Первые дни ноября (или последние дни октября в «старом» летоисчислении) в российской истории зафиксированы и вправду как «красные» дни календаря: в 1905-м – восстание моряков Севастополя и Кронштадта, в 1917 – восстание опять же моряков в Кронштадте, большевистская революция в Петрограде, в 1975-м – восстание моряков Балтийского военного корабля, и через семь лет после этого восстания – смерть генерального секретаря КПСС, главы СССР Леонида Брежнева, т.е. буквально «физиологическая» кончина строя, возможность построения коего забрезжила в том самом 1905-м. Все остальные попытки «после Брежнева» удержать утлую советскую государственность на плаву обернулись трагифарсом. Был ли исторический шанс у советской империи обрести, по замыслу одного начитанного и бесстрашного коммуниста, продуктивное социалистическое будущее во второй половине 70-х годов прошлого века, отстранив 69- летнего Ильича- 2 и К` от власти и проведя политэкономические реформы «как завещал великий Ленин»? Об этом в материале историка Екатерины Истрицкой, приуроченном к 2 историческими датам ноября – кончине генсека Брежнева 10 ноября 1982-го года и неудавшейся революции по его свержению.

Вместо пролога

40 лет назад «капитан Балтики» поднял восстание против режима генсека Брежнева. Капитана расстреляли за измену Родине.

В ночь на 9 ноября 1975 года на участвовавшем в военно-морском параде в Риге большом противолодочном корабле «Сторожевой» произошел бунт, подготовленный замполитом судна Валерием Саблиным. Морской офицер хотел отвести корабль в Кронштадт, а потом в Ленинград и произвести «второй залп Авроры» – потребовать доступа к телевидению и радио для обращения с призывом к свержению советского руководства. Это почти неизвестное на Западе и четверть века «стираемое» из отечественной истории восстание «советского Дон Кихота» закончилось трагически. Корабль был атакован советской авиацией, Валерий Саблин арестован. 13 июля 1976 года он был приговорен к расстрелу. У фанатичного ленинца, капитана III ранга было немного средств, чтобы использовать их в борьбе со сверхдержавой. Коммунист со своим видением «социализма с человеческим лицом» поплатился жизнью за попытку «воспламенить» новую русскую революцию.

В связи с круглой датой единственного в СССР политического «бунта на корабле», NDNews.ru публикует этот рассказ – как напоминание о поступке честного человека – одновременно и герое тухлого советского прошлого, и нашем современнике.

Впрочем, возможно, что и сегодня, несмотря на ряд материалов в прессе, снятые фильмы и опубликованные книги, о трагедии «советского «Очакова» кто-то не знает, или знает немного.

И сейчас, спустя сорок лет, высшие морские чины – даже те, кто был ровесником Саблина и уже давно вышел в отставку, говорят вполголоса об этом ЧП государственного масштаба. Ведь еще тогда, в 1975 году, и на имя Саблина, и на его корабль, и на информацию о невероятных событиях, развернувшихся на рейде Риги, был наложен гриф архисекретности. А материалы по делу коммунистического мятежника вплоть до 1992-го года хранились не в архиве чекистов, а в Кремле – в «особой папке» советских генсеков.

Но именно потому, что все запретное притягивает, с ноября 75-го года бродила в разных формах легенда о мятежном корабле – в диссидентской среде, военной, среди ленинградской и горьковской интеллигенции (Саблин учился в Ленинграде, ленинградкой была его жена, а родители бунтаря- капитана жили в Горьком), обрастая подробностями, так и не дававшими ответа на главный вопрос: какова была цель выступления моряков? Официальной версии, с которой ознакомили адмиральский синклит и частично – в качестве «слухов» – запустили в мичманскую и офицерскую среду, верили далеко не все, но все же качественной информации для того, чтобы узнать и понять, что произошло на «Сторожевом», не хватало.

