В России с 90-х годов был запрос на активную внешнюю политику государства и «наш ответ Вашингтону». Успех «кремлевской пропаганды» при Путине в том, что она учитывает взгляды широких слоев населения. Такое мнение в интервью NDNews высказал руководитель центра анализа международной политики Института глобализации и социальных движений (ИГСО) Михаил Нейжмаков в рамках спецпроекта «Кремлевская пропаганда: что это такое?».

Есть несколько расхожих стереотипов об информационной политике в России. Например, до сих пор часто противопоставляют «партию телевизора» «партии интернета». Считается, что массовая поддержка Кремля и неприятие россиянами перемен на Украине целиком сформированы федеральными телеканалами. По этой логике, всемирная паутина дает преимущество для работы оппозиции, а российская «партия интернета» должна куда лояльнее относиться к официальному Киеву. На деле, все, конечно, сложнее.

Действительно, например, по данным «Левада-центра», в июле 2014 года 94% опрошенных назвали главным источником информации о событиях на Украине телевидение, только 18% – интернет-издания и 11% – социальные сети. В то же время, по данным исследования ВЦИОМ, о необходимости военного вмешательства России в ситуацию на Донбассе заявляло лишь 27% по России в целом, зато 41% опрошенных москвичей и петербуржцев. А ведь в обеих столицах и доля получающих информацию из интернет-изданий заметно выше (так, по данным «Левада-центра» от июня 2014 года, среди москвичей таких – 42% против 24% среди всех опрошенных россиян). Грубо говоря, «партия интернета» оказалась куда жестче настроена к Киеву, чем «партия телевизора».

Частично это можно объяснить эффективной работой пропрезидентских СМИ в интернете. Например, среди москвичей опрошенных «Левада-центром» в марте 2014 года, сайт лояльного властям телеканала «Life News» посещало 8%, в то время как портал информационного телеканала «Дождь» – только 4%.

Стоит вспомнить, однако, что запрос на сильное государство, ведущее активную внешнюю политику, защищающую союзников (в том числе демонстрируя военную силу) и способное хотя бы частично воссоздать СССР, был очень силен в обществе и в эпоху 90-х, когда ведущие телеканалы и печатные СМИ транслировали прямо противоположные взгляды. Отсюда, например, победа ЛДПР, чей лидер ранее обещал «омыть сапоги в Индийском океане», на парламентских выборах 1993 года. Или популярность среди россиян в конце 90-х Александра Лукашенко, ассоциировавшегося не только с сохранением советских социальных гарантий, но и с идеей Союзного государства России и Белоруссии. Вспомним также, как вскоре после начала операции НАТО против Югославии в марте 1999 года, ведущие телеканалы показывали Бориса Ельцина, в окружении генералов изучающего карты зоны военных действий, то есть хотя бы намекающего на некую демонстрацию силы Западу. А в июне 1999 года произошел знаменитый марш-бросок российских десантников на Приштину. Хотя понятно, что ни сил, ни желания идти на серьезную конфронтацию с США и НАТО у тогдашних хозяев Кремля не было. Но запрос в обществе на «наш ответ Вашингтону» был, и его надо было оправдывать, хотя бы в информационном пространстве.

Вхождение Крыма в состав России, готовность противодействовать политике Киева на Донбассе – во многом, ответ на тот самый, давний общественный запрос. Недаром как минимум до первых Минских соглашений многие противники Кремля надеялись, что рейтинг Путина рухнет именно из-за неоправдавшихся ожиданий прямого вмешательства России в ситуацию вокруг Донецка и Луганска. Еще в 1960-е годы американских исследователь Дж. Клэппер, анализируя эффективность работы СМИ, пришел к выводу, что пресса может изменять лишь второстепенные убеждения, а уже сформировавшиеся у аудитории взгляды лишь закрепляет и подтверждает. На отношения между российскими пропрезидентскими СМИ во многом распространяется та же закономерность. Официальные масс-медиа, конечно, задавали определенную картину событий, но и общественный запрос на возвращение Крыма и активное вмешательство России в украинский кризис тоже существовал.

Как правило, термин «кремлевская пропаганда» применяется оппонентами российских властей. При этом часть критиков (обычно, либералы) обвиняют власти в том, что все информационное пространство страны заполнено только идеями, которые транслирует Кремль. Другая часть (чаще лево-патриотические круги) сетует, что официальной пропаганды, как таковой, в России как раз нет, так как у властей нет четкой идеологии.

Чтобы понять, насколько такие оценки оправданы, надо помнить: если агитация – это побуждение к конкретному действию, то пропаганда – продвижение определенных взглядов и идей.

В таком случае, в защиту нынешних властей можно было бы сказать следующее. Безусловно, влияние Кремля в информационном пространстве сейчас куда больше, чем в 90-е. Но с другой стороны, в фактическую официальную идеологию интегрированы те идеи, которые в ельцинскую эпоху тоже были близки многим гражданам, но в ведущих СМИ маргинализированы (тот же советский патриотизм). То есть официальная пропаганда при Путине учитывает взгляды куда более широких слоев населения, чем это было при Ельцине. Такая интегрированная, компромиссная система взглядов вполне благожелательно воспринимается внутренней аудиторией.

С внешней аудиторией сложнее. В Европе Москве удается сотрудничать как с правыми (от Марин Ле Пен до Виктора Орбана), так и с левыми силами (вспомним хотя бы Алексиса Ципраса). Идеи многополярного мира близки им всем. А вот взгляд на Россию, как оплот консервативных ценностей может привлечь только правых, и то не всех, ибо понимание консерватизма у Москвы и европейских политиков могут совпадать не всегда. В будущем, скорее всего, апеллировать к консервативным ценностям при пропагандистской работе с европейской публикой Москва будет осторожнее.

Москва, Софья Метелкина

© 2015, РИА «Новый День»