генерал в мундире и при погонах, мужик в шикарном костюме со значком депутата на лацкане пиджака, две серые женщины без возраста, парень моих лет, одетый, видимо, для лыжной прогулки. Я прошел мимо них, несколько раз извинительно пожав плечами – вызывают, мол, не виноват, и, скрылся в кабинете. Закрывая дверь, услышал нервное шуршание, вздохи и шепот за спиной.

– Добрый вечер, Шеф, – произнес я, делая ударение на слове вечер.

– Привет. Чем занят? – он сидел за столом и колдовал над своим новым смартфоном. Не брит. Устал, но настроение добродушное – определил я.

– Ммм. Я тут...

– Понятно, баклуши бьешь.

– Конечно, я же меньше всех работаю... – легкая, политкорректная ирония в голосе.

– Хватит лирики. Полетишь сегодня в столицу. Там партийный семинар проводят для работников региональных пресс-служб...

– Так люди сегодня днем выехали на поезде... – попытался встрять я.

Шеф поморщился. Он не любил, когда его перебивают.

– А ты вечером полетишь. Поезда уже сегодня нет. Прилетишь, поселишься в гостинице, отоспишься. Завтра утром в девять уже регистрация участников. И в бой.

– А что мне там делать?

– Задача простая – познакомиться со всеми, наладить личные контакты, понравиться, послушать, о чем говорят, девкам нашим не дать расслабиться. Пусть учатся, за это деньги платят. Отчет напишешь о качестве и пользе семинара. Только не устраивай там бардельеро, я тебя знаю...

– Да вы что, шеф, как можно?!!! – комедийный ужас, круглые невинные глаза.

– Не скалься, а то я не в курсе, на что ты способен... Наши бабы млеют... Что ты им там шепчешь? Доиграешься...

– Все будет культурно, – подобающая случаю, застенчивая улыбка, сдержанная самоотверженность в голосе, – работа есть работа.

– Эх, если все было именно так... Звони мне каждый день, докладывай. Вот деньги (у меня удивленно поднялись брови от количества зеленых банкнот), если не хватит, я тебе человека местного пришлю, он еще подвезет. Семинаром руководит Заднепрянская Оксана. Слышал о ней? (я утвердительно кивнул) Это – главная цель. Познакомься с ней, произведи хорошее впечатление. Остальное – на твое усмотрение. Можешь в ресторан сводить. Только не жмотись. Надо показать, что мы не щи лаптем хлебаем, что мы серьезные люди... Деньги можешь не экономить... Это я уже говорил... Самолет через три часа. Собирайся. Лена билеты заказала. Уточни у нее... Ах, да! Как дома?

Очень своевременный вопрос! Когда уже дано задание и заказаны билеты на мое имя!

– Все хорошо, шеф. А сколько мероприятие продлится?

– Шесть дней.

Я тяжело вздохнул. Пропала рыбалка на катере. Пропала сегодняшняя сауна.

– Ну, я пошел... Все будет сделано.

Люся молча выслушала по телефону новость о моем отъезде и спросила:

– С тобой можно?

– Дорогая, билеты уже заказаны. Собак не на кого оставить. Да и занят я буду целыми днями. Что ты будешь шататься сама... Со скуки умрешь...

– Я понимаю, но очень хотелось на самолете полететь...

Ей хотелось! А мне не хочется. Я не летал лет десять, если не считать парашютных приключений. И не стремился, в свете участившихся, последнее время, катастроф.

– Все, любимая, собирай вещи. Только, не накладывай много, не хочу тащить баулы.

Я зашел в приемную, где командовала Лена.

– Билеты в кассе, через час надо забрать, – затараторила Лена, – на твое имя. В Боинге полетишь. Это лучше, чем в наших. Там еще Дуглас летает, но на него билетов нет. Но Боинг – лучше. Паспорт не забудь. Командировочные получил?

– Получил.

– Шеф лично в Киев звонил, сказал, что еще один от нас приедет.– Лена уважительно округлила глаза, – Задание дал?

– Ага, – пробормотал я, глядя на часы, – не успею. Через час – билеты забрать. Через три – вылет. Значит, регистрация через два. А собраться? Придумал... Позвони по внутреннему Моне, скажи, что Шеф его попросил мои билеты забрать. И домой мне завести. А я пока соберусь. Сделаешь? Пожалуйста, Лен, обязан буду...

– Конечно, Сережа. Езжай домой, – и начала набирать номер на телефоне мини-АТС, –

Моня? Зайди ко мне в приемную. Шеф сказал тебе съездить в аэропорт и забрать билет для Сереги. Жду.

Я представил, как Моня матерится, вытаскивая свое грузное тело из-за компьютерного стола и, торопится по коридору.

– Все, Ленчик, улетел. Спасибо, дорогая.

– Удачи. Звони. И не балуйся там.

– А кто едет?

– Нина Сергеевна (я поморщился, а Ленка улыбнулась), Екатерина Васильевна из пресс-службы (я изобразил надвигающийся обморок), и Татьяна из второго штаба ( сердце радостно бухнуло).

Подмигнув Лене, я выскочил из приемной, стараясь не столкнуться с Моней, представил его ярость, его рухнувшие планы попить пива, не завершенную игру на компе, недовольство ролью курьера и много еще всяких недовольств, которые охватывают человека, выдернутого из жизни пустяковым внеплановым заданием.

***

– Камикадзе выползают на отмель, чтобы в лед задохнуться, – напевал я, стоя под душем, песню «Ночных снайперов», – Катастрофически тебя не хватает... Катастрофически...

– Моня билет привез! – крикнула Люся сквозь шум воды.

– Злой?

– Еле сдерживался.

– Так ему и надо. Отожрал задницу, бездельник, – я засмеялся.

– Может, я завтра выеду к тебе на поезде? – спросила Люся, заходя в ванную, – я с мамой договорюсь, она собак будет выгуливать, кормить, у нас поживет...

– Кися, ну я же сказал... Там делать нечего. С утра до вечера тренинги. Слетаем еще куда-нибудь. Выборы закончатся и слетаем. Хоть в Турцию. Хоть в Египет...

– Да ладно, это я так... Скучно очень... Вижу тебя редко...

– Ну, я же не веселиться туда еду... Залезай ко мне, под душ...

– Приставать будешь? Нахал.

– Да как ты могла подумать?! Спинку потру.

– Уйди, противный. Скоро такси приедет.

– Подождет такси, давай, снимай свой халатик... А то укушу.

– Я сама тебя укушу.

– Иди сюда, злой ёж, я тебя грызть буду!

– Сейчас посмотрим, кто кого закусает, – угрожающе прошипела Люся, входя в душевую кабинку.