Согласно официальной версии, изменник-замполит поднял экипаж на бунт с целью захвата боевого корабля и угона его в Швецию. Это объяснение родилось впопыхах – по аналогии с другой наделавшей много шума в ВМФ СССР скандальной историей: в июле 1959 года при стоянке в польском порту Гдыня командир балтийского эсминца Николай Артамонов сбежал (не только из СССР, но и от жены с ребенком) на капитанском катере с любовницей-полькой в Швецию, переправившись с южного берега Балтийского моря (якобы, «пошел на рыбалку») на один из ее островов. Там он попросил политического убежища. Потом, перебравшись в США, выдал все известные ему советские « военные тайны» – не потому, что был таким уж ярым антисоветчиком, – просто хотел покомфортнее социализироваться в Штатах. Довольно долго Артамонов преподавал в американской военной академии и «подрабатывал» военным комментатором на одном из «голосов». Кстати, старшина-рулевой катера-беглеца Илья Попов не последовал примеру своего командира, а потребовал от шведских властей возврата на Родину. Эта всячески поддерживаемая властями версия о «предателе замполите» привела к тому, что в не знавшей Саблина лично военной среде офицер был осужден. Одна из причин – замполиты и прочие политработники никогда не пользовались большим авторитетом и любовью личного состава. Созданная же властями вокруг дела Саблина стена молчания не пропускала другую информацию о нем в гражданскую часть общества. Но, когда Союз распался, а КПСС прекратила свое существование, в новой демократической России, благодаря участникам событий на «Сторожевом» и другим лицам, в той или иной степени причастным к ним (знавшим Саблина или участвовавшим в погоне за «Сторожевым», а также первому следователю по «делу Саблина») и некоторым открытым документам, стало возможным восстановить реальную картину происходившего в ноябре 1975-го и прояснить личность флотского «Спартака».

Декабрист?! Террорист?! «Сын» лейтенанта Шмидта?! Коммунист- идеалист?!

Дело как раз в том, что Валерий Михайлович Саблин – моряк в третьем поколении по обеим ветвям своей родословной не был обычным бубнилой-замполитом, начетчиком и «стукачом». До того, как он осознал свою революционную «миссию», он стал первоклассным военным инженером. На большинстве советских кораблей замполитами служили кадровые политработники со слабой военно-морской подготовкой (потому и малоуважаемые): они не могли самостоятельно управлять кораблем, нести ходовую вахту, использовать сложное корабельное вооружение и технику. Их основным преимуществом было наличие партбилетов, в обязанности же входило отражать в политдонесениях настроение и поведение окружающих. Но, несмотря на очевидную военно-техническую некомпетенцию морских «комиссаров», без их участия командиром корабля не принималось ни одного решения. Саблин был в этой среде «белой вороной». По происхождению же его скорее можно причислить к флотским «мажорам». Но все по порядку. Родившийся 1 января 1939 года в Ленинграде Валерий Саблин был средним сыном капитана первого ранга Михаила Саблина, всю войну прослужившего на Северном флоте. Михаила Петровича знал, а его заслуги и опыт ценил тогдашний командующий советским флотом адмирал Головко.

В 1956 году Валерий Саблин поступил в Ленинградское Высшее военно-морское училище имени Фрунзе (дореволюционный Морской корпус – заведение, которое окончил, между прочим, идеал Саблина – капитан II ранга Петр Шмидт, лишь Лениным – для поддержания, так сказать, классового подхода – произведенный в несуществующий тогда чин младшего офицера императорского флота – лейтенанта), где получил общее высшее образование и специальность корабельного артиллериста (как тут не вспомнить фразу булгаковского героя Мышлаевского: «как хороший человек или талантливый писатель – так артиллерист!»).

Из писем курсанта Саблина:

«Сегодня только что пришли к стенке, уже полмесяца были в море. На берег ещё не ходил. Эти 15 дней пролетели мгновенно. Смешалось всё: где день, где ночь, где понедельник, а где суббота. Чем больше здесь (на новом эсминце) нахожусь, тем больше убеждаюсь, что не зря пошёл в ВМУ, не ошибся в выборе. Здесь сильнее ощущаешь, что ты на корабле, что ты боевая единица, что командир корабля – это ответственное лицо, которое одним словом заставляет корабль мчаться вперёд, палить изо всех орудий, которое отвечает за корабль, за людей. На крейсере это как-то не ощущаешь. Там всё добротно, прочно, это крепость на воде, даже качается он вдумчиво, важно. А эсминец носится, что птица, качается, что лодка; если делает поворот, то от всей души, ласково касаясь щекой-бортом волны-подушки…

Я уже изучил 3 специальности, могу заменить старшину. Люблю разговаривать с матросами об их жизни до флота, они с удовольствием вспоминают об этом, и перед тобой сразу раскрывается душа человека. 25.05.58 г.».

