«Ты помнишь, как все начиналось?»

(Машина времени)

Вы участвовали в отечественной избирательной кампании где-нибудь в глубинке? Нет? Тогда вы не видели заезжих столичных пиарщиков третьего сорта, все эти понты, графики плана голосов, медиапланы, деловую сухость, утреннюю похмельную сосредоточенность, древние ноутбуки (дорого, однако!), навороченные мобильники (могу себе позволить!), желание получить гонорар до подсчета голосов, «мне этот кабинет!», «научитесь работать!», «у вас Интернет тормознутый!», «а у нас в Москве!». Все, блин, они из Москвы, у Лужка работали, только что они тут делают, такие современные и востребованные, где их мустанги, ламборджини, кавалли и серджиотаччини?! Шоу ми юа мани !На хуй они в столице не нужны, такие красивые, вот и едут по мухосранскам, ждут выборов, как затрапезные актеришки – новогодних елок. Подработают, наворуют по мелочам и возвращаются в свои родные пэгэтэ, бухать в крохотных кухнях, поражать малолетних проституток знанием жизни и избивать своих толстых жен.

Не бойтесь, проститутки, жены политтехнологов, дети политтехнологов, политтехнологи, сутенеры и их нахлебники! Хватит вам на «Саузу» с лаймом, на пятилетнюю «Мазду» и на лечение простатита! Пока сутенеры и проститутки (те, что покруче) готовы отдать честно насосанные деньги за возможность «быть сверху» в бесконечном сексуальном спарринге Народ vs Власть.

Все это я знал заранее, чувствовал, может не так остро, без детализации рисовал образы и возможные повороты сюжета, но знал, не мог не знать, не оправдаешься теперь незнанием. Однако, это было новое блюдо в моем рационе, щекочущее нос неизвестными и странными пряностями, хорошо оформленное шеф-поваром, будоражащее воображение и разжигающее аппетит. Любопытство, азарт и возможный переход на новый уровень земного существования – опасный коктейль для беспокойного человека – головокружительные перспективы, навеянные ночными бдениями и беседами с друзьями в бане.

Приближались парламентские выборы – возможность притереться в местном политическом бомонде, обзавестись связями и поменяться ролями с самим собой, сидящим у экрана телевизора, нервно кусающим ногти, бессильно наблюдающим за чужой игрой на очень крупные деньги. Ой, как интересно и ново! Слишком большое искушение для искателя приключений.

Я не сразу придумал План, о котором мы с Андрюхой говорили у меня на кухне, запивая пивом соленую ставридку. Пришлось ходить в штаб партии, каждый день, прислушиваться, изучать лица, до обморока смотреть аналитические передачи по телевизору, читать газеты сквозь туман отвращения, искать фишку, которая бы сделала меня необходимым для членов клуба, тайного закрытого общества, где в ходу машины дороже пятидесяти тысяч долларов, шикарные костюмы и интервью с вальяжными журналистами. Шли месяцы, закончилась революция, я многое понял, или думал, что понял, но фишка где-то валялась, поблескивала под столом незаметно, каждый день я проходил мимо нее, не замечал этого призывного блеска, злился на себя, Андрюха корректно молчал, не напоминал мне о разговоре, верил, что я все сделаю как надо.

Однажды ночью меня что-то разбудило. Сонно шатаясь, я вышел на кухню и включил электрочайник. Пока он утробно гудел, нагреваясь, я отыскал сигареты и закурил, тупо глядя на пепельницу и, просто, как вдыхал дым, понял свою главную и роковую ошибку, которая уводила меня в сторону от решения. Эта ошибка застила свет, крутила вокруг меня магические индейские танцы, притупляла ум, окуривала, шептала на ухо заклинания гортанным голосом, делала все, чтобы помешать мне подняться, выйти из круга, освещенного костром, в лес, самостоятельно. Моя ошибка – Ненависть! Ненависть, проникшая в душу вместе с революционными лозунгами через телеэфир, впитанная кожей пальцев, сжимавших боевые политические листовки. Ненависть, поразившая мозг, разлагающая меня, требующая мести. Она заставляла принимать все обиды, полученные моим народом, как свои личные, переживать, сопереживать, беситься, лезть на стены – все, что угодно, только не думать, не думать, не понимать простую, как кирпич, истину – чтобы быть нужным, необходимо стать дефицитным товаром, за тобой должны выстроиться в очередь («не больше одного Сергея в руки!»), очередь за твоим сердцем, знаниями, яростью и упорством...

Все, что пол года назад покупала революция – полевых командиров, студентов, рэперов, кружки по интересам, флэш-мобы, спортивные секции, скейт-бордистов, любые организованные сообщества молодых людей – во всем этом теперь нуждались мои нынешние партайгеноссе. Все, точка. Я ненавидел эти искаженные речевками рты, сжатые кулаки, «насбогатонаснеподолаты», ненавидел, как человек, оставшийся не удел, выпавший из общей гулянки, забытый шумной веселой толпой на скучном полустанке, злой, одинокий, поэтому – слепой. Надо было становиться одним из них. Хуже, надо было собрать их и возглавить, нацепив другие косынки, и вручив другие флаги. И назначить цену. Отпускную цену со склада. Без ценника товар возьмут даром, украдут или найдут другой, на котором криво написаны маркером цифры. Цена – это показатель готовности продукта к употреблению, даже, если его еще нет в помине.

Я включил компьютер, закурил новую сигарету и, к утру был готов План создания молодежной организации, развернутый План, подробный. Все жизненный опыт, накопленный в виде паззлов, загромождавших беспорядочно мою голову, сложился в двадцатистраничный труд, напичканный терминами из практической психологии, педагогики, политологии и инструкций по ведению партизанской войны в городских условиях. Ключевые слова сами всплывали из жутких колодцев памяти, сбивались в строчки и листы печатного текста. Перечитав, я должен был признать, что написанное напоминало инструкцию к действию – по военному строго, освежающе цинично, безжалостно и, вызывало уважение.

И пришел я с этим в штаб партии. И сначала было Слово. И это слово было «Вперед!». Партия наша была старая, очень долго она нежилась во власти, или около власти, рядом со властью – это разлагает организацию, делает ее похожей на королевский двор, погрязший во внутренних заговорах, фаворитах, постелях, дележе казны и ядах. Нынешние политические катаклизмы показали полную недееспособность партийного организма и отсутствие людей, готовых на решительные меры. А делать что-то было надо, ни кто толком не знал «что», но необходимость ощущал каждый. Поэтому «вперед!» – это единственное подходящее слово, которое выдавил заместитель председателя партии Колесниченко Григорий Львович, попросту – Шеф, мой ровесник и крупный местный чиновник, усиленно соображая, чем грозит моя ураганная активность.

– Новая власть меняет наших людей в правительстве Крыма, – он коротко и оценивающе поглядывал на меня из-под сросшихся бровей, – борьба ведется, в кулуарах, но... Необходимо показать, что мы – сила, поднять народ, заявить о себе громко, но аккуратно. Да, давно мы о себе не заявляли, успокоились слишком.

– Нам надо организовать палаточный городок на площади. Протест, в ответ на кадровые чистки. И проводить перманентно митинги, пикеты, все, что будет уместно...

– Мы организуем палаточный городок? Мы же у власти пока здесь. Какой может быть палаточный городок? Это же абсурд...

– Пока у власти. Если ничего не делать – это скоро пройдет.

– Мда. Не слишком ли радикально? Что-то в этом есть мальчишеское, не серьезное...

– Однако, действенное. Не хочу напоминать о последних событиях в стране, и так ясно... Не будем сворачивать городок, пока не добьемся своей цели. Если ничего не изменим, по крайней мере, заложим фундамент для будущих парламентских выборов, они не за горами, оживим организацию, в конце концов. Людей свежих к себе подтянем.

– Ладно, убедил. Вперед, на баррикады. Попрошу только, чтобы все действия согласовывались со мной – все лозунги, мероприятия, заявления... Ни какой партизанщины.

– Ясно, Григорий Львович.

– Можешь говорить – «Шеф». Я в курсе, что вы меня так за глаза называете... Так удобнее и для телефонных переговоров. Слишком имя-отчество труднопроизносимое. Кстати, по телефону – ни каких открытых текстов, ни каких имен. Так надежнее.

– Понял. Когда приступать?

– Вчера, – усмехнулся Шеф, – время теряем. Познакомься с нашим политтехнологом из Киева, гос-по-ди-ном Кравченко (за что, интересно, мы ему столько бабок платим?), он тебе основные принципы ведения массовых мероприятий объяснит. Техническую сторону будешь с ним координировать. Он сейчас в соседнем кабинете, зайди к нему. Скажешь, что я прислал, а то и разговаривать не станет... Послушай, ты свой проект молодежной организации не показывай ни кому, не надо, а то решат, что надумал власть в стране захватить. А может, так оно и есть?

– В ближайший год родная страна может спать спокойно.

– Ладно, иди к Кравченко, пока у него еще время обеденного абсента не наступило. После этого он тебя может научить только искусству пикировать в горящем истребителе на вражеские эшелоны. Начинай действовать, поговорим о твоих личных планах в партии по ходу пьесы. Прояви себя, и все будет хорошо, я своих людей не забываю.

– Понял, Григо... Шеф.

Кажется, я не успел. Кравченко сидел в своем кабинете лиловый, зло чиркая что-то в бумагах «Паркером». Пахло аптекой, тяжелым одеколоном и усталостью.

– Добрый день. Меня к вам направил Григорий Львович.

– Зачем? – имя Шефа не произвело ровным счетом, ни какого действия.

– Мы собираемся организовать палаточный городок...

– Кто это – «мы»? Выражайся яснее.

– Молодежное крыло партии...

– Ясно. Дальше.

– И Григорий Львович...

– Я уже слышал про Григория Львовича. Что вам лично от меня надо?

– Консультация, – я начал выходить из себя.

– Ах, консультация! Я не даю консультаций. Присылают неопытных пацанов, которые не знают, что такое политическая борьба. Да, что там борьба! Не знают как провести митинг! Ничего не знают... Вот ты знаешь, что такое политическая борьба?

– Не знаю.

– А зачем тогда пришел? Я не могу тебя научить ходить. И за ручку вас водить не намерен. Зачем ты пришел? – багровое лицо Кравченко начало переливаться странными неземными оттенками.

– Я пришел посмотреть, на какую хуйню уходят наши партийные взносы. Теперь вижу, – я вышел, резко хлопнув дверью. В кабинете послышались маты и звук перевернутого стула.

В коридоре я столкнулся с Шефом. Он уже спешил к выходу, на ходу застегивая пиджак.

– Ну как, нашел общий язык с Кравченко?

– Очень содержательно пообщались.