Я схватил ее, скользкую и упругую, пытаясь вцепиться зубами в самые уязвимые места, она извивалась, отвечая мне тем же, угрожающе рычала, мы роняли все, что стояло на полочках – шампуни, мыло, зубные щетки, я чувствовал, что проигрываю эту борьбу, Люся вошла в азарт, ее не остановить, я поймал руками ее мокрые волосы и впился губами в ее веселый рот, она полоснула мне ногтями по спине, на кухне надрывался телефон, сообщая, что такси ждет у подъезда, черт с ним, с такси, черт с ним, с самолетом, черт с ними, с выборами, с Моней, с Шефом и тренингами...

– Мы срослись плавниками, – пела Арбенина у меня в голове, – мы срослись плавниками, мы срослись плавниками..

О, Боже, Боже, Боже! Почему я не могу быть верным, даже если люблю?!!!

На регистрацию я успел. Пришлось заплатить ворчащему таксисту больше, чем полагалось, это его примирило с мыслью о длительном ожидании у подъезда и превышении скорости по дороге в аэропорт (по просьбе пассажира). Он так размяк, что донес мне сумку до стойки регистрации, что для нашего сервиса дело неслыханное. Девушка, принимая мой билет и паспорт, заинтересованно разглядывала мои мокрые волосы и довольное лицо. Кажется, она мне строила глазки. Позвонила Люся.

– Я уже скучаю. Я не могу спать одна.

– Собак позови. Я тоже скучаю.

– Позвони, как прилетишь.

– Хорошо, любимая, позвоню. Я сейчас телефон отключу, а как приземлимся – сразу позвоню.

– Я тебя люблю.

– Я тебя тоже люблю. Не грусти.

Регистрация, посадка, огни, огни, чернота, плохой ужин, снова огни, много огней, посадка, аплодисменты пилоту, специальный автобус возле самолета, здравствуй, Киев, дождь моросит, Люся, я приземлился, все в порядке, люблю. Ночь. Два часа назад я садился в такси у дома. Теперь я сажусь в столичное такси. Надо чаще летать, мне легко, шумит в ушах, везите меня в гостиницу.

– В какую? – таксист вежлив, что приятно.

– В нормальную, но не слишком дорогую.

– Понял. Пятьдесят долларов.

– В сутки?

– Нет. Поездка до гостиницы – пятьдесят долларов.

Я сделал вид, что меня не смутила цена.

– Договорились. Вези.

Гостиница оказалась двадцатиэтажным зданием на берегу Днепра. Я так и не понял, на правом или на левом. Девушка за стойкой в холле быстро меня зарегистрировала и выдала ключи. Хотелось спать, смотреть телевизор, в душ, чаю, яичницу, приключений и поговорить. Необходимо было выбрать жертву для ночного звонка.

– Квакин! Не спишь, бездельник?

– Сплю...

– Подъем! Я в Киеве и мне скучно. Что делать?

– Охренел совсем... Застрелись.

– Я понял, позвоню через час.

– Не вздумай, я те...

Я, довольный, положил трубку. Потом отослал Квакину сообщение: «Где тут продается любовь?»

В дверь постучала горничная. Я поинтересовался, у нее, где можно поесть в это время.

– Ресторан закрыт. Но, на 11-ом этаже есть буфет. Работает до трех ночи.

СМС Квакину: «Пошел в кабак. Мне сообщили, что там рассадник порока»

В буфете, кроме меня, сидели две девчонки. Я принялся их разглядывать, но к ним присоединился кавалер с бегающими глазками, явный сутенер. Мне стало скучно от прогнозируемости ситуации, и, я заказав кофе без кофеина, бутерброды с сыром и плитку молочного шоколада, отвернулся.

СМС Квакину: «Их две. Блондинку или брюнетку?»

Саня, наверняка, выключил телефон. Я представлял, как он читает мои сообщения утром, тихо ругается и давится от смеха.

СМС Квакину: «Беру обоих. Завидуй, лежебока!»

Закончив ужин, я отправился в номер, нашел пару свежих журналов, лениво, невнимательно полистал их и залез под душ.

СМС Квакину: «У блондинки – 2 размер. У брюнетки -3»

Усталость навалилась. Глаза слипались. Завтрашний день обещал быть суетливым и насыщенным. «Только бы не проспать!»

– Люсь, дорогая, разбуди меня в семь... Нет, в половину восьмого... Не забудь. Ага... И я тебя... Целую.

СМС Квакину: «Я истощен. Они меня порвали. На помощь, брат! Или пришли виагру. По факсу, бандеролью».

Утром меня разбудил Люсин звонок.

– Просыпайся, дорогой. Опоздаешь.

– Мы-мы-ны... Хорошо... Сейчас... – горло забито сонным кляпом, слова с трудом протискиваются, царапают связки и обретают звучание.

– Позавтракать есть где? – Люся не давала мне опять провалиться в сон.

– Мыыыы... В буфете...

– Вставай, а то скажешь, что я тебя не будила.

– Спасибо, любимая. Сейчас, приду в себя и перезвоню.

– Целую. Надень светлые джинсы и белый свитер.

– Хорошо. Спасибо. Целую.

– Зубы почистить не забудь.

– Понял, понял... Все сделаю...

– Носки и трусы в...

– Я ПОНЯЛ. Отбой. Перезвоню.

Утренний бред поисков вещей. Зубная паста есть, щетки нет. Вот она, щетка! А где паста? Душ порциями выдает кипяток и ледяную воду. Ступни боятся холодного кафеля. Где гель для душа? В сумке! Мокрые пятна следов на полу. Где станок для бритья? В сумке! Новые лужи. Гостиничное полотенце годится только для вытирания котят. Спящий мозг упорно не хотел руководить расхлябанным телом. Телефонный звонок. Явно, из утреннего гестапо. Не буду брать трубку. Джинсы и свитер с трудом натянулись на сырое тело (проклятое полотенце!).

Дожидаясь завтрака за столиком буфета, я посмотрел на часы. 7- 55. Поезд с партийной делегацией еще не прибыл. Я набрал Татьянин номер. После нескольких гудков я услышал:

– Дааааа.

Так тягуче и томно говорить позволить могла себе только женщина, осознающая, как она красива. Подделать эти гипнотические интонации можно, но обмануться ими позволит себе только не опытный юнец. Или очень-очень одинокий. Я не был ни тем, ни другим, однако, замер, пытаясь понять, кто же я, ловец, или жертва. Горгона меня не превратила в камень, только ввела в кровь транквилизаторы.

– Аллоооо, слушаю.

– Привет! Это Сергей.

– О, прииивет. А мы к Киеву подъезжаем.

– Это Сергей, из главного штаба, – я чуть не сказал «генерального», осекся, путаясь в мыслях. Жертва ты, Серега, жертва...

– Я узнала. Как дела? Так рано на работе? Мероприятие намечается?

– Нет. Жду вас в Киеве.