В течение следующих 15 лет исчезнет юношеская восторженность, но останется внимание к личности матроса, интерес к человеку вообще и к положению дел в обществе и государстве. Кстати, «революционные» наклонности раскрыла в Саблине кузина Тамара, всю жизнь проработавшая газетчицей в Сибири, в конце 50-х – студентка ленинградского журфака, «просвещавшая» наивного курсанта правдой об оттепели…

«Служба идёт хорошо. Очень привык к кораблю и матросам. Даже жалко расставаться. У нас хорошие отношения, это даже замполит заметил. Я люблю беседовать с матросами об их прежней жизни. Они любят вспоминать, и я уже знаю о многих – об одних больше, о других меньше. Интересно! Вот вчера с одним, Смирновым, сидели, штопали обвес и беседовали. Он из деревни в Калининской области, был младшим конюхом. Его слушаешь – и как будто книгу о крестьянской жизни читаешь… До чего они интересные, эти матросы! Вот приеду – расскажу. Зря тогда Тамара ахала по поводу невежества в деревне. Они, правда, в большинстве имеют по 4 класса образования и не знают многих вещей, но по ряду качеств они лучше городской интеллигенции».

«Беседа о Ленине прошла хорошо. Стыдно признаться, но только на 21-м году жизни, кажется, по-настоящему понял величие Ленина. Раньше это было как-то бессознательно и поверхностно…»

«Примерно год я не думал о политике, жизнь была сплошным комком переплетения служебных и учебных вопросов, личного ничего не было. Второй и третий курс – поиск справедливости и истины по ряду мелких вопросов…»

«В училище, – вспоминает бывший однокашник Саблина А.И. Лялин, – Валерия называли совестью курса. Не подумайте, что он был занудой. Нет, он был очень весёлым и в то же время умел быть твёрдым в принципах. Не вилял.

Голос у него был не очень сильным, ближе к тенору. Но брал он не голосом, а логикой, убеждённостью. Много читал. Порой ухитрялся это делать даже в нарядах, но не манкируя обязанностями, а улучив свободную минуту. Училищное начальство его ценило. Он быстро стал командиром отделения, одним из первых из нашего потока вступил в партию – на четвёртом курсе ещё. Мы выбрали его секретарём факультетского комитета ВЛКСМ.

Разгильдяям от него доставалось. Он вообще был требовательным к товарищам. Но, повторяю, это шло у него не от патентованной идейности комсомольского карьериста, а от глубокой внутренней порядочности.

Был такой случай. Появился у нас вор. Начали пропадать деньги из бушлатов, из тумбочек. Ну, стали мы осторожнее. А Саблин «завёлся» и нашёл-таки способ уличить вора. Курсантишку этого отчислили. Понимаете, Валерий даже мысли не мог допустить, что будущий офицер флота может быть вором! Он считал позором для себя ходить в одном строю, жить под одной крышей с карманником.

Простите мне громкие слова, но я считаю его идеалом советского человека».

Надписи на фото, что по окончании училища, новоиспеченные офицеры дарили друг другу разносят это мнение каперанга в отставке как эхо:

«Очень хочется, Валера, чтобы твои светлые взгляды на жизнь сохранились навсегда. Г. Родыгин».

«Борцу за справедливость. Г. Каневский».

«Валера, будь таким, каким ты был с нами. Ю. Михайлов».

«Наивыдержаннейшему, наипринципиальнейшему Валерию – Коленов».

«Что мне всегда в тебе нравилось, это твои принципиальность и прямота. Будь таким всегда. А. Матюшин».

«Новый Регион – Челябинск» в контакте, Одноклассниках и Facebook*

Из воспоминаний младшего брата Валерия Саблина – Николая: «Из нас троих он был самый жизнерадостный. Душа любой компании, пел под гитару, хоть и без голоса. Турист. Лыжник. Волейболист. И всё с азартом, с удалью. Неплохо рисовал. Курсантом ещё написал портреты Маркса и Ленина. Заядлый фотограф. С ФЭДом (фотоаппарат «Феликс Эдмундович Дзержинский» – прим. авт.) не расставался. Много снимков осталось: Эльбрус, «Северный приют», Терскол… Это в дюнах на Балтике, это Куба – крокодилий питомник, Росток, Варнемюнде, Севастополь. Заполярье…

На лето родители снимали избу в деревне Белынь, что на берегу Горьковского водохранилища. Если у Валеры случался в это время отпуск, он наведывался к ним с женой и сыном. Уезжая, раскладывал всюду шутливые записки, которые отец с матерью находили порой и спустя неделю после его отъезда. Зайдёт отец в сарай, а там к лопате бумажка привязана: «Не увлекайся! Почаще отдыхай». Мама возьмёт книгу, а там закладка с надписью: «Не забудь надеть очки!» И три весёлых человечка вместо подписи: Валерий, Нина и Миша.