– Прекрасно. Я в министерство. Из Киева пришла писулька – повысить коммунальные тарифы. Мы будем бойкотировать это решение. Организуй завтра митинг возле управления ЖКХ. Напиши сценарий, список выступающих, все, как положено, транспаранты, флаги, эти... мегафоны... Покажи сценарий Кравченко. Обсуди с ним. Все. Вечером доложишь.

– Хорошо, Шеф.

– Если нужны будут люди – хватай всех, кто попадется в штабе под руку. Скажи – я распорядился.

– Ясно.

Я сел в зале для заседаний, пустом и гулком, среди полированных поверхностей и аквариумов, в голове тревожная суета и страх. Началось! Все как обычно – на руках не плохой расклад, судя по всему. Только, неизвестно, в какую игру я сел играть, очень туманно представлялись мне правила и ставки. С чего начать? С чего начать? С чего? С какой карты заходить? Чем дольше я сидел, тем невыполнимее казалась мне задача, завтрашнее событие обрастало красочными фантастическими деталями, мелкими, но экспрессивными, как конная атака в лоб на пулеметные позиции, красиво и безнадежно, сабельные взмахи, суровый профиль, фатальный ужас в глазах и лошадиные морды в хлопьях бешеной пены. В зал зашла Галина Николаевна, с которой мы познакомились недавно на общих партийных мероприятиях, и сразу оценила мое состояние. Она была депутатом Верховного Совета, участвовала в сотнях митингов, чуть ли не каждый день давала интервью и, это не мешало ей находить время для таких депрессирующих субъектов, как я.

– Здравствуй, Сережа, – она села на соседний стул и устало заморгала глазами, пытаясь привыкнуть к яркому освещению зала, – не помешала?

– Здравствуйте, Галина Николаевна. Нет, конечно, не помешали. Сижу вот, чертиков рисую, – я показал лист бумаги, покрытый беспорядочными эскизами предстоящего завтра ада, – мне завтра митинг проводить. А я не знаю, что делать.

– Митинг. А на какую тему?

– Повышение тарифов за... за... коммунальные услуги, кажется. Что-то в этом роде...

– Повышение тарифов? Не очень боевая тема для молодого человека. С твоим то темпераментом.

– Мда. Не пойму, с чего начать?

– Ты не волнуйся. Не важно, какая тема. Главное – почувствуй необходимость этого мероприятия. Ты уже не Сергей Лужин, ты – защитник народных интересов.

– Ага. Из меня защитник, как из гов... хм... это... плохой защитник... из меня.

– Не прибедняйся, – засмеялась Галина Николаевна, – помню я, как ты на собрании чехвостил всех за пассивность. Прямо, как Фидель.

– Нашло что-то...

– Вот и сейчас пускай найдет. Не думай о последствиях, о телекамерах, о том, как ты будешь выглядеть. Думай о тех людях, по которым действительно ударит это повышение. Они не могут сказать. А ты можешь. Их голос не услышат. А твой – услышат. Вот так. Не в партиях дело, не в пиаре, а в людях, которые за тобой стоят. Если ты это почувствуешь – все будет хорошо... Ну ладно, заговорила я тебя. Можешь на меня рассчитывать. Я выступлю. Считай – пять минут митинга уже есть. Если будет надо – могу говорить и дольше. Правда, трудно будет потом остановить... Все. Давай, готовься, а я поехала на телевидение.

– Спасибо, Галина Николаевна.

– Все будет хорошо. До завтра, Сережа.

– До завтра. Спасибо.

Ступор прошел, как только я понял, что выход один – через дверь, отсидеться в кабине пилота не получится. Я сам сюда пришел и кинул за плечи парашют. Все. Я, блин, парашютист. Хреновый, но прыгать придется. Я ворвался в приемную Шефа, где властвовала секретарь Лена, симпатичная и миниатюрная, как нэцке. Только не фарфоровая, а стальная.

– Лена, есть дело, – начал я бодро, опершись рукой о край безбрежного стола.

– А что у вас там за шум был с Кравченко? Ругались? – тонкие бровки взлетели вверх, а глаза округлились заинтересованно.

– Да ну его. Слушай, завтра митинг. Шеф сказал, чтобы я использовал все ресурсы. Я тебя прошу, обзвони секретарей всех первичных организаций и скажи, чтобы они вывели своих людей в 10-30 к управлению ЖКХ, это на Дмитриевской...

– Я знаю адрес...

– Да, хорошо... Значит – в десять тридцать. Пусть выведут всех, кто может ходить. Тех, кто не может ходить, пусть принесут на руках. И пусть сообщат имена выступающих, от каждой первички – один человек. Фамилия под запись. Количество человек – под запись. И чтобы не филонили!. Скажи – Шеф будет лично проверять количество.

– Но, Шеф завтра в Киев улетает...

– А вот это их не касается. Под запись!

– Слушаюсь, мой генерал! – Лена засмеялась и открыла записную книжку с телефонами партийных организаций, – через двадцать минут доложу.

– Спасибо. Я тебя обожаю.

В коридоре на меня наткнулся Миша Тульский, которого все звали Моня, с неопределенными обязанностями и гипертрофированным самомнением. Моня каждому встречному, по большому секрету, рассказывал какие чемоданы денег он возил из Киева во время прошлых выборов. Чем он сейчас занимался в штабе, мне было неизвестно. Но, щеки он надувал важно и сидел за компьютером с совершенно непреступным видом.

– Привет, Моня.

– Привет, – Моня пытался пройти мимо меня.

– Чем занят? – я перегородил ему дорогу.

– Отчет надо писать... К утру должен быть готов... Извини, я спешу.

– Не получится с отчетом... Надо готовить митинг.

– Какой митинг? У меня отчет...

– Значит, ты отказываешься помогать в организации мероприятия? – спокойно спросил я.

– У меня другие штатные обязанности, – холодно произнес Моня и пошел в свой кабинет.

– Штааатные? Хорошо, – бросил я ему в след, – так Шефу и скажу – «Моня отказался».

– А при чем тут Шеф? Это что, его распоряжение?

– Какая тебе разница. Иди, строчи свой отчет...

– Ну, если это приказ Шефа... А почему он сам мне не сказал об этом?

– Моня, подумай, кто ты? А кто Шеф! Позвони ему, спроси, почему, мол, не предупредил? Смешной ты...

– Да ладно... А что делать то надо? – Моня скис и явно огорчился, что появилась конкретная работа.

– Слушай меня. Ты должен сделать транспаранты, лозунги и собрать флаги в кучу. Все, что есть в наличии. Проверь мегафоны. Чтобы работали. Через три часа все должно быть готово. Я проверю.

– Три часа... Ого! А что на транспарантах писать?

– Что писать? – переспросил я, наблюдая, как неустойчивый Кравченко вышел из своего кабинета и пытался закрыть дверь на замок, подбирая ключ из огромной связки, – Кто у вас обычно все бумажки сочиняет?

– Ммм. Эта... Ирина... как ее?... Григорьевна.

– Понятно. Иди к ней и скажи, что нужны тексты. Короткие, броские. На тему повышения тарифов на жилищно-коммунальные услуги... Запомнил? Вот. Штук тридцать приготовьте. Лучшие выберем.

– Тридцать? Ну, ты шустрый!

– Моня, прости меня, но, ответь только на один вопрос... Ты в штабе работать хочешь?

– А при чем здесь... ?

– Просто ответь. «Да» или «нет».

– Ну, хочу.

– Считай это экзаменом. Меня наделили полномочиями определить круг необходимых для дальнейшей работы людей. Этого пока достаточно, чтобы исполнять мои указания. Фирштейн?

– Но я временно подчиняюсь Кравченко, – опешил Моня от моего напора.

– Если тебя интересует «временно» – иди помоги ему найти ключ и донеси его до такси. Если хочешь «постоянно» – ищи Ирину... Георгиевну...

– Григорьевну.

– Да, Григорьевну. Ищи ее, и садитесь за тексты. Все, время пошло.

Еще несколько секунд Моня переваривал все услышанное от меня, кряхтел, зеленел и затрусил всем своим рыхлым телом в сторону кабинета – выполнять неожиданно свалившееся задание.

Я вернулся в приемную – узнать, как продвигается дело с оповещением руководителей первичных организаций.

– Все нормально, – успокоила меня Лена, – бурчат, но подчиняются. Люди будут.

– Хорошо. Через пару часов надо еще раз обзвонить, получить подтверждение. И собрать всех, вместе с замами на завтра в тринадцать ноль-ноль, после митинга. Будет разбор полетов и постановка новых задач на будущее. У нас впереди организация палаточного городка. Итак – завтра, тринадцать ноль-ноль, все, без исключения.

– Ого! – Лена уважительно, по-новому посмотрела на меня, – может, лучше разрешение у Шефа спросить?

– А ты разве еще не звонила ему?

– Хм... Звонила.

– Ну, и что он тебе сказал?

– Выполнять...

– Ну вот, все нормально. Да, еще... приготовь десяток почетных грамот... заполни текст... ну, например... мммм.... «за самоотверженность и преданность делу партии». Фамилии не вбивай, завтра решим, кого поощрить.

– Сделаю, Сергей Анатольевич.

«Сергей Анатольевич», отметил я про себя, прекрасно. Значит, так тому и быть.

– И еще, Леночка, чуть не забыл. Вызови этого, руководителя молодежной организации... как его?

– Тигляй Артем.

– Вызови Тигляя с десятком активистов, самых надежных. Будем учиться в рупоры кричать организовано. Через час.

– Хорошо.

– И не забудь про списки выступающих.

– Будут готовы, Сергей Анатольевич.

– Леночка, я для тебя «Сергей». Хорошо? Все, по машинам, – я азартно хлопнул в ладоши и пошел догонять Кравченко.

Он так и не ушел, сидел в своем кабинете, в кожаном кресле, закинув ноги на стол и, курил, двери нараспашку. В глазах его глазах тускло переливалась осмысленность и грусть старого человека. На мгновение, мне его стало жалко.

– Разрешите? – я остановился на пороге и достал пачку сигарет.

– Ааа... Лужин... Проходи, присаживайся. Кури, если хочешь. Вот пепельница.

– Спасибо. Я хотел извиниться за несдержанность...

– Проехали. Так что ты хотел?

– Мне нужна помощь профессионала. Без вас ничего не получится. Завтра митинг. Я его организую, люди будут, транспаранты, все как полагается... Но, без вас...

– Что я могу сделать? – Кравченко подобрался, затушил сигарету и убрал ноги со стола.

– То, без чего митинг не будет иметь веса. Журналисты, пресса, телевидение. Их надо пригласить. Мало того – они должны прийти. А потом – написать об этом. И показать по телевизору.

– Практически невыполнимо, – Кравченко подкурил новую сигарету и откинулся на спинку своего кожаного трона.

– Почему? Вы знаете всех этих акул пера. Они знают вас.

– Этого не достаточно...