– Шутишь?

– Правда, в Киеве. Вчера вечером прилетел.

– Так ты с нами на семинаре будешь? – что-то я не уловил заинтересованности в ее голосе.

– Да.

– Хорошо. Встретимся на регистрации.

– До встречи.

– Бай.

У меня испортились настроение и аппетит. Объект моих половых притязаний не выявил радости, удивления, злости... Ничего. Ни каких эмоций. Быть безразличным не приято, унизительно и пошло.

«Ладно, посмотрим еще», – сказал я сам себе, терзая яичницу с беконом.

***

Суета, новые лица, новые женщины, регистрация, теплый солнечный день, ожидание приключений, неделя полной ночной свободы, чужой, милый город, полный карман денег, хорошие перспективы на ближайший год... Что может быть приятнее для тридцатипятилетнего мужчины? Я был доволен своей миссией, собой, вытянулся, в выжидательной стойке, как охотничий пес, дичь еще ни видно, но я ее чувствую всем телом, хозяин заметил мои знаки, медленно поднимает ружье... Это наша охота, Хозяин, будет добыча, будет вечерний ужин и памятные фотографии в окружении поверженных кабанов, с поникшими утками на поясе, будет новая головой лося в холле на стене. Ах, какие будут истории! Как красочно и преувеличенно!

Наши приехали и, я с первых минут понял причину их настороженности. Они боялись, что Шеф прислал меня контролировать их усердие и поведение. Надо было срочно поставить все точки над i.

– Девушки, давайте сразу договоримся о деталях...

Они стояли вокруг меня перед входом в учебный корпус и старались не смотреть в глаза.

– Я не собираюсь за вами надзирать. У меня есть свои дела, и задание, которое необходимо выполнить. Я вас не видел, вы меня не видели. На тренинги можете не приходить, но отмечайтесь в ведомостях. Гуляйте по очереди. Я буду на всех занятиях. Если смогу – прикрою перед Шефом, но ему пришлют докладную о посещаемости, тут я бессилен. Так что – решайте. Обо мне забудьте, меня нет.

– Я к сестре поеду под Киев. Тридцать километров. Дня на два. Можно? – спросила Нина Сергеевна, оживляясь.

– Я же сказал – прикрою, как смогу, но лучше договориться с человеком, который отмечает присутствующих. Эдик его зовут. Вон там, курит, возле стенда с объявлениями... Да вот же, в черном костюме... Видите? В очках...

Нина Сергеевна упорхнула, натянув нарядную улыбку на лицо, договариваться с Эдиком.

– А я у подруги поселюсь. У нее трехкомнатная недалеко отсюда. Утром на занятия легко добираться, – заявила Екатерина Васильевна, – Тань, ты со мной? Места хватит, подругу я предупредила. Чего тебе в гостинице мучаться...

Я замер. Если согласится – операция по сближению будет сложной. Лучший способ сохранить целомудренность – таскать за собой не красивую, пятидесятилетнюю дуру, еще хуже, если мужчины для этой дуры погибли как класс. Я не знал, чего хочет Таня от этой командировки. Если сберечь верность мужу, то поедет с Екатериной Васильевной. Если приключений – то останется в местной гостинице при учебном заведении.

– Лучше я останусь здесь, не люблю напрягать чужих людей. И лишние полчасика можно поваляться утром в кровати... Не надо на транспорт время тратить...

«Это еще ничего не значит!» – успокаивал я свои бушующие гормоны.

– Да ты что! Вечером вина выпьем, в центре погуляем, – засуетилась Васильевна, –повеселимся...

Ого! Да она хочет Таньку использовать, как приманку на мужиков. Есть еще порох... Вот тебе раз! Держись, Танюха...

– Все, дорогие, я пошел знакомиться с людьми, решайте сами, кто куда едет, кто где живет... Устраивайтесь. Я на связи. В десять завтрак в столовой. Я уже кушал, но приду вас навестить. Занятия в одиннадцать.

– Я позвоню, – кинула Таня мне в след. Не оборачиваясь, я махнул рукой – понял, жду.

За сорок минут я успел познакомиться со всеми делегатами, успел забыть их имена, кокетничал с молодыми девчонками, они кокетничали со мной, поучаствовал в расселении двух львовянок, симпатичных и болтливых, позвонил Таньке, но она от моих услуг помощника отказалась, побеседовал с пожилым главредом заштатной колхозной газеты, приехавшим из Сумской области. Он, непонятным образом, был обо мне наслышан и пытался выяснить мое мнение по поводу роли молодого поколения в общественно-политической жизни страны. Я нес совершеннейшую чушь, почерпнутую из партийных методичек и, даже, не краснел. Главред остался очень доволен разговором. Он долго тряс мою руку, благодаря за твердую позицию и ясность мысли. Позже я узнал, что одним из авторов этих методичек был он сам.

Занятия начались бурно, столичные организаторы с первых минут взяли нас в оборот, не давали ни одной свободной минуты, суета, смена декораций, мелькали плакаты и графики, лекторы сменяли друг друга, выскакивали, как черти из табакерок, маялись возле трибун, трудно было запомнить их лица, невозможно переварить их торопливые речи. В аудиториях постоянно жались в углах неприметные людишки – представители партии, контролирующие процесс обучения, для них и была создана вся эта деловая суматоха – партия платила деньги и, партия должна быть уверенна, что не зря.

На второй день я совершенно забыл цель своего пребывания в столице – лекции, семинары, практические занятия совершенно не соответствовали ни общей тематике курса, ни тому, что было задекларировано в программке и плане, ничего не происходило вовремя, только перерывы на кофе. Сплошная околополитическая каша, винегрет из лозунгов, столичных сплетен, громких имен и газетных цитат. Очень все это походило на алкогольные былины нашего штабного политтехнолога Кравченко. Только дороже, чуть-чуть смелее, красочнее и циничнее. Запомнился мне один известный оранжевогалстучный журналист, который вещал о методах создания новостных сюжетов и «информационных волн», говорил он уверенно – «окей», «месседж», «симпатики», и о сужении и расширении восприятия... Я не выдержал и поинтересовался, как он, человек, который всю революцию с экрана телевизора рассказывал мне, какое я говно, теперь учит это говно своему мастерству? Я и не надеялся, что он покраснеет, или дрогнет рука, или голос сорвется. Я думал, что он начнет врать про приоритеты, переосмысливание или смену ориентиров. Ничего подобного! Не меняя интонации, улыбаясь открыто и понимающе, добродушно, немного печально, но уверенно, словно доктор, разговаривающий с тихим пациентом, безусловно, душевнобольным, однако, не опасным для общества, он объяснил, что «ничего личного», у него был бизнес план. И он его осуществил. Был заштатным голодным журналистом, а стал заместителем директора телерадиокомпании. Он продает свои знания и таланты. Сегодня платят одни, вчера платили другие. А что касается убежденности и искренности, то на эти качества установлен отдельный тариф. Тысяча едких фраз уже рвались из меня, притихшие слушатели ждали развития возможного конфликта, проснулись, потирали тихо руки под столами, но, я вспомнил о своем личном Плане и, осекся. У него есть План. У меня есть План. Ничего личного, чистый бизнес. Но, мой план более мерзкий – я придумал его не подстегиваемый голодом, и не в жуткой безнадеге. А чисто из спортивного интереса, от скуки я решил попользоваться человеческими слабостями и управляемостью, естествоиспытатель, бля! Осекся я, и пожелал ему успехов в жизни, сорвавшись, однако, на иронический тон.