С женой, Ниной, ему повезло. Познакомились они обыкновенно: в его училище на танцах. Вроде бы, обычный роман морского курсанта и ленинградской студентки – она училась в инженерно-строительном. А вот нашли друг друга сразу и на всю жизнь. Вместе и на край света, то бишь на Крайний Север, и на Эльбрус – в одной связке альпинисткой поднимались, все кавказские перевалы облазили...

Родился-то он в Ленинграде, а детство прошло в Горьком. Отсюда и в училище уезжал – снова в Ленинград. Ну а кто он больше – волжанин или ленинградец, балтиец или североморец, – сказать сложно. Да он и сам, наверное, бы не сказал… Жизнь его швыряла, дай боже! За пятнадцать лет службы сменил двенадцать мест жительства и три флота… В Североморске жил в такой хибаре, что одна стена то и дело отваливалась. Мы не слышали от него ни одной жалобы. Никогда не унывал и другим не давал падать духом».

Офицерскую службу лейтенант Саблин начал в 1960 году в Севастополе. На эскадренном миноносце «Ожесточенный» командовал группой управления артиллерийским огнем, потом – огневым дивизионом. Служил чрезвычайно добросовестно, о чем говорили многочисленные благодарности командования. Из письма, командира эсминца отцу Саблина от 22 января 1965 года:

«Уважаемый Михаил Петрович!

Командование корабля, где служит Ваш сын, старший лейтенант Валерий Михайлович Саблин, благодарит Вас как отца, за то, что Вы воспитали для Родины хорошего сына, для партии – преданного коммуниста, для флота – примерного командира. За период службы на корабле Ваш сын имел 8 поощрений от командования корабля и флота.

Мы гордимся Валерием, с которого берут пример все командиры подразделений. Он много отдаёт сил и своей молодой, кипучей энергии в деле повышения боевой готовности корабля и укреплении воинской дисциплины среди всего личного состава…

Командир корабля капитан 3-го ранга Малаховский».

Валерий Саблин с отцом

Однако, несмотря на блестящие аттестации, первое повышение в звании – до старлея было для Саблина задержано почти на год. За что? Как коммунист, имеющий право обращаться в любую партийную инстанцию, он написал письмо главе партии и государства Н.С. Хрущёву по поводу чистоты партийных рядов.

Из показаний В. Саблина на суде:

«…Наряду с изложением ряда вопросов теоретического плана я писал Хрущеву, что партию надо очистить от подхалимов и взяточников. После этого был приглашён в Мурманский обком партии, где меня крепко отругали».

После этого «урока» Саблин с головой ушёл в корабельную службу. Как официальное свидетельство – почётная грамота и прочие «приятности» от руководства и товарищей: «Старшему лейтенанту В. Саблину за достигнутые успехи при выполнении заданий командования в период дальнего перехода Североморск – Севастополь. Командир части контр-адмирал Беляков».

Когда молодой офицер переводился на другой корабль, в кают-компании эсминца ему вручили адрес на бланке командующего Черноморским флотом:

«Уважаемый товарищ старший лейтенант Саблин Валерий Михайлович! Командование части, офицеры и личный состав с глубокой благодарностью будут вспоминать Вас как грамотного и умелого специалиста, душевного, чуткого и требовательного офицера-воспитателя, образцово исполнявшего свой воинский и гражданский долг. Пусть Ваше мужество и тепло Вашего сердца всегда будут согревать и вдохновлять людей! Выражаем уверенность, что, уходя из в/ч 13041, Вы и впредь будете служить образцом честности и преданности нашему великому делу – построению светлого коммунистического общества.

Севастополь, 21 декабря 1965 года».

Флот традиционно скуп на похвалы молодым офицерам. Но это «напутствие» оказалось не пожеланием – пророчеством: «…Вы… будете служить образцом честности и преданности…»

А это почётная грамота уже с другого флота: «Капитан-лейтенанту В.М. Саблину. За инициативу и настойчивость в обеспечении испытаний нового оружия и техники в 1968 году. Командующий Краснознамённым Северным флотом адмирал Лобов».