– Деньги будут, – успокоил я его, хотя, сам в этом не был уверен.

– И этого недостаточно.

– Ладно. Нужен сюжет? Будет! Будет хорошая картинка. Прекрасная картинка. Они ее и даром снимать станут, – у меня в голове промелькнули красочные кадры предстоящего мероприятия и сложились в единое полотно.

– Какая картинка? – заинтересованно спросил Кравченко.

– Представьте: бочки, железные бочки, в них горят газеты, дрова... Вокруг бочек жмутся люди в черных телогрейках и валенках. Им холодно. Плакаты : «Мы не можем платить за отопление по новым тарифам», «В наших квартирах холодно»...

– Таааак...

– Шалаш. На входе сидит человек, кутаясь в плед. Плакат: «У меня забрали квартиру. Я не мог за нее платить из своей нищенской пенсии».

– Хорошо. Но это должен быть старик. Или старушка.

– Будет старушка. Дальше. Мама с детьми. У детей ранцы. Идут в школу. Они перемазаны черным. Золой, например. Руки грязные. «У нас отключили воду за неуплату.» Другой малыш держит керосинку. «При свете этой лампы я делаю уроки. Ученье свет...» Такого в Крыму еще не было.

– Жестко.

– Беретесь пригласить журналистов?

– Берусь. Сейчас всех обзвоню. А как технически это обеспечить? Бочки, шалаши...

– Сейчас позвоню своему компаньону. Он на нашей фирме за два часа все это сварганит. Это уже другой вопрос. Журналисты будут?

– Будут, – Кравченко взял телефонную трубку.

– Сергей Анатольевич! – услышал я голос Лены, – Тигляй пришел с молодежью. Ждут вас в зале заседаний.

– Иду! – я наклонился к Кравченко, – спасибо вам за помощь. Мне все говорили, что вы настоящий профессионал. Теперь я это и сам вижу.

Кравченко вздрогнул и с некоторым испугом посмотрел на меня.

– Вы далеко пойдете, – он первый раз обратился ко мне на «вы».

На экране мелькали черные бочки, возле которых жались люди в телогрейках, протягивая руки к языкам пламени, дети, перемазанные золой, шалаши, старики в пледах, флаги, транспаранты, много митингующих, больше, чем ожидалось – красивую картинку показывали по всем местным и двум центральным каналам. Все шероховатости остались за кадром – Шеф увидел в Киеве «Новости» и сразу позвонил.

– Молодец! Не ожидал такого результата. Как ты смог наших лежебок расшевелить? Удивляюсь... Лена сказала, что ты шороху навел в штабе...

– Пришлось действовать быстро.

– Так и действуй дальше. Когда палаточный городок разобьете?

– Завтра. Все готово. Ели вы не против, Мишу Тульского и Тигля возьму себе в помощь...

– Так ты их уже запряг, кажется, – Шеф рассмеялся одобрительно, – бери, конечно. Пусть работают. Да, звонил Кравченко... Хвалил тебя за организаторские способности... Странно... Он ни кого не хвалит... Ты, кажется, хотел в горсовет баллотироваться?

– Надеюсь, меня включат в списки...

– Включат. Считай, что ты уже там. Все... Выставляй свои палатки. Я прилетаю через два дня – решим, какие акции надо провести. Держись там.

– Спасибо, Шеф. Все будет хорошо.

Я не спал всю ночь, просматривая поздние выпуски новостей, вздрагивая радостно от собственного появления на экране, записал все это на видеомагнитофон, прокручивал кассету еще и еще. Началось. Иногда, нападало странное ощущение, что все это происходит не со мной, да и не готов я, просто повезло, случайно, стечение обстоятельств... Но, пришло утро, выросли на площади конусы палаток, протянулись ленточки, потянулись люди, потянулись журналисты, зачастили митинги и пикеты, не было времени смотреть и записывать, каждый день новый сюжет, я сам стал новостью. Постепенно, это перестало меня удивлять. Забылось быстро, зачем мы здесь, на этой площади, что происходит, кто этим командует и когда закончится. Главное – новый сюжет, картинка, блиц-интервью, статья в газете, новости, новости, новости. День без эфира – странный день, пустой и бесполезный. Какие-то бодрые молодые ребята тоже хотели содрогаться от собственных лиц на экране, сбились в десятки и сотни, почти организация, скандировали, жонглировали знаменами – План начал действовать, оживляемый моей бессонницей и деньгами Шефа. Дом, Андрюха, стройки отодвинулись в другой спокойный мир, куда я с удивлением, иногда, заглядывал, сбрасывал груды фактов и эмоций, сумбурных и требующих разъяснений, звонил взволнованный отец, Люся странно на меня смотрела, а я рвал связки на трибунах, самозабвенно погружаясь в новое для меня информационное пространство. Все, что будет потом – это потом. А сегодня необходимо высказать в микрофон мнение народа, написанное Кравченко, отредактированное Галиной Николаевной, утвержденное Шефом и изображенное Моней на ватманском листе с помощью маркера.

***

Мы обедали в этом кафе, потому, что недорого, приличная кухня и две минуты от избирательного штаба, если идти прогулочным шагом. Уже к двенадцати часам дня большой зал был забит посетителями, официанты вальсировали между столами, накурено и деловито. Сюда приходят не отдыхать, а принимать необходимые для жизнедеятельности организма химические элементы и соединения. Мы с Моней пробился к угловому столику, уселись на жесткие стулья и заказали стандартный обед.

– Как ты думаешь, меня оставят на выборах работать? – Моня боролся с нервным тиком. Из-за этой борьбы его лицо выглядело зловеще.

– Я не знаю. Моя судьба тоже не решена, все очень неоднозначно, – мне лень было в тысячный раз обсуждать тему возможных перспектив моей и мониной работы на выборах.

– Тебе легче... У тебя бизнес есть. Захотел – ушел к себе на фирму, сиди, бабки заколачивай, – стонал Моня.

– Ага, мне же деньги на дом приносят, – съязвил я, – по телефонному звонку, по первому требованию. Чемоданами... Сейчас Андрюха приедет... Ты ему это скажи, он посмеется.

– Если с тобой Шеф будет беседовать, про меня не забудь. Если меня выкинут, я пропал... Перспектив никаких.

– Не забуду.

– Точно? Не пиздишь?

– Знаешь, Моня, не наседай. Сказал один раз – сделаю. Чего ты меня проверяешь постоянно...

– В наше время нельзя ни кому верить...

– Так чего ты ко мне прицепился, недоверчивый такой? – я начинал злиться.

– А тебе верю.

– Аааа. Спасибо...

Намечающуюся напряженность снял Андрюха, завалившись в кафе с огромным черным чемоданом, набитым документами, сметами и проектами. «Для денег» – говорил Андрюха, объясняя его размеры. Ему верили и с уважением косились на чемодан. Моня завистливо кинул взгляд на черное чудовище – он всерьез думал, что там пачки денег.

– Шалом Алейхем, – поприветствовал я Андрюху.

– Шалом, черные братья, – Андрюха сел за стул рядом с Моней, – заказали мне что-нибудь?

– Как и себе. Суп, люля-кебаб и «Цезарь».

– Отлично. Голодный как собака.

Моня не ответил на приветствие и сидел, с ужасом глядя на нас.

-Вы что, евреи?

– Моня, с твоей фамилией, лучше эту тему не затрагивать, – Андрюха пытался пристроить свой чемодан под столом, нагнулся и, голос его звучал сдавлено.

– Моня, а ты заешь, кто самый ярый борец с мировым сионизмом? – я, вдруг, развеселился.

Моня растерянно молчал.

– Евреи, живущие в бывшем Союзе. – ответил я на свой вопрос и, начал вещать голосом профессора, читающего лекцию, – Главные признаки советского еврея – яростные нападки на иудеев, обличение жидо-массонского заговора и тэдэ. Моня, расслабься, КГБ за тобой не следит. Слишком мелкая фигура. Да, и кэгэбэ никакого уже нет...

Андрюха откровенно хохотал, забыв о еде.

– Да и вообще, если тебя зовут Михаил Аркадьевич Тульский, а родители иммигрировали в Израиль, надо смириться и ходить в синагогу, а не бить себя пяткой в грудь на черносотенных собраниях.

– На каких собраниях? – не понял Моня.

– О, как все запущенно, – искренне удивился я, – с такими печальными глазами надо знать, что такое «Черная сотня». Ты когда последний раз книгу читал? Не партийный буклет, а книгу, купленную в магазине?

– Ну эту, про Карнеги...

– Про Карнеги? Ты хотел сказать книгу Дейла Карнеги... Мне страшно за тебя, Моня. Почитай Хэмингуэя, или Ремарка...

– Хэмингуэя я читал... «Старик и море»...

Я подавился салатом «Цезарь». Если в разговоре со взрослым человеком после имени Эрнеста Хэмингуэя тот лепетал про старика и про море, я понимал, что он остался в 9-ом классе общеобразовательной школы навечно, похоронив весь огромный и загадочный мир под пыльными «Хрестоматиями».

– Моня, ты «Старик и море» не читал, а проходил, это разные вещи. Ладно, давайте обедать, не будем портить себе аппетит размышлениями о великом и недоступном... некоторым...

– О, Квакин голодный чешет, аж спотыкается! – объявил Андрюха.

Через зал к нам приближался Саня в черных непроницаемых очках, кожаной черной куртке и тинэйджеровских джинсах цвета хаки.

– Хэви мэтал, нарики! Все жрете? Не нажретесь никак, – на его упитанном лице искрилась вечная беззаботная улыбка.

– А ты сюда проповедовать вегетарианство пришел? – поинтересовался Андрюха, – диетолог, бляха-муха. Скоро джинсы лопнут на жопе.

– Кто бы говорил, – не растерялся Квакин, – картина «Три толстяка».

– Особенно Серый, – засмеялся Андрюха, – глиста в обмороке...

– Не мешайте обедать, придурки, – беззлобно огрызнулся я, – садись, Саня, не маячь...

– Чем питаемся сегодня? – Квакин заглянул каждому в тарелку.

– Не труси мне своих микробов, – нахмурился Моня. Он был чистюлей, до отвращения.

– Моня, тебя убьют не микробы, а инсульт, – сообщил Квакин, – не надо так всего бояться, нервные клетки не восстанавливаются. Да, Серега, тебе Вовка Рыжий привет передавал. Помнишь его?

– Конечно, спасибо.

– Он той фотографией, которую ты на катере сделал, до сих пор хвастается. В рамку вставил. Классно получилось. Мы вчера шашлык вечером с ним ели – он тебя вспоминал. Говорит – ты наш пацан, хоть и не дайвер.

– Рыбак рыбака... – я был польщен. Рыжий был человек из другого мира, не связанный с моими заработками и политикой. Я помнил о нем, он помнил обо мне. Ни какой финансовой заинтересованности – только приязнь двух рыболовов. Это как аромат дорогой сигары, эфемерно и прекрасно.