– Спасибо. Думаю, что вас ждет не менее успешное будущее. Вы умеете обратить на себя внимание. И главное, не стесняетесь это делать, – журналист доброжелательно посмотрел на меня и продолжил семинар.

И опять потянулись скучные занятия, перемежающиеся кофе-брейками и обедами. На меня, периодически, накатывало депрессивное желание дезертировать, но контролеры, ведущие учет посещаемости, незримое присутствие Шефа (он звонил каждый день и требовал детального отчета) и грудь Таньки, которая сидела рядом, удерживали меня от побега.

Нина Сергеевна и Екатерина Васильевна не появлялись, я практически забыл об их существовании. Мы договорились встретиться на перроне в день отъезда, за час до отправления поезда. Меня это вполне устраивало – теперь у меня в штабе были должники, которые прикроют в случае необходимости.

Танька сдружилась с Марьяной, чернявой и стройной девушкой из Хмельницкого, болтливой и симпатичной, теперь они вдвоем таскали меня за собой пить кофе, курить, обедать, гулять по вечернему городу. Я с легкостью тратил деньги Шефа на их развлечения и раздумывал над тем, как они меня поделили, я был заинтригован, ждал развязки, знал, что бесконечно это дружеское бесполое общение продолжаться не может. Но, ничего не происходило, Марьяна строила глазки, однако, это могло ничего не означать, кроме врожденного женского кокетства. Танька сбросила маску снежной королевы, хохотала, шутила, рассказывала анекдоты, от которых покраснели бы гинеколог и патологоанатом и... Все. И все. Ни каких намеков на личную заинтересованность, только дружеское расположение. Мало того, они с Марьяной стали обсуждать в моем присутствии своих мужей, свои свадьбы, мужей своих подруг и их свадьбы. В конце концов, мне стало казаться, что я сам – их подружка, а не тридцатипятилетний мужик, желающим переспать хотя бы с одной из них. Я приуныл, время шло быстро, деньги кончались, а до отъезда оставалось два дня.

– Поехали сегодня вечером по центру погуляем. В кафешке посидим, вина выпьем, – предложила Таня, когда мы сидели в перерыве между лекциями на веранде, где расположились несколько пластиковых столиков с зонтами и, курили.

– Поехали, – согласился я без особого энтузиазма.

– И Марьяну возьмем.

– Ну да, куда ж без Марьяны, – я подсчитывал в голове, сколько осталось наличных денег. Не очень много. На решающий загул не хватит.

– Жааалко уезжать, – протянула Танька, жмурясь на встречу весеннему солнцу, – А ты знаешь, Марьяна от тебя без ума?

– Да? – опешил я от резкого изменения темы разговора, – это она тебе сказала? Очень интересно... У нее же муж...

– У многих мужья...

Я в упор посмотрел на голые бархатные Танькины ноги, потом на грудь, рвущуюся из под тонкого белого гольфа, потом прямо в голубые глаза, в которых ни черта было невозможно прочитать, только искорки мелькнули и погасли.

– Это точно, мужья есть у многих, – пробурчал я, растерявшись.

– Тогда пойду, Марьяне скажу про вечер. В шесть?

– В шесть. Иди, скажи.

– Ну, я пойду?

– Иди.

Танька ушла, цокая каблучками по мраморному полу веранды, затянутая в тонкий гольф и короткую юбку, она двигалась, стесняясь своей яркой красоты, пытаясь быть незаметной, но, только сильнее притягивала взгляды окружающих. За соседним столиком зашептались одесские делегаты. Я вспотел от волнения – «Сегодня, или никогда!». Танька скрылась за дверью, а я набрал телефонный номер Шефа и сообщил, что деньги на исходе.

– Сколько тебе нужно?

– Тысячу, – сказал я, зажмурив глаза от собственной наглости.

– Хорошо. Ты в учебном центре?

– Да, – у меня отлегло от сердца.

– В течении часа тебе подвезут. Все, пока. Не забудь о задании, которое я тебе давал.

– Не забуду. Спасибо, Шеф. До свидания.

Мы шли по вечерней улице втроем, покинув кафе, ароматное от сигар, коньяка и кофе, девчонки обнимали меня с двух сторон, жались ко мне мило и картинно, на зависть прохожим. Город, который недавно еще был колючим, чужим, зимним и революционным, бибисишным и энтэвэшным, даже не городом, а частью новостной хроники, картинкой на экране телевизора с бегущей информационной строкой внизу, отколовшийся от моей реальности, ставший символом для одних и пугалом для других, казалось, навсегда, – теперь изменился. Растаял снег, свернули палатки, разъехались или поумнели митингующие, ленточки сняли с памятников и деревьев и, город вернулся ко мне, вернулся к своим жителям, расцвел и лениво задремал. Подмели его, вычистили подворотни, закрасили раны от граффити, каштаны зацвели – теперь можно отрешенно гулять, не думая ни о чем, кроме обнимающих тебя молодых женщин, порозовевших от коньяка, щебечущих что-то возбуждающее и многообещающее.

– Смотри, какой красивый ресторанчик, – Танька потянула меня за рукав, – зайдем?

– Конечно, – быстро согласился я, необходимо было время, для распределения ролей на сегодняшнюю ночь, я волновался – складывалось ощущение, что девчонки решили последний вечер в столице посвятить серьезному разврату с моим участием, или просто шалили, или мне это навеял коньяк.

Мы нырнули в уютный зал, стилизованный под интерьер украинского шинка Х1Х века, – неровные беленые потолки, сухие пучки трав развешены на стенах, яркие банки солений на полках, вязанки чеснока, муляжи окороков и колбас – идея не новая, но коммерчески успешная.

