«А жизнь как зебра полосатая, юность волосатая.
И наколка на руке с именем любви...

(Чиж)

Я сделал последнюю затяжку и выкинул окурок в приоткрытое окно, заметив боковым зрением причудливую и короткую траекторию полета искр в темноте; прожужжал стеклоподъемник, ограждая салон от осеннего ветра и чувства скорости. Мир сжался до размеров салона «десятки», которая ночью могла сойти за более дорогой автомобиль,вполне респектабельно отсвечивая внутри приборной доской, СД-проигрывателем и, не известно зачем поставленным бортовым компьютером. И пластик на ровной междугородней дороге не сильно скрипит, руль в руках не вибрирует, а сама машина похожа на бутерброд с дорогой колбасой, вполне съедобной, и красители удобоваримые, и стабилизаторы не сильно ядовитые, даже икрой можно полакомиться. Не той торжественной икрой, по великим праздникам, а так, среди недели, потому, что хочется, но не на крекерах и с шампанским, а на куске хлеба с маслом, не по протоколу вечеринки, но и, не содрогаясь от величия акта поедания. И то, что машине нет и года, гарантия еще 15000 км, и я в любой момент могу от нее избавиться, не потеряв при этом значительной суммы, и ровная дорога, и секунду назад выкуренная сигарета, и плотный день, слава Богу, подходящий к концу – все это на секунду вселило в меня теплую уверенность в справедливость мира. Андрюха, видимо, этой справедливости не ощутил. Теперь он шарил рукой по торпеде в поисках пачки «Мальборо», возился с зажигалкой и пытался отрегулировать щель, поднимая и опуская боковое стекло.

– Вот я и думаю, что важнее,... машина... или ремонт закончить? – речь его прерывалась частыми затяжками, пепел сыпался на теплый серый свитер. Он его ладонью сбивал на джинсы, а с джинсов на резиновый коврик под ногами. Разговор начался еще утром в офисе, потом прервался, возобновился пять минут назад и был связан с глобальной катастрофой, постигшей моего друга. И имя этой катастрофы – Ремонт. Это чудище уже заставило Андрея пересесть с новой «десятки» на «Судзуки», которая стоила вполовину дешевле, а выглядела еще хуже. Разница в цене ушла на кафель и полупьяных маляров, денег все равно не хватило, кантоваться «временно» у родителей стало не совместимо с жизнью, электрик требовал расчета, все кредиты иссякли, небо и жена стали давить на череп... Оставалось одно – пересесть на еще более дешевый автомобиль. Или остановить ремонт.

И тут меня прорвало:

– Ну я понимаю, ответственность перед родными, в сортир через весь двор бегать надоело, теплые полы, там, гипсокартон, ребенку нужен уют, чтоб все как у людей, блядь, ты мужик:сказал-сделал, хозяин семьи, все такое... А когда ты свитер новый покупал себе? Представь, ты в «копейке» и в засаленных спортивках встретишь одноклассника, тот тебе: «Как дела?». А ты... типа.. «Все в порядке. Дела идут хорошо».

(Я почувствовал, что Андрюха покрывается пигментными пятнами. Я смотрел только на дорогу, но ставлю рубль за сто, что так и было).

– Это можно выдержать, может все только понты... Но завтра ты будешь бить себя в грудь: «Я тут для вас стараюсь, из кожи вон.. А сам... в обносках. А вы меня ни в хуй не ставите...»

Я быстро повернулся и взглянул на Андрея. Он вжался в пассажирское сиденье и смотрел на талон техосмотра, приклеенный изнутри скотчем к лобовому стеклу. Понятно было, что он меня слышит и слушает. Поэтому я продолжал:

– Скажи, ну может такое быть?

– Уже началось, – Андрей опять искал сигареты.

– Понятно... А теперь скажи, из чего состоит жизнь? Нет, на фиг... как ты понимаешь – хорошо ты живешь или плохо? Вот из этих мелочей: Маня сказала, Вася посмотрел, сосед хмыкнул, кто-то пальцем ткнул, кто-то по плечу похлопал – «Молодец!»... Вот из этой фигни и складывается твое ощущение качества жизни. Не из самих вещей, которыми обладаешь, а из долбанной реакции окружающих на твое обладание этими вещами. Эти взгляды, улыбки и разговоры доведут тебя до ручки... Ну, ладно, я -похуист... Могу в шортах к заказчику запереться, и то... А ты себя сожрешь...