– Да, новости слышали? – спохватился Квакин, – про штаб.

– Какие новости? – беспокойное лицо Мони зашлось в нервном тике.

– Почему ты всегда новости первым узнаешь? – усмехнулся я, – может, ты их сам выдумываешь?

– Слушайте... Партия делится на две части. Одна остается на прежнем месте, а вторая, с Шефом во главе, с новым названием (Украинская Умеренно-прогрессивная партия), завтра переезжает в офис, тут, недалеко сняли...

– А смысл? Какой смысл делиться? – Моня отложил вилку и посмотрел на меня, потом на Квакина.

– А смысл такой. Партия большая, желающих получить мандаты много, денег у них куча, а пройдут по каждому списку во все уровни человек по пять, максимум семь. Понятно?

– Ну, продолжай, – я тоже перестал есть. Эти слухи ходили давно, но я в них не верил, – Украинская... Как там? Умеренная... Еще какая? Прогрессивная... Педерастия какая-то...

– Наши партийные боссы хотят за каждое проходное место брать деньги, как все нормальные люди. Не лохи же они! Но ни кто не будет платить за одиннадцатое место в списке, двенадцатое, тринадцатое и, так далее. За десятое – еще куда ни шло. А две партии, это значит, в два раза больше мест на продажу. Вот такая математика.

– Чушь, – я снова принялся за еду, – ни кто не потратит бабки на зыбкое место в новой организации... Прогрессивная... Еще и умеренная...

– А вот и не чушь! – возразил Саня, расправляясь с салатом, – За что люди готовы выкладывать деньги? А? Не знаете... Я вам скажу. За торговую марку, за громкое имя, за бренд. Партия наша старая, известная... Это бренд. За него будут платить?

– Будут, – согласился Моня.

– Вот, а вновь созданную партию возглавит Шеф. Он авторитетный человек. Его имя – тоже бренд. На этот бренд народ поведется. Ну как вам расклад? – Квакин победно оглядел нас.

– Что-то в этом есть, – мне пришлось признать определенную логику в словах Сани.

– Все, мужики, я поехал, – Андрюха встал из-за стола, – сегодня расчет с заказчиком. Надо не опоздать.

– Помощь нужна? – поинтересовался я.

– Да нет, все должно быть нормально. Я тебе позвоню, встретимся вечером.

– Хорошо.

Андрюха пожал всем руки, взял саквояж и вышел из кафе, сытый, вальяжный, тяжело переступая большими ногами.

– А кто с Шефом будет в новой партии? – Моне очень хотелось попасть в их число.

– Галя будет, однозначно... Больше знаю, меня точно не будет. Я остаюсь, – Саня махнул рукой в мою сторону, – вот Серегу, наверняка пригласят. Он сейчас на подъеме. Полевой, блин, командир, Че-Блин-Гевара.

– А меня, меня? Что про меня слышно? – у Мони был такой жалкий голос, что суп показался мне кислым.

– А кому ты нужен? – хмыкнул Квакин, – все, пора, я тоже побежал. Надо устраивать свою судьбу. Пока-пока. Созвонимся. Не скучайте без папочки. Да, к стати! Новую работницу взяли к нам в пресс-центр. Четвертый размер, блондинка, голубые глаза, Танюшей зовут... Я уже познакомился. Эх! «Где мои семнадцать лет?»

Квакин исчез так же быстро, как и появился.

– Вот баламут, – я задумчиво ковырял люля-кебаб.

– Не наш он человек. Не надежный.

– Он мой друг, – заметил я, – вот уже лет сто. Что он там говорил? Блондинка... голубые глаза... Кукла, наверное...

– Как ты думаешь, это правда? – Моня был очень озабочен и, не скрывал этого.

– Что, правда? Про четвертый размер? У него глаз наметанный... Тфу... Ты про разделение партии? Вполне возможно – у Квакина есть верные источники информации.

– Какие источники?

– Компетентные, – мне не хотелось развивать тему, но Моня не отставал.

– Послушай, а ты за меня слово замолвишь? Когда с тобой Шеф будет разговаривать... Скажешь, что я свой? Что я нужен для работы в штабе? Я же свой...

– Опять – двадцать пять... Во-первых, меня самого еще ни кто не приглашает. И разговора не было... Нормально – четвертый размер! Надо пойти посмотреть... Так что, пока я не в теме и, ничего не решаю...

– Тебя пригласят, это сто процентов! – горячо шептал Моня.

– Ну, когда пригласят – тогда и разговор будет... А во-вторых... Моня, а ты свой?

У Мони от неожиданного вопроса отвисла челюсть. Я никогда так не поступал, не бил в лоб, не любил ставить других в неудобное положение, но не удержался – сейчас мне были не приятны монины заклинания, в этом было что-то позорное и унизительное.

– Я... Я... – забормотал Моня, – ты же меня знаешь! Столько митингов вместе! Я же могу пахать день и ночь!

– Ладно, ладно, пошутил, – я пытался сгладить свою неожиданную резкость, от которой самому было неловко, – конечно скажу Шефу, что тебя надо брать. Куда же без тебя...

Обеденный наплыв посетителей начал спадать и кафе быстро пустело, официанты собирали грязную посуду со столов, уныло передвигаясь по залу.

– А по поводу Квакина ты подумай, я таких людей за версту чую, – Моня любыми способами пытался быть мне полезен, заглядывая преданно в глаза, – он скользкий.

– Хватит мне про Саню рассказывать, мы с ним три тонны крабов выловили. Я же сказал – он мой друг. Точка.

– Ну хорошо, хорошо... Извини.

– А по поводу преданности и предательств, была у меня в школе такая история... Ты на УПК ходил?

– Куда?

– На Учебно-производственный комбинат... В школе. Все ходили. Вспомни. Ну?

– А, да, ходил. На курсы вождения.

– А я учился на штукатура-маляра, – начал я рассказ, закуривая, – в девятом классе, кажется...

Весна была ранняя и теплая, томящая душу, ленивая и безответственная. На УПК, где нас каждую пятницу пытались обучить набрасывать на стену известковый раствор и наклеивать обои, приходилось добираться тремя видами транспорта – трамваем, потом метро и, наконец, на троллейбусе. Длинная дорога к знаниям не давала сосредоточиться на праведных мыслях – за окнами мелькали присыпанные молодой зеленью деревья, киноафиши и симпатичные девчонки. Компания у нас была большая, шумная, почти половина класса, каждую секунду возникали идеи, как прогулять ненавистный комбинат – в парк, покататься на канатной дороге, в кафе-мороженное, на индийское кино, к реке, по домам – только бы не занудный мастер-штукатур, цементная пыль и гулкие аудитории. И мы прогуливали. Часто. Так часто, что директор УПК накатал письмо нашему директору, где поименно перечислил всех злостных лентяев нашего класса и предупредил, что следующая «телега» будет в ГОРОНО, если безобразие не прекратится. Естественно, созвали комсомольское собрание, на котором присутствовали и наш классный руководитель Аннушка, и директриса с каменным лицом, и куча бойких ребят из райкома. Много говорили, обличали, пугали, скучно, не страшно и обыденно. Но у Аннушки, видимо, действительно были серьезные проблемы, то ли ее уволить пригрозили, то ли на пенсию раньше срока отправить, вышла она к трибуне бледная, с дрожащими губами, жалкая и растрепанная и, тихим шелестящим голосом попросила нас дать «честное комсомольское», что мы не будем прогуливать УПК, ни крика, ни угроз, только запавшие от переживаний глаза. Ну мы и дали, потому, что любили ее, незлобную, рассеянную женщину и, не хотели ей зла.

Но, следующая пятница выдалась теплее обычного, девчонки румянились под солнцем, мы млели на скамейках перед учебным корпусом в ожидании преподавателя, который задерживался уже минут на десять. Преподавателя звали Борис Андреевич, Борька по нашему.

– Давайте слиняем, – предложил Славик, мрачный зубрилка с огромным носом, худой и дерганый. Ему очень хотелось показать свою смелость – девушки на него ни разу в жизни не посмотрели, даже сейчас. Это его завело еще больше.

– Почему мы должны ждать, пока Борька придет? Уже пятнадцать минут! Он не имеет права опаздывать! Я предлагаю уйти, – митинговал он, размахивая руками, и брызжа слюной, – пойдем в кино, все вместе.

– А как же «честное комсомольское»? – поинтересовался я.

– Не, правда, сколько можно ждать? – лениво потянул Толстый, – я вообще на собрании не был. И клятв не давал. Я болел.

– Правильно, – оживился Славик, – коллектив должен решить. А все обязаны подчиниться этому решению.

– Нельзя так, – вмешалась в разговор Наташка, ради которой мы с Толстым в пятом классе конструировали космический корабль, – мы Аннушку подведем. У нее будут неприятности. Большие.

Я посмотрел на Наташку и ожидал, что она скажет еще что-нибудь, решающее, ставящее финальную точку под нелепыми выступлениями припадочного Славика. Но она больше ничего не произнесла.

– Может кто-то боится? – шипел Славик, выпучив на меня влажные глаза, – может ему страшно?

Больше всего мне хотелось сломать его горбатый нос, но я промолчал, а все пацаны зашумели, обсуждая свою личную отвагу:

– Правильно, нечего без дела сидеть! Учитель опоздал! Мы не обязаны его ждать. Мы не нарушаем слово, занятий ведь нет. Препода нет, и занятий нет! Нет Борьки – можно уходить! Уходим! В кино! Все, так все!

– Если у нас нет занятий, не пришел учитель, мы должны предупредить и отпроситься. Надо сходить к завучу УПК, – сказал я и похолодел. Повисла такая тишина, что я услышал звон трамвая поворачивающего на блестящих рельсах в нескольких кварталах от нас.

– Ты... тттты... пппредатель! – от возмущения Славик начал заикаться, а лица всех моих школьных друзей припорошило белой мукой отвращения.

– Я не предатель, – от напряжения у меня перехватило горло, поэтому голос был тихий и не убедительный, – мы же клялись. И не хором, а каждый по отдельности вставал и говорил «Честное комсомольское»!

Все начали спорить, мнения явно разделились, но Славик не унимался, это был его звездный час:

– Нельзя идти против мнения коллектива, уходим – значит все! Кто не идет – предатель!

– Да ладно, – обратился ко мне Толстый, добродушно улыбаясь, – пойдем. Действительно, все идут, чего ты ерепенишься.

У меня стали свинцовыми ноги, я стоял, прислонившись спиной к железному щиту, на котором веселые нарисованные строители выполняли различные производственные задания. Я не мог пойти со всеми. Не потому, что дал слово. Точнее, не только потому, что дал его. Я не мог пойти из-за противного Славика, не хотел плестись на поводу у этого закомплексованного хорька, который пытался выбиться в лидеры стаи. Но, я и не мог остаться здесь, потому, что уходила Наташка, уходил Толстый, уходили все... Это был конец. Я сам себя загнал в тупик.