Мы выпили и, Марьяна перешла на смесь русского, украинского и венгерского языков, болтала весело, поглаживая под столом мое колено, и невесомо, кончиками пальцев другой руки, иногда, как бы невзначай, проводила по моей щеке. Танька запустила прохладную ладонь мне под футболку и, я чувствовал острые коготки – когда ей казалось, что я слишком отвлекся – они просто впивались мне в кожу. За соседними столиками заметили эту игру, мужская половина посетителей ободряюще и, немного завистливо, поглядывала в нашу сторону, а женская – презрительно морщила носики. В голове было сумбурно и бесшабашно, хотелось чтобы ситуация вышла из по контроля, я любил Таньку, любил Марьяну, я ни кого так не любил, это уже была не шутка, но я боялся перейти к решительным действиям, сломать красивое и хрупкое, не знал, на что они готовы, не хотелось портить ситуацию конкретными словами и поступками, сердце томилось, искренне и выжидательно замирало, маски, маски, неизвестность, неуверенность, табу, возможность, вероятность, большая вероятность, лучше плыть по течению. И я расслабился, меня посадили в такси, ласкали, привезли в гостиницу, раздели, поливали шампанским, танцевали со мной, я еще не видел таких глаз, черные и голубые, жестокие и бездонные, мое тело затащили в ванну, под душ, отмывали от липкого шампанского, кусали, ведьмы хохотали, стены окрасились отблесками жертвенных огней, все равно – катись все к черту, такого не бывает, ничего не бывает, времени не существует, нет ничего за этими стенами, там нет никого, ни единой души, я начал срывать с них мокрую одежду, телефон звонил, звонил, звонил, звонил из другого мира, настойчиво, словно появилась жизнь вне нашей дикой пляски, Танька, проклиная мобильную связь, достала трубку из мокрого замшевого чехла на груди, муж, она отклонила звонок, но костры погасли, угли подернулись седым пеплом, я – скользкий и пустой – потянулся за полотенцем. Ночь превратилось в серое утро, меня знобило и хотелось пить. Еще двадцать минут бесплодных попыток вернуть волшебство с помощью коньяка и, девчонки разошлись по своим номерам, а я упал на кровать, оглушенный несостоявшимся, бред, какой бред! Один глупый звонок может разрушить древнюю магию, превратить сладкие тяжелые ароматы самок в запах затяжной попойки, я готов был насильно вернуть все в прежнее русло, но не стал бы этого делать – безумия не повторить.

В дверь постучали. «Танька!» – сердце застряло в горле от предчувствия, я возился с ключом в замке, руки не слушались, открывайся же, сука, металлический язычок щелкнул – в коридоре стояла Марьяна, секунда разочарования и, я, схватив ее за руку, втянул в номер.

День до отхода поезда длился бесконечно, томительно, вязкий, я не видел больше Марьяну, она ушла из моего номера, когда уже начались занятия, их группа уехала в двенадцать часов, мы не успели попрощаться, только СМС-ка в телефоне – «смайлик», хитрая рожица показывает язык и текст – «не говори Тане». Сама Танька была бледной и сосредоточенной, ничего не напоминало о вчерашней ночи, кроме усталых и задумчивых глаз.

– Я взял нам билеты в СВ, если ты не против, – мы стояли на перроне в ожидании поезда. Нина Сергеевна и Екатерина Васильевна умчались покупать «Киевские торты» в привокзальных ларьках.

– У меня же есть билет, – Танька вздрогнула и с сомнением на меня посмотрела.

– Выкинь. Нам надо выспаться. А с этими курицами будешь мучаться всю ночь. Заболтают до нервного расстройства.

– Хорошо, – равнодушный чужой голос.

– Если ты хочешь спросить... – начал было я разговор о вчерашней ночи.

– Не надо, – быстро отреагировала Танька и, уже мягче, – не надо.

– Я имел в виду...

– Я тебя прошу, не сейчас.

– Может тебя интересует...

– СЕ-РЕ-ЖА, – она произнесла мое имя по слогам, прямо глядя в глаза и покрываясь румянцем.

– Все, потом... Хорошо. Где наши бабы? Уже посадку объявили!

– Не маленькие, сами справятся. Какой у нас вагон?

– Седьмой... Действительно, я же не пастух, билеты у них на руках, разберутся без нас.

В двухместном купе я почувствовал себя комфортнее, Таня, видимо, тоже. Мы молча смотрели сквозь чистое воздушное стекло на перронную суету – сумки, дети, вцепившиеся в руки своих мамаш, согнутые под тяжестью баулов отцы, скучные провожающие, мечтающие покинуть нервозный мир вокзалов и поездов. Мимо нашего окна пронеслись Нина Сергеевна и Екатерина Васильевна с многочисленными коробками тортов.

– На всю жизнь запасаются? – хмыкнула Танька.

Я улыбнулся и вытащил бутылку «Хеннесси», купленную в магазине рядом с учебным центром.

– Не против?

– Только чуть-чуть...

– Естесссственно. Тут и стаканчики приготовлены. Сервис, ёшкин кот...

– Надо было еды какой-нибудь купить, – Танька обреченно смотрела, как я открываю бутылку.

– Захотим поужинать – в вагон-ресторан сходим. А для коньяка я вот что приготовил, оп! – с этими словами я достал из дорожной сумки огромное красивое яблоко, явно импортного происхождения, – мне один умный человек посоветовал коньяк яблоком закусывать. Запивать хороший коньяк пошло. Лимон все портит. Остаются яблоки. Хотя, это яблоко, наверняка силиконовое, слишком нарядно выглядит для живого.

– Турецкое? – Танька взяла его в руки, – пахнет как настоящее.

Поезд дернулся и медленно пополз мимо здания вокзала. Я в последний раз глянул на уплывающий город и протянул Таньке стакан...

– Однако, я продолжу свою мысль. Про вчерашнее. Даже не перебивай, – бутылка была уже на половину пуста, проводника мы послали в вагон-ресторан за ужином (он безропотно подчинился!), а поезд мчался по черному пространству, украшенному редкими огоньками, – прошу, не перебивай...

– Сережа, не надо.

– Это не долго. Потерпи. Послушай, пожалуйста. Вчера все было прекрасно – несколько часов свободы, без пошлости, весело, здорово. Тебе не в чем себя винить. Ничего криминального не произошло, ни до чего криминального, просто, не дошло. Не было предательств, измен, всего такого...

– Я себя не виню...

– Я, на мгновение, ощутил красоту и счастье... Не знаю, как ты, не знаю, что думает Марьяна... Но это было необыкновенно, редко и... Хорошо, что закончилось неожиданно – не надо теперь стыдится...

– А ты стыдишься? – ясный заинтересованный взгляд и легкое презрение в уголках губ.

– Я?!!! Да нет, конечно! Просто пытаюсь сказать, что тебе не о чем жалеть, ничего позорного не произошло...

– Дурак ты, Лужин. И психолог хреновый. Я не стесняюсь и не грызу себя, только жалею, что...

– Вот и я об этом, не надо жалеть...

– Я жалею, что все прекратилось... Слишком рано.