– Ну, ты же знаешь мои обстоятельства. Ребенок...

– Я все знаю, все обстоятельства. Я не об обстоятельствах, я о тебе. Сможешь ли ты? Не получится ли, что ты всех потом будешь попрекать своим самоотречением, героизмом и, блядь, любовью? Можно ведь пожить и в бардаке немного... Не обязательно жилы из себя тянуть... Твоей домашней разрухи ни кто не увидит. А как ты из своей колымаги вылезаешь, видят все каждый день... Да ладно, чего это я тебя агитирую. Тебе решать. Но ты мое мнение спросил, я и завелся.

– Да правильно все, правильно...

Разговор затих, а я поймал себя на мысли, что моя убедительность основывается на той отстраненности от проблемы, которая придает особый энтузиазм в раздаче советов. Такой легкости не бывает, когда действительно сочувствуешь и сопереживаешь. Особенно сладко вещать, когда есть надежда, что тебя минет чаша сия.

Остаток дороги мы слушали «Дайр Стрейтс», иногда перекидываясь фразами по поводу дел нашей общей фирмы, нового офис-менеджера по имени Юля, ее несомненных достоинств, некоторых недостатков фигуры, плохих дорог, установки в офисе новых телефонов, дерьмового качества мобильной связи, сауны в которой мы не были сто лет, знакомых проституток, моего желания приобрести форд «Фокус», плохих дорог, новых заказов, возможных перевыборов мэра, плохих дорог, бросания курить и проблемы накопления первого миллиона долларов.

К концу поездки Андрюха повеселел, ремонт отодвинулся в завтрашний день, продажа машины перестала довлеть своей неизбежностью, а зависть от возможной покупки мною нового автомобиля на время утихла. Дождь, начинавший моросить, прекратился. Я не стал даже включать «дворники» и мелкие капли на лобовом стекле искрились, попадая в свет встречных машин, фонарей и светофоров. Мы въехали в город. Загадочный, цветной и мокрый. Дома меня ждали жена, две собаки, интернет-друзья, чай и телевизор. Второй раз за день я ощутил радостное спокойствие за свою жизнь.

Пора обратиться к доктору Г!

Хрустальные березы разбросали ворох листьев.
Листьев бархатных и влажных не похожих ни на что.
Пахнет грустными грибами и надеждами на счастье,
Что так быстро умирают, если только будет дождь.

Если только будет слякоть – все попрячутся в витрины
Лужи разожгут неоном. И закурят. И запьют.
Только нас с тобой не пустят. Будем мы шататься мимо.
Разбивать цветные капли и вдыхать сырой бензин.

Я подвез Андрюху к его «Судзучке» и отправился домой. Заезжая во внутренний двор, где оставлял на ночь машину, не смотря на дорогие диски и предупреждения страхового агента; по лобовому стеклу хлестнули висящие на растянутой поперек двора проволоке шерстяные панталоны страшного голубого цвета – собственность сумасшедшей соседки – с многозначительными пятнами. Они тут висели и в дождь и в зной, и иногда, неделями, пугая прохожих своими размерами. Периодически, к ним присоединялись бесформенный лифчик и бывшая майка. При дневном свете натюрморт свом натурализмом напоминал послевоенный дворик, изображенный сильно пьющим художником-соцреалистом, которого бьет жена за нехватку в семье денег.

В подъезде было темно и я начал судорожно набирать на двух мобильниках номер жены, пытаясь сообщить, что я уже под дверью, пора открывать. Звонок не работал со времен Ремонта в моей квартире, ключи я забыл в офисе, жена дверь открывать не торопилась, собаки в коридоре выказывали свою преданность скачками и лаем, я уронил телефон (слава, Богу, тот, что похуже!), нашел его в темноте на лестнице, и отлетевшую заднюю крышку, и батарею, и старый окурок, клочья кошачьей шерсти. Дверь открылась, собаки бросились на встречу, по красным глазам жены я понял, что последние несколько часов она провела возле компьютера.