– Ну что, идешь? – крикнул мне Славик, а потом обратился ко всем, – нет, не пойдет, кишка тонка!

– Я же сказал, что я не иду, потому, что дал слово, – голос у меня внезапно зазвенел, готовый сорваться в плачь.

Все повернулись ко мне спиной и направились в сторону парка, впереди, подпрыгивая от возбуждения на тонких ножках, спешил Славик. Толстый пожал плечами, помялся несколько секунд, и пошел в том же направлении. Пока вся группа не скрылась за углом огромного серого здания, я видел, как Наташка оглядывалась несколько раз в мою сторону, но ее взгляда поймать не мог.

Все кончено. Я сел на скамейку и окоченел. Завтра будет смерть и презрение. Аннушке я все равно не помог, все ушли. Наташка теперь на меня и смотреть не будет – девчонки не любят предателей и слабаков. Толстому все равно – я его не осуждаю, он такой, какой есть. Оп! А еще двадцать минут назад жизнь была прекрасна. Как резко и непоправимо меняется обстановка, что делать, что делать? Догнать их? Невозможно, это слабость, я уже отказался, я сделал выбор. Был шанс, но я отказался. Остается сидеть и глохнуть от ужаса. Деревья, дома, оживленные весной прохожие отодвинулись вдаль, словно я смотрел на них в бинокль, не правильно поднеся его к глазам, другой стороной. Машины и люди избегали меня, обходя и объезжая по длинной окольной траектории мой позор, мою дрожь и страх. Ни кто не хотел иметь со мной дела.

– Сидишь? Отдыхаешь? – резкий голос за спиной заставил меня вздрогнуть и обернуться. Славик! Глаза мечутся, возбужден, лицо покрыто ярким нездоровым румянцем от бега и волнения.

– Решили вернуться? – я был удивлен и озирался, пытаясь увидеть остальных участников побега.

– Нет, я сам вернулся, – Славик присел рядом со мной на скамейку, – сказал, что книгу забыл.

– Так ты сейчас уйдешь?

– Нет, я с тобой. Я вернулся. Зачем мне неприятности? Золотая медаль требует жертв. А за такой прогул может по полной влететь...

– Подожди, ты ведь сам всех подбил... Ни кто не решался уйти... Это же ты... Ты же говорил, что кто не пойдет, тот трус... Все ушли... А ты... – я задыхался от абсурдности происходящего.

– Да ладно, не обижайся. Теперь мы друзья по несчастью. Нам надо вместе держать оборону, а то заклюют. Нам друг без друга никуда... Мы же друзья? Я с тобой, – Славик очень близко придвинулся ко мне и пытался схватить за рукав ветровки.

– Друзья? – меня прошиб пот. Я не хотел, чтобы при всей сложности ситуации, у меня появился союзник, способный навлечь еще больше ненависти одноклассников на мою голову, – друзья?! Да пошел ты... И грабли убери от меня!

Я вскочил со скамейки и пошел в сторону учебного корпуса, не обращая внимания на крики Славика. На встречу мне попался Борька, торопливо семенивший по асфальтной дорожке с книгами под мышкой.

– А где вся группа? – спросил он, крутя головой из стороны в сторону, – немного опоздал, вот, принимал учебники в библиотеке. Где все? Заждались?

– Не знаю, – я пожал недоуменно плечами, пытаясь оттянуть час расплаты, надеясь, втайне, на возвращение ребят, – сам только подъехал, троллейбусы были забиты. Еще никого не видел. Наверное, где-то здесь. Может, за мороженным пошли. Сейчас вернутся.

– А это кто на скамейке? Слава? Слава! Ты ребят не видел?

– Они в кино ушли.

– Как в кино? Ушли... Совсем? А ты один остался?

– Один. Вот еще Сергей. Вдвоем, значит.

– Понятно, – пробормотал Борька и ушел писать докладную записку.

Я не помню, как добрался домой, ужинал, смотрел телевизор, играл на гитаре, уставившись в одну точку на стене, отвечал на мамины вопросы... Телефон молчал, беглецы не объявлялись, не пытались разведать обстановку, Толстый тоже не зашел, хотя жил в соседнем подъезде. Потом, внезапно телефон ожил, разрезая мрачное отупение на яркие лоскуты. Мама подняла трубку.

– Да, здравствуйте, Анна Аркадьевна... Сережа? – она вопросительно посмотрела на меня, но я яростно замотал головой, – нет, Сережи нет. Гуляет еще... Хорошо... А что случилось? Какой ужас! Конечно передам... Обязательно... Конечно... До свидания, Анна Аркадьевна.

– Сбежали, значит? – мама внимательно смотрела, как я ковыряю пальцем диванную обивку, – а ты не сбежал? Завтра классное собрание вместо первого урока. Анна Аркадьевна просила всех присутствовать, обязательно, без прогулов... Это серьезно.

– Ма, можно я не пойду завтра в школу... Я заболел, температура... И голова болит очень. Обойдутся без меня.

– Я сказала, что ты придешь.

– Ну ма, очень болит голова... Правда.

– Сережа, надо пойти. Это очень серьезно. Все будет хорошо.

Я был в этом не уверен. Не был уверен ночью, утром, пока чистил зубы и пытался проглотить завтрак, не уверен, пока передвигал ватные ноги в сторону школы, не уверен стоя один в коридоре перед началом классного часа. Я стал уверен, что все будет плохо, когда оказался один за партой, ни кто не поздоровался со мной, даже Славик, он что-то жарко нашептывал ребятам и косился в мою сторону. Но, мне уже было все равно, только скорей бы закончилась пытка.

Когда все расселись за парты, Аннушка попросила класс не шуметь и, сразу нависла опасная тишина. Комкая носовой платок в дрожащих руках, она сказала, что мы нарушили «честное комсомольское слово», которое дали ей на прошлой неделе, и она не знает, как с нами разговаривать после этого, только два человека не подвели ее (при этих словах я вжался в парту) – Сергей Лужин (мне захотелось умереть) и Слава Стаднюк. Повисла секундная пауза и тишина взорвалась:

– Предательство хуже всего! В войну за такое расстреливали! Они не комсомольцы! Комсомольцы друг за друга стеной! Лучше выговор, чем друзей предать! Лучше двояк в четверти! Пусть из школы выгонят, но предавать нельзя!

– Я был с вами, я за книгой ходил, а меня Борька поймал! – перекрикивал общий хор Славка.

– Тише! Тише! – Аннушка пыталась успокоить гневную волну, собрание явно шло не по плану, – по очереди. Кто первый выступит? И запомните, мы обсуждаем не Славу с Сергеем, а ваш уход с занятий.

И начались выступления. Я их почти не слышал, оглох я от позора, Аннушка, глупая женщина, зачем она меня защищала, только хуже, все возбудились и желали крови. Когда поток обвинений в сторону предателей стал иссякать, напряжение немного спало, слово взяла Оксанка, староста класса, мой вечный враг, красивая и злющая, гордо вскинула голову и начала речь. Все приутихли, а я зажмурился – терпеть унижения больше не было сил.

– Ребята! – звонкий Оксанкин голос заполнил помещение, отразился от пыльных окон и обрушился на наши головы, – о чьем предательстве мы сейчас говорим? Мы все обвиняем Сережу Лужина, а он ведь не предатель! Он сразу сказал, что не уйдет. И не ушел! Он свое слово держит. Он не скрывался, не побоялся нашего презрения. Я считаю, что он поступил честно! Кто с этим согласен?

Одноклассники мои не верили ушам, я сам не верил, но что-то неуловимо изменилось в атмосфере, повеяло облегчением и амнистией.

– Я спрашиваю, кто согласен, что Сергея нельзя обвинять в предательстве?

– Я согласна! – Наташка вскочила с места и, наверняка покраснела, как всегда краснеет, волнуясь. Я не видел этого, но знал точно, – он не предатель! Все на него напали, а он честно поступил с нами. Каждый мог не пойти, но побоялись обвинений в трусости, как стадо... Стадо и есть!

– А между прочим, – лениво протянул Толстый, – Славка нас не предупреждал, что пойдет за книгой...

– Я предупреждал!

– Кого ты предупреждал? А? Кто это помнит? – насмешливый голос Толстого доносился с задней парты.

– Не предупреждал! Точно! Не предупреждал! Не было такого!

– А я помню, как все было, – продолжал Толстый, – мы за угол завернули, рррраз, а Славика уже нет! А Серегу не трогайте – он нас не обманывал. Предатель – Славик.

– Правильно! Мы еще удивились, думали, отстал! Не ходил он за книгой! Он сбежал! Сбежал!

– А еще я вам скажу, кто сдал нас, что мы в кино ушли, – Толстый сделал театральную паузу, – Сказать?

– КТОООО? – ухнул класс.

– Стаднюк сдал.

– Откуда знаешь? Чего врешь? Не может быть!!!

– Борьку встретил возле школы, он хотел на собрание прийти, но, потом передумал. Не стал обстановку накалять. Так вот, он у Сереги спросил, куда все подевались, а Серега говорит – «Не знаю, сам опоздал, наверное, где-то здесь шляются, по территории». А Славка орет – «В кино они смотались!» Вот такие дела. Ни кто его не ловил. Сам пришел и сдал нас с потрохами.

Аннушка давно потеряла контроль над ходом собрания. А после выступления Толстого ей оставалось только наблюдать. Славка убежал из школы и неделю не появлялся, потом принес справку из поликлиники, его не трогали, просто перестали замечать. Благодаря поддержки девчонок, я на некоторое время стал звездой. Еще бы – невинно оклеветанный, а потом реабилитированный. Таких любят. Всем сбежавшим снизили в этой четверти оценку по поведению на один балл. Мне, как ни странно, тоже.

– Ну что скажешь, Моня? – во время рассказа я выкурил несколько сигарет и наломал зубочисток, сложив их останки горкой на скатерти.

– Надо было оставаться с коллективом, – равнодушно произнес Моня, сморкаясь в синий носовой платок, – нельзя выпадать из обоймы.

– Вот как? – на эту историю все реагировали по-разному. Такая реакция была впервые – или Моня был совершенно равнодушным человеком, или пытался мне показать, что команда для него выше личных интересов, надеясь на мою дальнейшую протекцию. «Вот тупая скотина... или мудак?» – тест не сработал, я не добавил к его портрету ни одного штриха.

Разговор умер, повисла странная пауза, я был немного растерян, а Моня явно начинал скучать. Разряжая обстановку, на столе завибрировал телефон и, на экране высветился номер Шефа.

– Да, – ответил я свежим бодрым голосом.