– Э-эээ, – я потерял нить разговора, в одну секунду все мои успокоительные речи превратились в детский лепет, глупый, киношно-приторный, хотелось завыть от злости на себя. Боже, как я глуп, идиот, придурок узколобый, слепой урод!

– Мне кажется, ты что-то хочешь добавить к своему блистательному сеансу психоанализа, – Танька улыбалась, немного настороженно и взволновано.

«Неужели, она спрашивает про Марьяну?!» – я не знал, что говорить, не хотелось врать, не хотелось правды, хотелось только ее губ. Вдох, выдох, голова избавилась от всех предыдущих слов и впечатлений, сердце согрелось и успокоилось, нет фраз, нет букв, только то, что переполняет, то, что важно сказать.

– Можно только один вопрос? – меня заполнял кто-то другой, знающий нечто, чувствующий это лучше меня, готовый сформулировать, я спокойно уступил этому парню место.

– Конечно.

– Скажи, какая она, любовь, сколько длится, какие у нее приметы?

– И все? – Танька усмехнулась, – это один вопрос? Ну, хорошо... Любовь, она разная...

– Все, спасибо. Это то, что я хотел услышать. Все что с нами происходит – это любовь. Придумывают много слов, чтобы снять с себя ответственность, или защититься – влюбленность, увлечение, секс, флирт, заинтересованность, дружба – сотни целлофановых слов. Это все любовь. Когда ты понимаешь, что это любовь, начинаешь действительно любить. Ты правильно сказала – она разная. Такая разная, что некоторые ее формы сбивают с толку, пугают свей яростью, своей определенностью, или наоборот – вызывают недоверие, недоумение и пренебрежение. Каждую секунду возникает это чувство – умирает сразу, или терзает всю жизнь, пять минут, неделю или вечность... Не важно. Если любовь возникла на месяц и ушла, она не менее прекрасна, чем любовь до гроба. Проверено Сергеем Лужиным. Готов отстаивать свою точку зрения до хрипоты – все так, как я говорю! И вчера... Вчера тоже была любовь. Послушай! Странная, мгновенная, бесплодная с точки зрения порноиндустрии, отвратительная, если почитать Библию, невероятная, щемящая, какая угодно, называй, как хочешь, отрицай, не признавайся себе, но это любовь. Если не согласна – скажи «нет». Просто скажи «нет».

– Не скажу, кое в чем ты прав...

– Кое в чем?! Человеку всегда мало этого чувства и, оно всегда его переполняет, он без него не может. Если одна любовь слабеет, в туже секунду в него проникает новая, и еще, и еще, наслоения, хаос, потоки – это и есть жизнь...

– Это ты про полигамию? Про семейные измены? Эти мужские байки мне известны...

– Если измена не в сауне произошла с проститутками, в жопу пьяным, на спор с друзьями, или из корысти и мести – то почему это нельзя назвать любовью? Ну хоть искра была?! Ну, хоть двадцать секунд любви, пока еще сердце колотится и, смотришь в глаза, и сомневаешься, и надеешься, не веришь, хочешь, боишься – это не любовь?

– Может, гормоны? – неуверенно произнесла Танька, – Ну, и как разобрать, любовь или нет?

– Только почувствовать и признаться себе. Другого способа нет. Теория, конечно, не совершенна, придумана мной на основе собственного опыта – измерительных приборов и детекторов не существует... И применима она, скорее всего, только к автору, то бишь, ко мне... А может, чушь это, треп коньячный, может, рисуюсь перед тобой, не знаю... Но промолчать не мог...

– Да нет... Все верно... Мне самой все это в голову приходило. Но, если бы я отдавалась всем своим чувствам – была бы просто блядью. Приходится их глушить на корню. Слава Богу, что есть люди, которые думают как ты, хоть помечтать можно...

– Сомневаюсь, что их много, людей...

– Точнее, их нет. Ты, да я, – Танька улыбнулась задорно, – удивительно...

В дверь купе робко постучали – нам принесли ужин.

Все было легко и непринужденно, повар не смог испортить отбивные, салаты и жульен, мы переключились на обсуждение наших однопартийцев, заграничных поездок, домашних животных, пили «Хеннесси» и веселились. Когда коньяк подошел к концу, Танька почувствовала опьянение и усталость, я вышел в тамбур покурить, а она легла спать. Вернувшись, я закрыл дверь купе на все возможные запоры, выключил верхний свет и стал просматривать дурацкий журнал, устроившись рядом с матовой лампочкой в изголовье моей кровати... Спать не хотелось – в груди теплилось ожидание скорого чуда, ожидание, сплетенное из поездок, разговоров, звонков, текстовых сообщений, любимой Люси, писем в электронном ящике, пирожных, свежей Таньки, теплой весны и крабов, ожидающих под камнями своей участи – быть выловленными и сваренными с укропом. Жаль было убивать это чувство сном. Я так и не лег, много раз за ночь выскальзывал на перекур, стараясь не шуметь, проводник сделал мне стакан чая, я выпил его в соседнем пустом купе, на каждой станции я выходил на свежий воздух, слушал приставания перронных торговцев, рассматривал их товар – соленую рыбу, жареных кур, пиво, сигареты, под утро купил огромную мягкую игрушку – рыжую лису для Люси, очень похожую на нее, с такой же хитрой мордочкой. В нагрузку продавец всучил мне синего бегемота в клетчатых шортах, запросив за него так мало, что отказаться было невозможно. Вернувшись в купе, я втиснул лису в сумку, а бегемота поставил на столик. Утром Танька хохотала над моим подарком и поцеловала его в нос.

На Симферопольском перроне меня встречал штабной водитель, он подхватил сумки, объяснил, где поставил машину, сказал, что Шеф ждет меня и, ушел в сторону стоянки. Я проводил Таньку до такси и, стоя у новенького желтого «Дэу», вдруг показалось мне, что очарование, захватившее меня последние сутки, вдруг сейчас улетучится, уедет вместе с Танькой, обнимающей нелепого синего бегемота и, не вернется.

– Спасибо, Сережа, было не скучно, – Танька открыла заднюю дверь «Дэу» и, замерла на мгновение, перед тем, как сесть в салон.

Водитель такси уже включил зажигание, сидел за рулем, нетерпеливо поглядывая в нашу сторону. Секундная стрелка замерла перед решающим скачком, после которого настоящий мир разрушит иллюзию, рассыплется все, отойдет в историю, любовь, всполохи огня на стенах, шаманские танцы, гипноз, морок, ведьма улетит на желтом автомобиле – мне стало страшно и тоскливо.

– Подожди, – я стряхнул оцепенение, – слушай. То, что я скажу, ни к чему тебя не обязывает, просто, я хочу, чтобы ты знала. Может, это не важно. Скорее всего, это не важно...