– Не могла телефон найти, закинула куда-то, – объяснила она задержку.

Я кивнул, занятый экипировкой питбуля в прогулочную сбрую.

– Я не голодный, поел с Андрюхой в Севастополе. Сделай мне, пожалуйста, чай с мятой. И вылезай из Интернета. Моя очередь.

Вторая собака – русский спаниель – грустно смотрела на нашу суету.

Когда с собаками гуляет жена, первым выходит именно спаниель, когда я – питбуль. Недавно я нашел в этом великую справедливость и великий же – смысл.

Я делал это подсознательно, назло всему американскому феминизму (американский питбультерьер – сука, а русский спаниель – кобель), всем этим засушенным бизнес-леди, зря тратящим деньги на депиляцию и операции по омоложению, готовым отдать все за крепкого дееспособного мужика, а убивающим время на судебные заседания (кто там кого вперед пропустил, или за зад ущипнул!) и скучные немноголюдные демонстрации, а ночью – слезы в подушку, а утром, перед зеркалом – еще хуже, но волю в кулак, туфли на низком каблуке, в глазах дамасская сталь, и вообще, мужики – скоты. А их мужчины давно превратились в задроченых роботов-карьеристов, невыносимо лояльных к тем, кто выше по иерархической лестнице, и несносных по отношению к более мелким роботам-лузерам. А кто роботом не стал (лузер!) – эволюционировал в биомассу, отрыгивающую пивную вонь и назойливый аромат соуса, придающего котлете вкус настоящей, приготовленной на открытом огне. Особо ловкие ударились в педерастию, делая вид, что все окружающее их не касается, они эстеты и пошли все на хуй! И все вместе – роботы-лузеры, роботы-миллионеры, неебаные феминистки, гамбургеропоклонники, педерасты-эстеты, псевдопассионарная молодежь, престарелые хиппи – верят, что наличие зеленых бумажек и есть подтверждение существования личной свободы.

И русский спаниель не скулит, он мужик, он понимает, что даму надо пропускать вперед, даже если лопается мочевой пузырь, даже если она не заслуживает внимания и подаст на тебя в суд за это. Его предки охотились на уток в поместьях своих господ, а эти господа знали о женщинах все, и любили их, иногда уважали, стрелялись из за них на дуэлях и в бархатных кабинетах, проматывали казенные деньги, пили шампанское до свинячьего визга, а утром – как огурец!. И собаки видели это, и запомнили лучше людей, и теперь они носители этой информации. Я люблю этих злых породистых дворян.

Пока я выгуливал зверей, супруга, кроме чая, заставила стол котлетами, супами и салатами ( когда только успела?!). Не будучи голодным (севастопольская пицца переварится дня через три), я попробовал все, что было приготовлено, параллельно проверяя электронную почту, выслушивая от жены последние новости, подкармливал собак, рассказывал о делах на работе и пытался втолковать по телефону новому менеджеру, что завтра рабочий день.

На интернетовском проекте «ОТВЕТЫ» царила вечерняя суета. Пришли большой толпой суицидники, одни призывая следовать за собой, другие – демонстрировали налет обреченности на своих малоинтересных фигурах. Нескольких подростков интересовали смысл жизни, вероятность встречи с пришельцами и жизнь на Марсе. Старожилы проекта лениво отписывались, новички – активно отвечали. Я поискал знакомых, нашел., и мы обменялись любезностями. Сегодня мне было лень строить из себя циника-интеллектуала, и я углубился в общение с людьми, которые мне были приятны и интересны. Диалоговые окна тренькали и мигали, я стучал по клавиатуре, Касперский отбивал хакерские атаки, провайдер потирал руки, считая прибыль, а я завис при мысли о том, что год назад смеялся над живущими в Сети, считая их закомплексованными неудачниками, компьютерными маньяками и бесполезными насекомыми. Виртуальный мир засосал меня с победным наслаждением. С таким чувством в средние века католики сжигали непокорных. Теперь меня тоже лизали языки адского вселенского разума, я был в экстазе. Иногда, закрыв глаза, я представляю себя этаким сфинксом в центре красной пустыни, миллионы моих Интернет-знакомых кварцевыми песчинками проносит мимо меня мегабайтный ветер по выделенной линии. Сфинксу кажется, что его не меняет этот ветер и этот песок, что он вечен, что время не властно, что мир – пыль, щекочущая ноздри. Но каждая молекула потока, соприкасаясь с каменным ликом, вносит свои художественные коррективы в облик, песчинки поселяются в щелях между блоками, заводят семью, пишут манифесты, распадаются на атомы, расширяют жизненное пространство, ведут войны... И будь у Сфинкса зеркало, или водоем рядом с постаментом, куда можно глянуть, увидел бы он не великое творение культуры, а безносого истукана, потерявшего важность и красоту благодаря своей наивной доверчивости к людям.