Саблин несколько раз побывал в дальних походах, набравшись практического опыта в морском деле и завоевав уважение личного состава. Он девять лет прослужил на строевых должностях на надводных кораблях Северного и Черноморского флотов

Пожелтевших грамот, что сохранили его близкие, прошу прощения за метафору, – море: «За высокие показатели спортивной работы на корабле», «За активное участие в пропагандистской работе», «…в военно-научной работе», «За пересечение экватора».

Саблина прочили в командиры корабля, предлагали учёбу на Классах. А он удивил всех, отпросившись поступать в Военно-политическую академию, в которую ушел в 1969 году, будучи капитан-лейтенантом, помощником командира сторожевого корабля. В его тогдашней аттестации записано: «Корректен и аккуратен, чуток к семье и родным. Отзывчив на чужую беду».

Некоторые офицеры так «меняли курс», чтобы сменить лямку строевой службы на необременительную политработу, выводившую порой к большим звёздам куда быстрее, чем крутой трап корабельной карьеры. Выбор же Саблина определялся одной из главных черт его характера – желанием разобраться в окружающей неприглядности до самых – опять морская тематика просится в образы – глубоководных, извините за плеоназм, глубин. Из обращения В. Саблина к экипажу «Сторожевого», записанного на пленку:

«… мысли у меня клокотали в голове, и всё искал я причину, почему так, а не иначе, у нас складываются отношения в стране… Что-то, я чувствую, надо было делать, но не хватало знаний. Забивали меня цитатами и давали понять, что серый я в вопросах политики. Пишу в Ленинградский университет с просьбой разрешить учиться если не заочно, то экстерном. Дали отказ, экстерном, говорят, нельзя, а заочно не положено. Остаётся один выход – это Военно-политическая академия. Пишу туда. Это было в шестьдесят четвёртом году. Присылают правила приёма. Оказывается, надо с должности капитан-лейтенанта и надо два года прослужить в этой должности. В Севастополе такие должности не валяются, и надо ждать минимум два года. Созревает решение – всё-таки поступать в академию. Решение серьёзное, сложное… Пишу рапорт о переводе на Север. Переводят, предлагают должность помощника командира на СКР – на сторожевой корабль. При назначении предупреждаю комбрига капитана 1-го ранга Крылова, что через два года – по положению, как я сказал, надо два года служить в должности, – что через два года буду уходить в политическую академию. Он воспринял это как шутку и легко согласился. […] Служить надо было хорошо, чтобы отпустили в академию. Политику пришлось отставить на второй план. Обходился лишь тем, что собирал факты, обличающие нашу действительность, и читал классиков марксизма-ленинизма». Старший брат Саблина – Борис вспоминал: «Отца Валерий боготворил, но спорил с ним нещадно. Доказывал, что нельзя так жить, как жила тогда страна. Бывало, соберемся за столом: отец со своим братом и мы с Валерой. Все четверо – военные люди, офицеры. А понимание ситуации – разное. Они люди своего времени, мы своего. Причем, если в дискуссиях я брал эмоциями, то Валерий четко аргументировал: что, как и почему идет в нашей жизни наперекосяк». Как заметил один из бывших сослуживцев Саблина на Северном флоте: «Мы всё видели, всё понимали, посмеивались над анекдотами о густых бровях Брежнева – усах Сталина, поднятых на должную высоту, о том, что в Москве-реке начаты промеры для крейсера «Аврора», – и ждали, когда нам, образно говоря, «объявят» перестройку, а вместе с ней и эпоху гласности. А Валерий ждать не захотел».

Все ждали, поскольку каждый считал себя ничтожной силой для того, чтобы что-то изменить. Саблин думал иначе.

«Эпоха застоя» – очередной наш эвфемизм. Слишком мягкое обозначение брежневского безвременья. Это был не просто застой – это было гниение заживо, распад государства начинавшийся с растления душ. «Саблин хорошо знал, – продолжает его сослуживец, – как корёжила флот эта социальная напасть – брежневщина: «синдром приобретённого идейного дефицита».