– Сергей, ты где находишься? – ни предисловий, ни приветствий.

– В кафе, рядом со штабом.

– Выходи на перекресток, я там через тридцать секунд буду. Пройдемся, надо поговорить.

– Понял. Сейчас буду.

– Шеф? – у Мони были круглые и умоляющие глаза.

– Да, Шеф. Я убежал. Он меня ждет. Рассчитайся, деньги отдам. Все.

– Не забудь...

– Не забуду. Все. Перезвоню.

Я шел по улице рядом с Шефом, склонившим голову, слегка вниз и набок, наблюдающим за траекторией движения своих дорогих туфель, завороженного чем-то далеким от меня, руки в карманах неприметной, но дорогой куртки. Зима потеплела, распахнула людям дубленки, сняла шапки, солнце выпило лужи талого снега. Прохожие узнавали Шефа, посматривали на меня заинтересованно, что доставляло мне некоторое удовольствие.

Мы подошли к ресторану на центральной улице, роскошному ресторану, с метрдотелем в ливрее, мраморным холлом, отдельными кабинками, напоминающими о времени царствования Романовых, имперских амбициях и разгульных победоносных офицерах в сияющих сапогах. Фарфор, серебряные приборы на столах, не громкий голос официанта... Приятно, что есть такие заведения, изолированные от мира, случайных посетителей, забегающих за рюмкой дешевого коньяка; тихо, отрешенно, монолитно и надежно, как брусчатка на Красной площади.

– Ты обедал? – обратился ко мне Шеф, когда мы сели за столик в самом углу огромного зала.

– Спасибо, минут сорок назад обедал.

– Дома обедаешь?

– Нет, в кафе, рядом со штабом. С ребятами.

– А мне здесь нравится... Не мелькают перед глазами... Кухня хорошая...

Он заказал рыбную солянку, пиво с труднопроизносимым немецким названием, и осетрину, жареную на мангале. Я попросил приготовить эспрессо без кофеина.

– Чем занимаешься? Работа... Фирма?

– Фирма своя, строю автозаправочные станции...

– Мммм... Хорошо зарабатываешь? – странная у него привычка не смотреть на собеседника. Не уютная.

– Нормально. По сравнению с тем, что в город я приехал с полтинником долларов в кармане...

– Значит, все сам, – Шеф оторвал взгляд от пивного стакана, чтобы коротко глянуть мне в глаза, – без поддержки со стороны...

Я пожал плечами.

– Получается, что так...

– Жена, дети, машина, квартира, родители... ? – Шеф начал сыпать вопросами, как на допросе.

Я на секунду опешил, коротко отвечал, пытаясь поймать его взгляд, неуловимый, цепкий и равнодушный. Принесли солянку, но он не притронулся к ней, продолжая держать в руках пенный узкий бокал.

Вдруг, что-то переменилось, вопросы закончились, я увидел совершенно другого человека, заинтересованного, с острым умом, горячего и увлеченного.

– Знаешь, зачем я тебя спрашиваю? Я хочу понять, зачем тебе все это нужно. Ты работаешь, деньги есть, все благополучно. Зачем ты сюда лезешь? Мне нужны не просто люди, мне нужна команда. Я хочу знать мотивы каждого, быть уверенным, что наши цели совпадают. Мне нужны соратники. У меня большие планы... Но, цель – не власть... Не власть ради власти... я считаю, что нельзя жить счастливо, если вокруг тебя бардак. Что тебе дадут миллионы баксов, если ты, выходя утром из дорогущего особняка, будешь видеть мусорные бачки с бомжами и стариками... Ты не купишь спокойствие ни за какие деньги. Тебя ограбят, убьют, кинут за решетку... Потому, что беззаконие! Повсеместное. Это касается всех. И дворника и олигарха, тебя и меня. Совершенно одинаковые шансы попасть в жернова... Еще неизвестно, кому опаснее здесь жить – бедному или богатому. Но уезжать я не собираюсь. Я тут родился. Это мой дом. Мама здесь живет... отец похоронен. Пафосно? Пусть так. От себя не убежишь. Я хочу нормально жить здесь! За один год все не изменишь. Не будем обманываться. Это долгий путь. Очень долгий. Но есть план работы, реальный, экономические обоснования и тэдэ и тэпэ, собирается хорошая команда, специалисты... И просто, нормальные люди... Но, самое страшное, что улучшать жизнь должны не депутаты и правительства... А люди... Простые люди. И это им надо объяснить. Вбить в голову! Они будут сопротивляться, потому, что ленивые... Будут митинговать, а не работать... Будут ругать тех, кто заставляет их трудиться. Надо сломать это гнилое сознание потребителей, лентяев и горлопанов...

Шеф подался всем телом вперед, глядя мне в глаза. Он не бурчал, привычно, а говорил четко, почти яростно.

– Ты понимаешь меня?

– Да...

– Чтобы добиться результата, надо самим работать. Пахать. Быть кристальным, чтобы не снесли голову. И чтобы поверили в тебя. Быть примером. Чтобы пошли за тобой.. Дали время развернуться... Поэтому, мне нужны люди, которые готовы к этой работе, готовы не спать ночами, не брать взятки, отказывать себе в удовольствии насладиться властью, в привычном смысле этого слова... Понимаешь? Я хочу знать мотивы всех моих помощников. И твои, в том числе... Я хочу быть уверен... Вот, солянка остыла... Что скажешь?

Я растерялся. Такого напора я не ожидал. Не ожидал такого разговора, такой бури, от флегматичного, на вид, Шефа. Я был подавлен, отрывающимися перспективами. Какой труд на благо Родины? Нет, все понятно – честность, любовь к людям, чистые руки, светлое завтра... Но самоотречение и бедность? Я правильно понял? Ну не взятки, ладно... Но какие-то дивиденды должны быть? О них я ничего не услышал. Не похоже на коммерческое предложение. На заговор – похоже. На великие реформы – да. Путь на Голгофу – очень, очень горячо... А нельзя просто жить, наслаждаться жизнью и успехами?... Не очень хочется пасть в бою с призраками людского и социального несовершенства... Гипноз какой-то, морок, потеря ориентации... Неужели, я зря тратил время? Я готов быть раненым на баррикадах, но надо знать за какие такие личные интересы? Что сказать? Это первый, последний и решающий разговор. Ошибешься – второй попытки не будет. Или, это проверка на вшивость?

Шеф был занят солянкой, эмоций не проявлял и ждал моей реакции. Я на секунду закрыл глаза, как всегда, в момент принятия сложного и мгновенного решения, выпустил из головы все, что услышал, как мусор, оставил только звуки и запахи... Вдох, выдох...

– Шеф, я сам об этом думал. Просто поделиться было не с кем. Вы спрашиваете о мотивах? Я скажу... Это не деньги. Не просто деньги. Это – не власть над людьми, как таковая. Это не известность политика, не только она... Я работаю, самодостаточен и уважаем друзьями. Но, все мои тревоги связаны с тем, что я не в клане, не в обойме, не в строю, как угодно называйте... Мне нужна семья, большая... На благо которой я бы отдавал силы, время, мозги... А она, эта семья, защищала бы меня... Тянула за собой, прикрывала и согревала. Не думаю, что, находясь в такой семье, я буду беден, голоден и без крыши над головой...

Я откинулся на спинку массивного стула и закурил. Пришло время Шефу опешить.

– Гмм. Ты что, готовился к беседе?

– Вы двадцать минут назад решили со мной поговорить. Могли и не решить... Как я мог подготовиться?

– Так, все ясно... Или ты пройдоха, или – искренний человек. Завтра приходи в новый штаб. Слышал уже, наверное? – я утвердительно кивнул головой, а Шеф усмехнулся, – Будешь заниматься массовыми мероприятиями. Я тебе верю. Не подведи меня.

Об оплате труда, условиях и твоих личных перспективах поговорим завтра... Хотел в горсовет? Горсовет – это не уровень. Надо стремиться к большему. Ты показал, что способен организовать людей. Твои митинги и палаточный городок очень повысили наш рейтинг, за это – спасибо. Еще раз говорю – не подведи меня. И все будет хорошо.

– Понял. Я пойду, Шеф? Надо еще подготовиться к переезду...

– Все, давай. Номер моего телефона знаешь?

– Да.

– Звони напрямую, не стесняйся, если будут вопросы.

– До свидания, Шеф.

– Кстати, – остановил меня он мой уход, – что ты думаешь о Моне? Вы, кажется, общаетесь последнее время. Он тебе на мероприятиях помогает...

– Я его еще мало знаю. Управляемый. Думаю – ответственный. И многого не требует. Но и не блещет. Такие люди нужны.

Шеф приподнял брови, выражая удивление и заинтересованность.

– Положиться на него можно?

– Можно. Мое, чисто субъективное мнение...

– Ты же психолог? Заканчивал... мммм...

– Харьковский универ. Ну, и военное училище.

– Хорошо, иди. Завтра подробности обсудим. Моню с собой возьми. Я с ним побеседую.

Я вышел на улицу, сомневаясь и радуясь. Сделал шаг, правильный или нет, но сделал. Я проник, вошел, обозначился, еще не нарисовал четкой, реальной цели, но уже в пути. До сегодняшнего разговора все было интересно, но не конкретно. А сейчас стало весело и тревожно, как перед большим путешествием на край света. Надо обрадовать Моню.

– Моня, с тебя бутылка. Ты в теме.

Я почувствовал, как он завибрировал всем своим рыхлым телом, прижимая телефонную трубку к уху.

– Он спрашивал про меня? Он меня берет? А что спрашивал? А ты что сказал?

– Моня, не надо нервничать. Папа тебя подтянул. Замолвил словечко за бедного Моню. Выкатывай поляну.

– Давай в кафе встретимся, расскажешь все...

– Моня, все хорошо. Я же сказал – ты в команде. Завтра в новый штаб переезжаем. Забери меня утром из дома, а то моя рухлядь не заводится...

– Заеду, заеду, – тараторил Моня, – когда?

– В девять.

– Буду возле подъезда, выходи.

– Все, пока, до завтра.

– Пока. Спасибо, Серега.

– Спасибом не отделаешься. Все, отбой.

– А ты где сейчас? Я могу подъехать, подвезти домой...

– Не надо, у меня встреча. Все, пока.

– Пока, – Моня был явно разочарован, не узнав подробностей беседы с Шефом.

Я шел, по знакомым улицам, холодало, темнело, зажигались рекламные вывески, прохожие торопились, кто-то домой, кто-то выпить пива, кто-то устроить свой вечер и личную жизнь. Не мог я понять, устроил ли сегодня свою жизнь, или осложнил, шел и сомневался. Как всегда – маленькая победа сулила новые битвы в будущем, тревоги и врагов. При этом совершенно не ясно, появились ли союзники. И вообще, по каким правилам ведется эта война.