Ответив на несколько заинтересовавших меня вопросов, я попрощался с друзьями, находившимися в разных концах света и разных часовых поясах, выключил ноутбук и решительно отправился спать (жена меня не дождалась и сопела уютно в окружении собак), зная заранее, что уснуть, не получится.

Действительно, пора обратиться к доктору Г!

Очередная бессонная ночь. Маленькая однокомнатная квартира в маленьком уютном городе. Тридцать пять лет... Мне тридцать пять лет. Менялись квартиры, города, жены, появлялись рыбки в аквариуме, дохли, на их месте появлялись хомяки в клетках, умирали хомяки, росли и жухли кактусы на подоконниках, в меня влюблялись, вычеркивали из жизни, со мной воевали и пили коньяк, я любил и обманывал. Родители старели, безнадежно отставали от жизни – верный признак моих собственных изменений, я старался этого не замечать днем, за рулем машины, в кафе, за частыми ритмами сердца, за стеклами дорогих очков... Ночью все апгрейды жизни переставали успокоительно действовать – умирали телефоны, остывали двигатели внутреннего сгорания, размягчалась защитная броня фирменных джинсов. Голый директор маленькой фирмы. Что тебе надо? Вот уже несколько лет ты не знаешь, что такое безденежье... Хорошо, не в них счастье... А надежный, как скала, компаньон Андрюха? А веселый прожигатель жизни Саня Квакин? И этого мало? А беспокойная и красивая Люся? Сестра милосердия, сестра, друг, брат, любовница, вечная нервотрепка и успокоительная инъекция? Почему тебе мало машин, квартир, друзей, денег и любви? Почему?

Я создавал этот мир по атомам, голодал, напивался, работал, не верил, верил, терял надежду, сдавал бутылки, находил друзей, ждал, ждал, ждал, искал женщин, пророчествовал, впадал в ярость, ездил в плацкартных вагонах; мир рос, становился устойчивым, комфортным, сытым, жадным, нервным и трусливым. Я успокаивался, на время, чтобы отдышаться, понежиться, полакомиться отсутствием боли, чтобы с новыми силами полосовать себя каждую ночь сомнениями, запустить в правый висок боль и не спать...

Два часа ночи. Я курил на преобразившейся, после ремонта, кухне, работал вентилятор, вытягивая дым, уютный, успокаивающий шум.

Я включил ноутбук и проверил электронную почту. Не то... Спам и два малоинтересных письма, а я ждал ответ с сайта поиска потерявшихся людей. Месяц назад защемило сердце, внезапно, захотелось увидеть своего друга, с которым заканчивали военное училище, Юрку «Доцента», он выплыл из отдаленных чуланов памяти, упал с полки пыльной книгой под ноги, путал мысли, снился, демонстрировал картинки двадцатилетней давности, кричал в ухо чем-то важном, забытом, стоял в нелепой полевой форме, перетянутой ремнями, пилотка на бок... Я рылся в старых бумагах, блокнотах, искал номера телефонов, адреса, звонил всем подряд, слал телеграммы, находил желтые фотографии... Безответно, бесполезно и раздражающе. Растворился. Исчез. Раньше он жил с родителями и старшим братом в Латвии. В провинциальном и тихом Салдусе. Теперь уже заграница, дальше чем Америка. Я был в этом Салдусе один раз, на его день рождения, в свой первый отпуск из военного училища – дикий, подтянутый строевой подготовкой, девственный и легкий на подъем...