Флот – тонко настроенная, непростая структура, на которой сразу же отражается любое нездоровье общественного организма: взяточничество, алкоголизм, наркомания, бюрократизм. Корабль – модель государства в миниатюре. Лихорадит страну – трясёт и корабль. А в те недоброй памяти годы флот лихорадило всерьез. Начался расцвет махровой «дедовщины», зашкаливала аварийность. Корабли горели, сталкивались, тонули. В 1974 году загорелся, взорвался и затонул большой противолодочный корабль «Отважный». Спустя год – пожар на огромном вертолётоносце «Москва». Гибли подводные лодки…

В грозных приказах причиной всех несчастий чаще всего называлась безликая «халатность должностных лиц». Но у этой «халатности» были и лица, и разветвлённые корни, уходившие в «идейный дефицит»: политическая апатия, показуха, пресловутый вал, только в военно-морском варианте, ледяное равнодушие начальства к быту и судьбам подчинённых, наконец, как следствие всего этого – дикое, повальное пьянство.

Собственно об этом горькие формулировки ровесника Саблина – Владимира Высоцкого:

И нас хотя расстрелы не косили,

Но жили мы, поднять не смея глаз,

Мы тоже дети страшных лет России –

Безвременье вливало водку в нас…

Впрочем, как оказалось, и расстрелы в брежневский «расцвет развитого социализма» косили, правда, лишь тех, кто, как капитан 3-го ранга Саблин, посмел поднять глаза…

Мог ли Валерий Михайлович выбрать иной путь? Так сказать, легальный. Например, выступить на партийной конференции части. Да кто бы его выпустил к микрофону, просмотрев, как тогда полагалось (не исключено, что практикуется некоторыми партиями и теперь), тезисы выступления? Кроме того, у него уже был печальный опыт – письмо к Хрущёву…

Но вернемся в 1969-й год. В военно-политической академии он пытался разобраться в лабиринтах социал- демократической мысли, сравнивая реальные дела в стране с постулатами классиков. Он пришел к окончательному выводу о порочности существующей системы власти. Зная, что подобными настроениями охвачены не только многие его сослуживцы и моряки тех кораблей, на которых он плавал на разных флотах, но и немалая часть людей «на гражданке», Саблин принял твердое решение: предпринять при подходящем стечении обстоятельств конкретные шаги против правящего режима. Его мысли и намерения нашли свое отражение в разработанной им программе переустройства общества, состоявшей почти из тридцати пунктов. С ней Саблин собирался выступить перед общественностью и руководством Советского Союза. Содержание этой программы позволило впоследствии Военной коллегии Верховного суда СССР признать Саблина виновным в том, что он «длительное время вынашивал замыслы, направленные на достижение враждебных советскому государству преступных целей: изменение государственного и общественного строя, замену правительства».

В 1973 году капитан 3 ранга Саблин с отличием окончил Военно-политическую академию, где его фамилию выбили золотыми буквами на мраморной доске среди лучших выпускников, и получил назначение замполита на новый БПК «Сторожевой». Там он вскоре завоевал авторитет у экипажа. Его уважали за простоту и доступность, за знание морского дела, за внимание к нуждам моряков, за креативное (как сказали бы сейчас) политпросвещение: даже «наглядная агитация» была в его экипаже не формальной – в ленкаюте (аналог армейской ленинской комнаты) «Сторожевого» висел плакат: «...Каждый должен чувствовать свою независимость для того, чтобы он мог утверждать начала справедливости и свободы, не будучи вынужденным предательски приспособлять их к обстоятельствам своего положения и к заблуждениям других людей...» (из «Рассуждений о политической справедливости» Годуина Годвина). В момент подавления бунта матрос-первогодок из экипажа «Сторожевого» сообразил этот плакат снять и спрятать, чтобы он не был «вещдоком». Впоследствии он переслал его родным Саблина. Постепенно и осторожно Валерий Саблин знакомил некоторых членов экипажа со своими воззрениями и планами переустройства общества в СССР. Находились среди них и единомышленники, правда, некоторые, особенно мальчишки-матросы, вначале с опаской спрашивали: а вы, часом, не американский шпион?!

Тем временем, служба у новоиспеченного замполита шла успешно – одним из первых в ВМФ страны в апреле 1975 года он был награжден только что введенным престижным орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» 3-й степени. Предполагалось завидное для многих выдвижение на должность замполита тяжелого авианесущего крейсера. К этому времени у Саблина возникла идея использовать новейшие технические возможности корабельных средств радиосвязи в качестве трибуны, а сам корабль как свободную, не зависимую ни от каких властей территорию, с которой можно было бы подать сигнал к началу перемен в стране.