Сквозь огромную витрину одного из кафе я увидел за сидящего за столом Андрюху. Он мне помахал рукой, он ждал моего прихода, улыбнулся, обрадовано. Я кивнул ему, но не сразу зашел внутрь, остановился возле входа и закурил. На пешеходной дорожке, прямо перед освещенными окнами кафе стояли четыре лохматых музыканта, очень характерного хиппового вида, в зябких джинсовых куртках, увешанные «фенечками» и живописными амулетами, с неплохой гитарой, старым контрабасом, маракасами, трубой и, играли песню iggy pop «in the deathcar», хорошо и чисто, очень похоже на оригинал, по духу, не по звучанию. Чувствовалось, что они понимают, про что поют, не просто набор иностранных слов и приятных нот, я прислушался, поддался магическим звукам, меня качнуло и понесло за ними, вдоль узких вечерних улиц, в арки и подворотни, над крышами машин, застрявших в пробках, между холодных линий электропередач, качнуло, знакомый город показался мудрым и печальным, древним и уставшим, но добрым, хотелось, чтобы песня не кончалась, чтобы продолжалась иллюзия причастности к чему-то вечному и всепрощающему. Но песня стихла, а с противоположного тротуара ко мне подбежала девчонка, судя по одежде из компании музыкантов и, попросила помочь молодым талантам. Я улыбнулся, кинул несколько купюр в лежащий на асфальте чехол от гитары и зашел в кафе.

Андрей сидел за столиком, выставив знаменитый «денежный» саквояж на проход, рядом с левой ногой, так, чтобы ощущать его кожаный бок. Сейчас в нем были деньги – наша фирма сдала один из объектов и получила расчет. Сквозь черную кожу чемодана, джинсы, вверх по ноге, прямо в сердце пачки купюр подавали Андрюхе радостные сигналы, напоминая о своем присутствии. Он улыбался довольно, одними уголками губ, щурил весело глаза мне навстречу. В моих ушах еще звучала мелодия, услышанная на улице, спокойно и отрешенно шел я между столиками, мне было приятно, что в жизни есть хорошие бродячие музыканты, ночной таинственный город, Андрюха с целым саквояжем дензнаков, Игги Поп, много веселых и интересных людей, это прекрасное заведение с французской кухней и ароматом дорогого кофе. И то, что кафе было почти пустым мне тоже нравилось – мой друг по барски восседал на стуле, возвышался массивно над всем окружающим, уверенный, добродушный, притягивая своей осанкой взгляды вышколенных официантов.

– Привет, – улыбнулся я, протягивая руку для приветствия.

– Привет, – Андрюха знаком подозвал официанта и пожал крепко мою ладонь, – садись. Чего на улице мерз? Встретил кого, знакомого?

– Так, музыкантов слушал...

-Аааа, понятно. И не холодно им стоять? Что будешь есть, пить? Голодный?

– А ты что заказал?

– Ничего. Пока только чай. Тебя ждал.

– Ну, давай чай.

– Еще чайник принесите, черного, с тропическими фруктами, – официант понимающе кивнул и молча удалился.

– Рассчитались заказчики? Проблем не было? – спросил я, подкуривая сигарету

– Все хорошо. И на удивление – быстро. Я вот тут отчет подготовил по затратам и, тому подобное. Вот, смотри, – из чемодана появились листки с записями, которые Андрюха протянул мне.

– Ага, ясно, – я бегло посмотрел на его каракули и прикрепленные скрепкой накладные,– ты мне «ИТОГО» скажи. Не хочу твои иероглифы расшифровывать, ты их и сам, наверное, не разберешь...

– Ну вот, смотри... Это мы получили сегодня на руки чистыми, Андрюха перегнулся через стол ко мне и ногтем подчеркнул строчку в самом низу одного из листов.

– Ого, – я почтительно посмотрел на подчеркнутое.

– Ну, из этой суммы надо отдать еще поставщикам за материалы, вот и вот, – показал он на накладные, отмеченные красным маркером, – Да! Еще зарплата на следующей неделе у наших рабочих. Обязательно надо выдать. И резерв фирмы отложить в сейф, как договаривались, десять процентов от прибыли. Тааак... Значит, остается вот столько...

Я посмотрел на экран калькулятора, который Андрюха достал в процессе объяснений и, быстро нажимал кнопки, переводя свои слова в цифры.

– Мне нравится, – я был полностью доволен его расчетами.

– Предлагаю – быстренько поделить эту сумму на двоих и насладиться жизнью.

– А ты ничего не забыл? – поинтересовался я, делая строгий вид.

– Что? – испугался Андрюха, – Что забыл?

– А как же праздник по поводу сдачи объекта? – укоризненно покачал я головой, – Видишь, цифра какая-то корявая получается. Не круглая. Давай, семьсот баксов отнимем и пропьем. А остальное – поделим.

– Фу, ты меня напугал, – Андрюха облегченно принялся разливать по чашкам принесенный официантом чай, – доведешь до инфаркта...

– Так что, согласен?

– Конечно, согласен. Но, может, семьсот на гулянку слишком много?

– Эх, Андрей Владимирович, Андрей Владимирович! Как Вам не стыдно? Взрослый же дядька, понимать надо, что жадных судьба не любит. Помнишь, как мы экономить начали? Обедать в забегаловках, ездить на одной машине...

– Помню, – удрученно признался Андрюха.

– Что из этого получилось? А? Вместо экономии – дыра какая-то... Ни заказов, ни денег. Нам дается возможность заработать. Спасибо. Но, часть заработанного надо потратить, спустить на ветер, прогулять. Типа жертвоприношения. Иначе – Удача отвернется.

– Правильно, правильно. Я согласен. И так – нервы на пределе. Пашешь, работаешь, как лошадь. Надо встряску организму давать, расслабляться. Иначе, крыша поедет.

– Вот, вот. Значит решено, гуляем, – я отхлебнул чая и улыбнулся. Андрюха сам был не дурак повеселиться, но, ему нужен толчок, причина, оправдание своим действиям. Я снял с его души часть терзаний по поводу денег, которые мы собираемся потратить. Теория про Удачу, требующую жертвоприношений, ему очень понравилась.

– Чтобы Удача не отвернулась, – пробормотал он, уважительно насупившись, словно, заучивая заклинание, – не надо быть жмотом. Мы же не жмоты, в конце концов!

В кафе было тепло и уютно, небольшой милый зал, ненавязчивые ароматы хорошей еды, когда кто-то заходил или выходил, на двери нежно тренькал колокольчик, а с улицы доносились шум машин, морозный пар и обрывки песен, которые играли музыканты на своих простывших инструментах.

– Ты Люсю предупредил, что поздно вернешься? – Андрюха перевел разговор в практическое русло, оставляя позади сомнения, связанные с предстоящим загулом.

– Нет еще, я же не знал, что так обернется. Позвоню, скажу. Она привыкла за последние месяцы, что меня сутками нет дома. Не знаю, на сколько ее хватит... Может, перекусим чего-нибудь? Я проголодался, однако...

– Давай, – открыв меню в кожаном переплете, Андрюха углубился в его изучение, – ты что будешь?

– Фондю закажи. А на десерт – пирожное «Тирамису». И тебе советую.

– Хорошо, сейчас посмотрю. А ты сауну закажи пока.

Я принялся звонить в сауну, а Андрюха вступил в долгий и обстоятельный разговор с официантом, дотошно выясняя, что скрывается за непонятными названиями французских блюд.

– Фондю заказывай, я же сказал. Не прогадаешь. Прикольная монгольская еда. Очень хорошо подходит для философской беседы.

– Монгольская? – Андрюха заинтересованно поднял брови, – монгольская еда во французском заведении?

– Не морочь голову – заказывай, – телефон сауны был хронически занят, я начинал злиться, снова и снова повторяя вызов.

– Ну, хорошо, – сдался Андрей, – фондю, так фондю. Знать бы еще, что это такое.

– Не важно... Понравится....Алло! Сауна? До вас не дозвониться... Свободное время есть? Сегодня, да... Часа на три-четыре... может, дольше... Когда? Хорошо. Приедем через полтора часа. Вы там приготовьте все, как положено. Да. Сергей. Договорились. – я нажал кнопку «отбой» и посмотрел на Андрюху, – Все, нас ждут. Поужинаем и поедем.

– А телки? Будем брать?

– Я как-то не очень настроен. Хочется мирно попариться, без фанатизма, тихо выпить, в бассейне поплескаться. А с блядями возиться... Хотя, там видно будет. Решим по ходу пьесы... О, еду несут!

Официант поставил перед нами никелированную емкость с горячим маслом, зажег под ней спиртовку, принес тарелочки с нарезанными мясом, овощами, сыром и многочисленные разноцветные соусы в небольших стеклянных чашечках.

– И что это? – Андрюха подозрительно разглядывал стол, – где еда? Мне кажется, или мясо сырое?

– Тундра ты. Накалывай на шпажку и опускай в масло.

– Да, вечно ты экспериментируешь – то суши, то змеи какие-то, теперь вот это. Надо было свиную отбивную заказать с картофелем фри...

– Не думаю, что у них это готовят. Хватит трепаться. Пробуй, тебе понравиться.

Через десять минут Андрюха признался, что любит Монголию. Раз там придумали фондю – это прекрасная и мудрая страна, непонятно только, что там сейчас твориться. Я развеселился и заказал бутылку «Хеннесси». После коньяка трапеза пошла живее – мы приловчились орудовать непривычными шпажками, масло шипело и пузырилось, вечер обещал быть не скучным.

– Отличный коньяк, отличная монгольская еда, – у Андрюхи глаза стали влажными от удовольствия.

– Ничего, – успокоил я его, – счет тебя приятно освежит.

– Плевать на деньги.

– Плевать, – согласился я, – наливай.

– Как там с выборами? – спросил Андрей, наполняя бокалы. Он не разрешил это делать официанту, ему самому приятно было орудовать пузатой красивой бутылкой.

– Все по Плану. Операция «Ы» перешла в решающую фазу. Шеф предложил быть его замом по проведению массовых мероприятий.

– Это хорошо.

– Хорошо, но сейчас не об этом. Плевать на выборы. Плевать на Шефа.

– Плевать. Мы в сауну не опоздаем?

– Нет. Еще по одной – и поедем.

– Хороший коньяк...

– Хороший. За нас!

– За нас!

Ароматный напиток обволакивал голову приятным туманом, наполняя душу не то, чтобы радостью, а покоем, мирным и надежным, с уверенностью в правильности выбранного пути.

– Послушай, давай еще посидим, – предложил я, оттягивая время, когда надо будет выходить на холод, садиться в такси, ехать, возиться с проститутками, – сауна подождет. Такое уютное место, мы сто лет не были в приличных заведениях.

– Давай, – согласился Андрюха и подозвал официанта, принеси бутылку коньяка. Того, что мы сейчас пили.