1989 год. Я вышел из междугороднего автобуса...

Маленькая станция. Маленький городишко. Приятный, солнечный, похожий на сказочный замок. В таких не страшно умирать на рыцарских турнирах. Аккуратное прибалтийское небо. Следуя Юркиным инструкциям, я шел по древней брусчатке, сворачивал, где надо было сворачивать, пересекал улицы в нужных направлениях, заходил в правильные дворы и, наконец, уперся в трехэтажный дом. Номер пять. Все совпадает. Третий этаж. Коричневая, обитая дерматином, дверь. Звонок.

В просторной трехкомнатной квартире был предпраздничный ад. Что-то готовилось, шипело на плите, накрывались столы, женщины в передниках, невозмутимый отец с папиросой и русской газетой среди всеобщего бедлама.

– Это мой друг, Сергей. Я вам о нем рассказывал, – представил меня Юрка обществу. На секунду все замерли и, кинулись меня обнимать, жать руки, выспрашивать, как я добрался и успокаивать, что они уйдут, как только молодежь соберется за столом. Мешать, короче, не будут...

Мне было приятно в этом оживленном доме, среди веселых Юркиных родственников: мы чинно пили кофе с его отцом, сестра и мама подкармливали меня пирожками, старший брат собирался забрать с собой в гараж и показать новый мотоцикл.

– Сейчас старики свалят – повеселимся, – шепнул Юрка.

Кривоногий, в празднично наглаженной белой рубашке, он был рад моему приезду. Не верил, что я приеду и, от этого, вдвойне рад.

– Все будет нормалёк, – подмигивал возбужденно, бегая из кухни к столу, перенося блюда с салатами, шампанское и вилки.

Я не сомневался.

–... увидишь моих одноклассниц... Они тебя быстренько «Камасутре» обучат...

«Очень на это надеюсь!»

–... жаль, что у меня правило... Со школьными подругами – ни-ни...

«Так я тебе и поверил!»

Звонок в дверь.

– О! Начинают прибывать!

Меня приняли, как своего. Ни каких шероховатостей, неловкого молчания и косых, заинтересованных взглядов. Крепкие рукопожатия новых друзей, кокетливые улыбки возможных подруг... Когда все разместились за столом в самой большой комнате – праздничные, лакированные девчонки, торжественные ребята, втиснутые в парадно-выходные туфли – зашла Юркина мама сообщить, что они уходят к знакомым и квартира в нашем распоряжении.

– У вас есть шампанское... Юра, надеюсь, вы баловаться не будете...

Все зашумели – «Как вы могли подумать такое, Антонина Сергеевна! Все будет культурно!»

Я почти им поверил. Антонина Сергеевна, видимо, тоже...

Когда хлопнула входная дверь, на секунду, повисла тишина.

– Убирай этот кисляк! – скомандовал Васька Сидоров, футболист и заводила.

Бутылки с шампанским были отставлены в угол стола. На их местах появились водочные флаконы.

– Совсем другое дело, – удовлетворенно произнесла Ирка, бледная красотка с рыжей копной волос.

Я похолодел. Я не пил водку ни разу. Признаться, я и шампанское не пил. Что делать? Подписаться под своей девственностью в восемнадцать лет?... Лучше погибнуть... Долбанное воспитание! Любимые родители, могли бы на праздники дать попробовать хоть глоток!

В прихожей заверещал звонок.

– Быстро – шампанское на место, водку убрать, родители, наверное, что-то забыли! – скомандовал Юрка и побежал открывать дверь.

Я судорожно придумывал причины для отказа пить огненную воду. Язва? Не годится! Сердце? Рановато для сердца... Голова? А что с головой? Желтуха? Не похоже... Ноги, руки? Что? Что? Вяло, неубедительно... Выпью – потеряю контроль, последствия не ясны... Да и не водку я приехал сюда пить...

– Что, бляди, не ждали? – хрипловатый, бархатный женский голос.

Я вздрогнул. Сидя спиной к двери я не мог видеть, кто вошел в комнату.

– Инка! Дура! Народ пугаешь! – облегченно зашевелились гости, доставая из-под столов бутылки.