Тут я запнулся, собираясь с духом, кровь отхлынула от лица, вдоль позвоночника скользнула холодная змея.

– Да, Сережа...

– Мне было приятно с тобой общаться, интересно...

«Господи, что я несу!!!!!!!!»

– Мне тоже, очень приятно... – Танина туфелька уже опустилась на резиновый коврик в салоне такси.

– Стой, стой! Но я не это хотел сказать. Можешь забыть об этом, как только сядешь в машину. Я больше этого не произнесу никогда, пока тебе это самой не будет надо, пока ты этого не захочешь...

– ? – внезапно побледневшая Танька смотрела на мои мучения.

– Я тебя люблю. Все. – я развернулся и пошел искать штабную машину.

***

Последующая неделя была полна мелких и бестолковых событий. Или они мне казались такими в свете моих новых переживаний, давно забытых, неожиданных, заливающих все окружающее акварелью, полупрозрачной, невесомой, неяркой, каждый слой, каждая деталь стремились слиться между собой, но, странным образом сохраняли свободу. На меня напала рассеянность, перемежающаяся приступами нервной энергии и долгими ступорами. Андрюха первый заметил мое состояние и поинтересовался о причине.

– Что-то в партии не так?

– Лучше не бывает, – мы стояли возле штаба, я курил и улыбался почти летнему солнцу.

– Ты какой-то странный... Говори, если случилось что...

– Все отлично, говорю же. Весенний авитаминоз, брожение в неокрепших умах и нарушение гормонального фона.

– Ну тебя к черту! Я же серьезно... Может, тебе отдохнуть надо?

– Самое страшное – я не знаю, надо ли мне что-то...

– Это совсем плохо. Слушай, давай на рыбалку смотаемся, костер, уха... Девчонок прихватим.

– Девчонок? Это уже интересно... Только где их взять, девчонок? Проституции я говорю свое решительное «НЕТ». Надоело.

– А помнишь, мы ходили глазеть на телочку из старого штаба? Ну, на ту, с четвертым размером. Ты как, мосты уже навел? Она, кажется, с тобой в Киев ездила... Как ее зовут? Танька, кажется...

– Танька? – я вздрогнул, – она не со мной ездила, а сама по себе. Кроме того, она замужем.

– В наше время это не проблема, – Андрюха широко зевнул и похлопал меня по плечу, – я бы на твоем месте... Фу. Ну и жара. Скоро в море купаться можно будет.

– Да ну их, этих баб! Сами поедем, завтра.

– Во, – обрадовался Андрюха, – другой разговор. Вижу знакомый энтузиазм. Ладно, мне пора на стройку. Исчезаю. Заметано – завтра едем. Вечером созвонимся, уточним детали.

– Хорошо, пока.

Андрюха ушел, а я поплелся в магазин за минералкой – солнце припекало и, хотелось холодной колючей влаги. После приезда я не видел Таньку, не слышал ее голоса – я ждал ее звонка, она не звонила, ждал с ней встречи, но встречи не было, ждал, ничего не происходило, хотел сам набрать ее номер, но не набирал, хотел приехать в их штаб, не поехал; ледяная минеральная вода напомнила мне, неожиданно, что скоро лето, время идет, все очень быстро проносится мимо меня. Томительное, красивое, неожиданное, казавшееся родным и своим, а, на самом деле – пропечатанное в чужом паспорте, снимающее квартиру с неизвестным мне человеком и, готовящее для него по утрам яичницу и чай – пора забыть, успокоиться, признаться, что мне хотелось верить и, я верил, не имея на это оснований.

Тренькнул телефон, сообщая, что пришло текстовое сообщение. Отправитель – «Таня», «Когда будешь свободен – позвони». Несколько минут я соображал, когда же я буду свободен, мялся, тянул время, не желая звонить мгновенно после прихода сообщения, показывать, как оно меня взволновало, злился на себя и, позвонил.

– Даааа, – тягучий, милый, знакомый голос.

– Привет. Получил твое сообщение. Вот, звоню.

– Привет. Не хотела тебя отрывать – вечно у вас какие-то собрания...

– Ты меня не отрываешь...

– Что ты сегодня делаешь?

– Жду твоей СМС-ки. Вот и дождался.

– Да ну тебя... Я серьезно.

– И я серьезно. Есть предложения?

– Давай после работы кофе попьем.

– Годится. А когда у тебя работа заканчивается? – в тайне я надеялся, что она уже закончилась.

– В пять.

– За тобой заехать? – не представлял я, как смогу дожить до пяти.

– Заезжай. Буду ждать.

– До встречи.

– Бай.

Я вернулся в штаб, где царила весенняя истома, работники прятались в кабинетах, изображая невероятную загруженность несуществующими делами, телефоны переливались весело и звонко на разные голоса, в лучах солнца, пробивающихся сквозь окна, вальсировали золотые пылинки. В моем кабинете Моня сидел возле компьютера, упершись отрешенным взглядом в монитор, на котором пестрела сетка финансового отчета одного из массовых мероприятий.

– Химичишь? – поинтересовался я, усаживаясь за соседний стол.

– Ты что! Проверяю, – испугался Моня.

– Понятно, – мне было безразлично, сколько он накрутит на командировочных. Мне вообще он был безразличен.

– Тебя Шеф сегодня вызывал?

– Да. Опять про киевскую командировку расспрашивал.

– Ну... Ты же отчет уже сдал.

– Слишком много денег ушло на коньячно-конфетные расходы. Хорошо, что я задание выполнил. Иначе бы он меня кастрировал.

– А ты выполнил?

– Выполнил, – я усмехнулся, вспоминая свои торопливые попытки наладить контакты с объектом – Оксаной Заднепрянской – в последний день перед отъездом из Киева.

– Удачно? – не унимался Моня.

– Удачно, – Оксана, высокая и худая, нервная, со страдальческими глазами и модной короткой прической, дала мне не только номер своего мобильного, но и домашнего телефонов, попросив звонить, как только я буду в столице. Я обещал обязательно это сделать.

– А какое задание было?

– Мелочи... Убрать Кеннеди.

– Ясно, – не обиделся Моня, – может, в «Контру» поиграем? По сети.

– Давай, – до пяти часов оставалось еще уйма времени.

Мы сидели с Танькой в маленьком китайском ресторанчике, спрятанным за старыми домами в центре города, тихо чирикала восточная мелодия, бананы в карамели и замысловатый чай с лепестками невиданных цветов. Безопасные темы были исчерпаны, разговор угасал, кис скучно, Танька улыбалась отстраненно и загадочно, а я напряженно пытался понять, зачем она хотела встретиться. Волнами на меня накатывало раздражение за собственную наивность, за желание и нервозность, за надежду и возбуждение – сам виноват.

– На море хочууу, – промурлыкала Танька и посмотрела на меня, ожидая реакции.