– Хеннесси.

– Да, Хеннеси.

– Знаешь, давно хотел тебе сказать, – я вытянул ноги под столом, зацепил не удачно стоявший саквояж и чуть не опрокинул его.

– Да, – Андрюха внимательно на меня посмотрел, закуривая.

– Мы всего добьемся. Всего, что наметили. Нам не легко дается работа, деньги, мать их, но, все у нас будет...

– Я знаю...

– Нет у нас богатых родителей, нет пап-министров... Поэтому, все идет со скрипом... Но, мы ИХ порвем, понимаешь? – кажется, я был пьян, убеждал горячо и себя тоже, даже – себя в большей мере, прогонял сомнения, появившиеся после разговора с Шефом.

– Понимаю. Мы уже это обсуждали. Конечно, порвем! Ты, кажется, окосел немного... Ну, еще по одной! Хороший коньяк.

– Замечательный коньяк. Еще бы сигару, но, это лишнее. Я их не переношу. А где мое пирожное?

– Официант, где его пирожное?!

– Тсссс. Он сейчас принесет, не кричи.

– Конечно принесет, куда он денется. Да и не кричу я. – Андрюха внимательно разглядывал на просвет бутылку, держа ее в вытянутой руке, – Скажи, вот мы с тобой работаем, работаем, корячимся... А позволить себе пить такой коньяк можем не каждый день. А?

– Если каждый день пить коньяк, можно оказаться на помойке от пьянства, – уверил я его, согревая бокал в ладонях.

– Я не об этом. Вот Квакин, например, ни хрена не делает, мотается по рыбалкам, заграницам, бухает, машины меняет. Откуда он столько бабок берет? Чем он занимается? Он же не вкалывает столько, сколько мы. Почему у него больше денег? А?

– А черт его знает... Знаешь, тратить денег можно больше, чем зарабатываешь. Было бы желание. Хочешь, давай займем миллион баксов, купим себе по «Майбаху», слетаем на остров Маргарита, мулатки там, коктейли, все дела, шезлонги, массаж, хрень всякая... А что потом? Ну, что потом? Снова занимать, чтобы перекрыть долги? Или прятаться? И так всю жизнь? Нужен тебе будет потом этот «Майбах»?

– Это не наш метод, – согласился Андрюха, наполняя бокалы.

– Не наш...

– Значит, мы опаздываем в этой жизни. У меня постоянное чувство, что я отстаю, все уже впереди, а я плетусь сзади, пыль глотаю... За нас!

– У нас свой путь. Не супер... За нас!... Не суперлегкий путь, не самый красивый, и уж точно – не гламурный. Но, он наш. Мы можем купить бутылку коньяка и, это будет наш коньяк. Понимаешь? Наш. Твой и мой. И моя машина – это моя машина. Не банка, в котором взял кредит, не богатой жены, не папина, а моя. В этом вся прелесть ситуации. Я могу расхуярить сейчас эту машину об столб. И мне ни кто ни слова не скажет. Мы жрем свое фондю, ездим на своих тачках, пьем свой коньяк. Да, Хеннесси у нас ХО, а не Ellips за шесть штук баксов. Но, это честно заработанный ХО, я наслаждаюсь каждой его каплей. Все честно. Я спокоен. Вот, за это спокойствие я и предлагаю выпить.

– Согласен, за спокойствие.

– Нет, давай за равновесие, спокойствие не подходит. Нудно.

– Давай равновесие. Я его уже теряю...

– За наше равновесие. Мы его не потеряем. Поверь.

– Прекрасный коньяк!

– Не, подожди, – не мог успокоиться Андрюха, – а где справедливость? Кто-то крадет деньги, обманывает, кидает других и, живет припеваючи... Почему? Почему у них все хорошо, и ни какого наказания?

– А ты хотел, чтобы их молния поразила?

– Ну, типа того...

– Ха! Этого не будет, не жди. Возмездие совершается не сразу, может даже не при жизни, и уж совершенно не так, как ты думаешь.

– Ага... Ты хочешь сказать – только после смерти каждый получит по заслугам? А сейчас надо быть говном, чтобы быть в шоколаде? – Андрюха побагровел от выпитого и от возмущения.

– Не утрируй... Наказание при жизни есть – это бессонные ночи, страх, стыд, унижение – все то, что получаешь в обмен на не свои деньги.

– Бррр. И все? Так мало? Это ты про совесть говоришь?

– Называй, как хочешь. Я не уверен, что формулировка имеет значение. Ну, представь – едешь ты на шикарном джипе, весь такой расслабленный, почти хозяин жизни... И тут – бац! Жена звонит, которая тебе этот джип купила на деньги богатого тестя, и говорит: «Ты где, сучонок? Уже пять часов, а ты не дома. Быстро: машину в гараж, чистить зубы и к станку. Моя киска соскучилась по твоему язычку». Нравится?

– Тфу, дурак, – Андрюху передернуло, – вечно ты придумаешь херню всякую...

– Ладно, другая картинка, – не унимался я, войдя в раж, – шикарный кабак, ты заходишь в итальянском костюме, в Милане купленном, весь из себя глянцевый, часы «Омега», или какие сейчас в моде, туфли за полторы тысячи баксов... Заходишь, а там парни сидят, которых ты на бабки кинул, чтобы эти шмотки заиметь. Нет, они не швыряются на тебя с бейсбольными битами, не стреляют в пузо из «кольтов», а просто смотрят на тебя, как на пидора. Сможешь ли ты после этого жрать? Полезет ли в тебя фондю?

– Горазд ты речи толкать, – Андрюха засмеялся, – красочно, ни чего не скажешь! Ух, я аж вспотел. Да согласен я с тобой, согласен. Просто, как-то не совсем справедливо получается...

– А справедливости и нет ни какой. Не, в мире она есть, в общем, всеобъемлющая такая, боооольшая справедливость. Но! – я назидательно поднял указательный палец вверх, – к каждому конкретному человеку ее не применишь. Вот такая ботва...

– Печально.

– Печально. Предлагаю выпить за справедливость, которой нет, но в которую мы верим, – я поднял бокал с честной вкусной жидкостью.

– За справедливость!

Мы выпили.

– Так что получается, Божьи законы не действуют? – Андрюха спросил это, направив взгляд внутрь себя, где по пищеводу маслянисто растекаясь, скользил коньяк, чтобы взорваться в желудке горячей хризантемой.

– Брат, пойми ты... Бог, это не что-то извне, это то, что внутри, – хризантема во мне уже раскрылась, – тебя не снаружи давит совесть, доброта, чувство ответственности, желание быть справедливым, жалость, все твои чувства, не дающие спокойно и сыто жить. Это твое наказание, и карает тебя не бородатый старик с иконы, а ты сам, сам себя грызешь, не даешь себе спать, мучаешь и распинаешь каждый день. Ты сам себе выбираешь наказание. Чем больше веришь – тем больше груз. Тем жестче испытания.

– Вот блин... Значит, чем ты сволочнее, тем лучше тебе живется...

– Лучше? Ну-ну... Проще – да. Спокойнее и сытнее – да. Но лучше ли? А ты поменяешь свой груз, свой крест, который несешь, свой непокой, свои терзания, на какой-то «Лексус»?

– На «Лексус»? Запросто! А какого года?

Мы несколько секунд набычившись, молча смотрели друг другу в глаза и, вдруг, расхохотались весело, скидывая с плеч нагромождение пьяной и серьезной беседы, тем более, что мысли начали скакать как белки, их трудно было собрать за столом, да и не соберешь уже, пора на волю, в пампасы, хэйяяяя!, в сауну, в холодный бассейн, денег куча, мы их не украли, это наши деньги, шампанского, такси, надо ехать, кутить, впереди целая ночь.

Я молча взял со стола тарелку с пирожным, бутылку с остатками «Хеннесси» и пошел знакомиться с музыкантами, озябшими на холодном ветру.

– Понятно, – быстро отреагировал Андрюха и потребовал у официанта счет, – вечер перестает быть томным.

Когда он вышел на улицу в распахнутой дубленке с саквояжем в руках, я играл на гитаре что-то из старой «Машины времени», девочка ела пирожное «Тирамису», а парни подыгрывали мне на своих инструментах, часто прикладываясь к бутылке.

Дальнейшие события этого вечера у меня складываются из осколков собственных воспоминаний и саркастических рассказов Андрюхи.

Мы пригласили музыкантов с собой в сауну и, они поехали. Всю дорогу в такси я их посвящал в новую философскую теорию, которую назвал «Мой Коньяк». При этом один длинноволосый парень вступил со мной в пространные дебаты, а девушка хихикала на заднем сиденье. В бане мы пили пиво, шампанское и все тот же «Хеннесси», за которым посылали таксиста в супермаркет. Два или три раза.

«Это НАШ Коняк!» – говорил я каждый раз поднимая стакан – бокалов в сауне не оказалось и Андрюха, разозлившись, послал банщика их искать среди ночи на том же такси, что доставляло выпивку.

Мой организм забыл, что такое алкоголь за долгие годы воздержания, я был очень пьян. «Понесли ботинки Митю» – комментировал Андрюха, наблюдая за мной, яростно терзающим гитарные струны. Мне казалось, что я пел песни Цоя. Потом я грелся в душной парилке, потом мне стало плохо, девушка-музыкант Марго (Маргарита, наверное) жалела меня, пьяненького, гладила по мокрым волосам узкой ладонью, отпаивала чаем, говорила, что я хороший и, отдалась мне в комнате для массажа на неудобном, узком и высоком лежаке. Наши новые товарищи хиппи так ни разу и не встали из-за стола, пили все подряд, грызли страшных копченых кур (откуда они взялись, эти куры?), курили бесконечно, а когда приехали проститутки, которых вызвал Андрюха, даже не повернули головы в их сторону.

Марго взяла у меня денег на такси и уехала, написав свой номер телефона на обрывке бумаги. Я его мгновенно потерял. Через некоторое время исчезли и музыканты. Я сел в глубокое кресло и оглядел поле сражения – пустые бутылки, куриные кости, грязные стаканы, полные окурков, биллиардный стол, на котором выплясывали три проститутки, Андрюха, стоявший перед ними абсолютно голый с полотенцем на шее и хлопающий в ладоши.

– Это наши проститутки! – закричал он мне. Ему было безумно весело.– Это наш мир!

– Это наш мир? – прошептал я удивленно и, заснул, закутанный во влажную простыню.

Сергей Юхин мл., © 2010, NR2.Ru, «Новый Регион», 2.0

Публикации, размещенные на сайте newdaynews.ru до 5 марта 2015 года, являются частью архива и были выпущены другим СМИ. Редакция и учредитель РИА «Новый День» не несут ответственности за публикации других СМИ в соответствии с Законом РФ от 27.12.1991 № 2124-1 «О Средствах массовой информации».