Ноябрь 1975

8 ноября 1975 года – не только 58-я годовщина Октября, но и семидесятилетие первой русской революции: «Потёмкин», «Очаков», лейтенант Шмидт… Шмидт был кумиром Саблина. В его каюте висел портрет мятежного кавторанга. Саблин написал его сам и завещал сыну.

7 ноября 1975 года Саблин пишет прощальное письмо родителям.

Поймут ли? Простят?.. Мама поняла одно: сын решился на верную гибель. Тут же отбила из Горького в Балтийск срочную телеграмму. «Получили письмо Валерия. Удивлены, возмущены, умоляем образумиться. Мама. Папа».

Телеграмма пришла 12 ноября, когда всё было кончено…

Отец не сразу осознал, во имя чего Валерий поставил свою жизнь на карту. Лишь после разговора на свидании в Лефортовской тюрьме, отставной капитан 1-го ранга Саблин, кажется, понял сына. Во всяком случае, осуждать его не стал, как советовали доброхоты, «чтобы не пострадали братья, жена и сын» восставшего замполита.

Из протокола обыска:

«На предложение выдать разыскиваемые предметы и документы Саблин М.П. добровольно выдал:

1. Письмо на 4-х листах белой нелинованной бумаги, начинающееся словами: «Дорогие, любимые…» и заканчивающееся словами: «Любящий вас Валерий», и конверт, адресованный Саблиным, с почтовым штемпелем «Рига 8.11.75». По заявлению Саблина М.П., это письмо написано его сыном Валерием. […]

При обыске ничего не обнаружено и не изъято. Обыск производился в 3-комнатной квартире, коридоре, кухне, ванной и туалете. Обыск произвёл следователь по особо важным делам УКГБ по Горьковской области полковник Кукушкин. Следователь – старший лейтенант Гусев. 12 ноября 1975 года».

Это изъятое письмо позднее обнаружилось в материалах следствия, к счастью, оно не исчезло бесследно вместе с частью других документов по саблинскому делу – бланками семафоров, радиограмм, допросов. По распоряжению Брежнева многие материалы были уничтожены, дабы никто не посмел поставить в истории имя капитана 3-го ранга Саблина рядом с именем лейтенанта Шмидта. По крайней мере, так интерпретировал произошедшее с «архивом мятежа» бывший командующий Балтийским флотом адмирал Михайлин.

По счастливой случайности сохранилось и письмо Саблина, посланное жене и сыну. Перед самым обыском Нина Михайловна бросила его под ванну за банки с краской.

В Балтийске – в казенной квартире Саблиных – чекисты в вещах и бумагах рылись формально. Жене Саблина показалось, что они испытывали неловкость и перед убитой горем женщиной и перед мальчишкой-школьником – Мишей Саблиным. Да еще кошка Саблиных вздумала именно в этот момент рожать, превратив трагическую бесцеремонность в фарс.

Имущество не конфисковали – не нашлось в доме ничего, кроме казённой мебели и моря книг. Унесли с собой саблинский орден, кортик да вырезанные из дневников страницы. А письмо осталось:

«Милая, любимая!

Мне даже трудно представить, как ты встретишь сообщение, что я встал на путь революционной борьбы. Возможно, ты проклянёшь меня как человека, который испортил тебе всю жизнь. Возможно, ты назовёшь меня чёрствым человеком, не думающим о семье. Возможно, глубоко обидишься за то, что я скрывал от тебя свои планы. А возможно, просто печально скажешь: «Чудаком ты был, чудаком и остался!»

Это будет лучшее, что я могу ожидать. Не суди слишком строго и постарайся объяснить Мише, что я не злодей, не авантюрист, не анархист, а просто человек, любящий свою Родину свободной и не видящий иного пути к счастью своего народа, как борьба. Я очень любил и люблю тебя и, конечно же, Мишу. Эта любовь помогала мне быть честным в жизни…

Назовут меня «агентом империализма» – не верь. Империализм – это далёкое прошлое по сравнению с социализмом… Найду ли я единомышленников в борьбе? Думаю, что они будут. А если нет, то даже в этом одиночестве я буду честен.

Настоящий шаг – это моя внутренняя потребность. Если бы я отказался от борьбы, я бы перестал существовать как человек, перестал бы уважать себя, я бы звал себя скотиной…

Не знаю, как в письме передать свои мысли наиболее убедительно, и очень жалею, что не мог рассказать их раньше. Я не хочу, чтобы после моего выступления к тебе со стороны властей были хоть какие-нибудь претензии, как к моей сообщнице. Вот почему я был нем, хотя очень хотел раскрыть тебе свои помыслы. Примерно такое же письмо я написал своим родителям. Я тебя очень прошу – не забывай их и помогай всячески. Как-то они вынесут сообщение о моём выступлении?! Очень беспокоюсь об их здоровье.