Я обернулся и понял, что пропал. Я буду пить водку, шампанское, шампанское с водкой, пиво и все что есть... Пусть она меня попросит, я буду!

– Всем привет! А этого мальчика я не знаю... Юра, это тот самый Сережа, твой военный друг? – произнесла Инна, глядя мне в глаза, откровенно, видя мое падение, смакуя его, разглядывая изуродованный ударом о землю труп, – подвиньтесь. Я сяду рядом с Сережей. Ты не против?

Она села рядом, взрослая, девочка, ледяная, игривая, красивая, грубая, требовательная, слабая и родная... Мне стало жарко, больно и страшно. Это была она. Я понял. Все, что я знал о женщинах, все, что я о них намечтал, все, что я и подумать не мог...

– Сережа, давай выпьем... Они все дураки... Ты симпатичный, – шепот на ухо. Щекотно, я полюбил свое имя, Сережа, говори, Инна, не убирай губы...

Она учила меня пить водку. Рюмками. Стаканами. Из горлышка. С пивом. Она целовала меня влажными губами в пьяные глаза, увела меня во двор, на скамейку под дерево, порвала на мне рубашку, целовала до обморока, кусала мои губы, шею, рыжая Ирка нам мешала, звала к столу, пришел Васька Сидоров, предложил идти воевать, мыс ним вдвоем ушли на дискотеку за подвигами, дрались с латышами, нам здорово накостылял под песни CC Catch и, мы вернулись на праздник, в крови, обнимаясь, предложили нанести ответный удар по врагу, но нас усадили за стол, Инка лечила мои раны, просила больше не пить, но меня несло, я был на вершине мира...

Проснулся я в старом рейсовом автобусе. Вероятно, меня посадили в него Юркины друзья. Но, как и когда? За окном шел мелкий дождь, солнце выглядывало из-за горизонта... «Сейчас вечер» – понял я. «Уже завтра» – это была вторая мысль. Голова болела страшно, волнообразными приступами, тело затекло в неудобном кресле. Жутко хотелось в туалет. Я вышел на первой станции, попросив водителя дождаться моего возвращения. Он дико на меня посмотрел, но промолчал.

«Видимо, у меня ужасный вид» – подумал я. Это было мое первое похмелье, сегодня мир был явно не предназначен для жизни, а я сам себе казался падшим чудовищем.

В поисках туалета я пересек станционную площадь, на меня все оглядывались, недоброжелательно, показывали пальцами, хмурились... «Да что такое!» – в голове кислыми волнами перекатывалось возмущение – ну помятый русский парень, ну синяки после дискотеки, великое дело!

Зайдя в туалет, первым делом посмотрел в зеркало. И обмер... Меня поразили не кровоподтеки на лице, не порванная рубашка в коричневых пятнах, а чужая джинсовая куртка, увешанная медалями времен Великой Отечественной Войны! «За взятие Берлина», «За отвагу» и еще десяток золотистых кружочков. Посреди враждебной перестроечной Латвии, перед самым развалом Союза, с мутными глазами стоял курсант Высшего военно-политического училища, увешанный ненавистными, для местных жителей, наградами, вспоминал сегодняшнее число, и свое имя... СЕРЕЖА...

Я в сотый раз перебирал бумаги, пытаясь найти зацепку, намек, потерянные координаты... Ничего... Куда делись сотни писем от Инки? Я писал ей два года. Я любил ее, не увидев больше ни разу. Эта иссушающая, неудовлетворенная любовь мешала мне в общении с женщинами. Они мне были безразличны долгие, долгие два года. Сладкие и ужасные времена... Потом все утихло. Но, когда мне в руки попадали старые училищные фотографии, я вспоминал не караулы, марш-броски и стрельбы, а шепот, щекочущий ухо – Сережа...

Пора обратиться к доктору Г!

Сергей Юхин мл., © 2010, NR2.Ru, «Новый Регион», 2.0

Публикации, размещенные на сайте newdaynews.ru до 5 марта 2015 года, являются частью архива и были выпущены другим СМИ. Редакция и учредитель РИА «Новый День» не несут ответственности за публикации других СМИ в соответствии с Законом РФ от 27.12.1991 № 2124-1 «О Средствах массовой информации».