– Вода еще прохладная, – равнодушным голосом произнес я, еле сдерживая злость, – купаться, конечно, можно... Но...

– Может, съездим?

– Когда?

– Прямо сейчас.

– Сейчас? В принципе... – я судорожно стал соображать, чего она от меня хочет.

– Ну, если ты не можешь...

– Я могу. А тебе домой не надо? Вечер уже, а поездка не на пять минут.

– До пятницы я абсолютно свободна, – усмехнулась Танька.

– Вот как? Хм... Тогда – без проблем. Куда поедем?

– А куда ты обычно любишь ездить?

– Понимаешь, я на море не загорать езжу. Крабов половить, рыбу... Там для купания места не живописные.

– Ночью все равно ничего не видно.

– Это точно. Кстати – у меня костюм в машине, маска, ласты и фонарь подводный... Можно нырнуть...

– Ну вот, видишь, как хорошо... Поехали?

– Поехали...

Я рассчитался с официанткой – полной розовощекой блондинкой, втиснутой в китайскую одежду и, мы вышли из ресторана в гудящий вечерний город, залитый неоновым инопланетным светом. В машине я сразу включил СД-проигрыватель, пытаясь унять волнение, медленно вывел ее из лабиринта узких городских улиц на трассу, прибавил скорость, сконцентрировал внимание на узком желтом коридоре от света фар и успокоился. Знакомая дорога баюкала, шелестела под колесами, Чиж пел про любовь, поезда, про города, войну, опять про любовь, про вино, про все то, о чем стоило петь. Танька молчала, курила иногда, смотрела в боковое стекло на мелькающие редкие тусклые огоньки деревень и яркие пятна автозаправок.

– Останови, пожалуйста, возле того магазина, – Танька показала рукой на приближающееся здание с красной сияющей вывеской «Продукты. 24 часа».

– Что купить? – спросил я, паркуя машину возле самого входа.

– Кока-колы, «Орбит», сигарет, чипсы... – начала перечислять Танька.

– Так...

–... презервативы... Все, вроде.

– Что?

– Не надо делать страшные глаза. Ты слышал. «Орбит» какой-нибудь цитрусовый, если не сложно.

– Не сложно... Знаешь, если ты просто решила со мной переспать, можно было не устраивать ралли «Париж-Даккар», – мне показалось, что я быстро справился с растерянностью и достойно ответил, как и подобает умудренному опытом взрослому мужчине.

– А может, я не просто решила с тобой переспать, – Танька посмотрела на меня безо всякой иронии, ясно и спокойно.

– Хорошо, – единственное, что я смог из себя выдавить.

Я купил все, что просила Танька, упаковку презервативов стыдливо спрятал в задний карман джинсов. Бессмысленный стыд – она сама просила их купить – но перебороть себя было не возможно. Неловко, роняя возле прилавка деньги, сгреб я в охапку товары отечественных производителей – несъедобные чипсы, язвенную колу, отвратительную жевательную резинку, сигареты, вызывающие рак легких – неизвестно кем придуманный набор для веселого времяпровождения. Не хватало только шампанского в пластиковых стаканчиках и молочной шоколадки.

– Еще бутылку шампанского и шоколадку, – добавил я.

– Стаканчики нужны? – продавщица быстро нажимала клавиши на калькуляторе.

– Конечно, нужны, – обреченно вздохнул я.

Черное звездное небо упало на стеклянную поверхность моря, бархатно полировало его, разглаживая мелкие морщинки от легкого ветра, вокруг было пустынно и спокойно, одиноко до радостного возбуждения, запах водорослей, выброшенных на берег, очень, очень далекие и чужие огоньки соседних деревень, маяк пугающий, весомый, вечный, Танька утопая узкими ступнями в мелких осколках ракушек шла к воде, бесподобная, непонятая, звала меня с собой, потерянного, зацепившегося за вчерашний день сомнениями и графиками работы – я не разгадал тебя, Танька, не поверил, что это всерьез, что это не шутка. Как во сне, я снял футболку, пропитанную ядом бензина, одеколона и массовых мероприятий, джинсы, в карманах которых гнездились деньги и документы – странные атрибуты моего земного существования, без них был я диким, без фамилии и имени, песчаным крабом, полз за своей самкой в море, оставляя зигзагообразный след на песке, как и тысячу лет назад, что-то пульсировало в голове, странные миражи, символизирующие политкорректность, карьеру и успех – неведомые крабу понятия. Холодная вода пыталась напомнить моему телу, что я теплокровное млекопитающееся, обремененное социальными обязанностями, но Танька по русалочьи затянула меня в нее с головой, царапнула мою кожу чешуей, злая и смешливая, поплыла в черноту, я не гнался за ней, вышел на берег, зажатый, завел двигатель автомобиля и включил обогрев салона на полную мощность. Танька вернулась, когда машина полностью прогрелась, упругая и ледяная, сбросила купальник и нырнула на соседнее сиденье, прижалась ко мне всем телом, прерывая дыхание на несколько бесконечных секунд, шепнула в губы что-то неразборчивое и нужное, тихим хриплым голосом, я ощутил ее всю, прекрасную и странную, звезды потекли по лобовому стеклу ртутными шариками, оставляя после себя фосфорицирующие борозды, завыл маяк тоскливо и ухнул в море вместе со всем накопленным человеческим опытом и, утонул навсегда, надеюсь, что навсегда. Остались только кровоподтеки на шее от укусов и запах жизни...

Огонь костра трещал и метался, пожирая сухие ветки, собранные на берегу, Танька сидела рядом на корточках, завернувшись в мой походный свитер, с интересом глядя то на языки пламени, то на сетку с суетливыми крабами – я выловил их в ночной воде, ослепляя фонарем, мокрый костюм лежал на песке, тяжелый и черный.

– А как мы их приготовим? У нас даже соли нет, – поинтересовалась Танька.

– Старинный рецепт островитян – запечем в углях. Соль не нужна, – я растер золу в пальцах и провел по ее щеке несколько черных полос, – ты принята в племя Великих Краболовов.

Она засмеялась и попыталась оттолкнуть мою руку, я увернулся и мазнул ее лицо еще раз, от лба к подбородку. Сердце запнулось, вдруг, в предчувствии странных перемен, которые уже начались, поезд разогнался под откос, спящие теплые пассажиры живы еще, с юридической точки зрения, но страшно, страшно и не повернуть назад.

Сергей Юхин мл., © 2010, NR2.Ru, «Новый Регион», 2.0

Публикации, размещенные на сайте newdaynews.ru до 5 марта 2015 года, являются частью архива и были выпущены другим СМИ. Редакция и учредитель РИА «Новый День» не несут ответственности за публикации других СМИ в соответствии с Законом РФ от 27.12.1991 № 2124-1 «О Средствах массовой информации».