Как отнесётся Миша к сообщению?! Постарайся ему объяснить, что я не такой плохой, как меня будут представлять официальные органы и пресса. Возможно, кто-то из знакомых и товарищей отвернётся от нашей семьи как опасной для знакомства. Не переживай – такие и не могут быть достойны твоего внимания.

Я оптимист и не смотрю на выступление трагически, хотя шансов на успех приблизительно сорок процентов. Я уверен, что даже сам факт выступления – уже дань революционному движению. Но я приложу всю энергию, все силы, чтобы довести дело до конца, то есть до создания центра политической активности в нашей стране, на базе которого будет создана новая партия.

Это не прощальное письмо, но всё же я хочу сказать, что я очень хочу, чтобы вы с Мишей были счастливы, и не буду осуждать ни одного из твоих поступков, если ты будешь счастлива.

Не весь я твой – меня зовут

Иная жизнь, иные грёзы…

От них меня не оторвут

Ни ласки жаркие, ни слёзы.

Любя тебя, я не забыл,

Что жизни цель – не наслажденье.

В душе своей не заглушил

К сиянью истины стремленье.

Не двинул к пристани свой чёлн

Я малодушною рукою

И смело мчусь по гребням волн

На грозный бой с глубокой мглою…

И ещё – из письма Инессы Арманд своей дочери: «Ни в коем случае не будь из тех людей, которые, критикуя окружающее, постоянно брюзжа на окружающих, не проводят своих идей в жизни и продолжают жить совершенно так же, как все те, которых они ругают. Подобные люди или лицемеры, или слабые и ничтожные люди, которые не в силах согласовать свою жизнь со своими убеждениями».

Я не хочу быть ни лицемером, ни ничтожным человеком. О радость битвы!!

Больше бодрости, моя родная, больше веры, что жизнь прекрасна, что прогрессивное, революционное всегда победит!

Целую тебя крепко.

До свидания! Твой Валера. 8.11.75 г.».

8 ноября 1975 года. Борт БПК «Сторожевой»

А это строки для сына:

«Дорогой сынок, Миша! Я временно расстаюсь с вами, чтобы свой долг перед Родиной выполнить. Не скучай и помогай маме. Береги её и не давай в обиду.

В чём мой долг перед Родиной?

Я боюсь, что сейчас ты не поймёшь глубоко, но подрастёшь, и всё станет ясно. А сейчас я тебе советую прочитать рассказ Горького о Данко. Вот и я так решил – рвануть себе грудь и достать сердце…»

Советский «Очаков»?!

Накануне празднования 58-й годовщины Октябрьской революции в устье реки Даугавы вошли боевые корабли Краснознаменного Балтийского флота для участия в военно-морском параде. Среди кораблей различных классов, расставленных на швартовных бочках от Понтонного моста и до траверза Рижского морского торгового порта, вторым после головной подводной лодки в парадном строю стоял, выделявшийся своими крупными габаритами и мощным вооружением один из новых многоцелевых кораблей с бортовым номером «500», всего два года как построенный в Балтийске ( Калининградской области) и предназначенный, главным образом, для борьбы с подводными лодками вероятного противника. По советской классификации и терминологии, это был большой противолодочный корабль, или сокращенно БПК «Сторожевой» (по натовской – легкий крейсер типа «Буревестник») с водоизмещением до 4000 тонн, длиной корпуса 123,5 метра, шириной – 14 метров, осадкой – 7 метров. БПК «Сторожевой» прибыл в Ригу из Балтийска, куда незадолго до ноябрьских праздников вернулся с Северного флота. За два года в составе ВМФ СССР «Сторожевому» довелось нести боевую службу и в Средиземном море, и в Атлантическом океане. Пробыв два месяца на Кубе, он совершил переход в Североморск. Там он на «отлично» выполнил учебную ракетную стрельбу, заслужив благодарность командующего Северным флотом. Длительные плавания (в том числе, и в тропических широтах, теплая вода которых ускорила обрастание днища корпуса корабля морскими ракушками, что привело к снижению скорости хода) потребовали дополнительного «ухода». После ноябрьских торжеств корабль должен был встать в док в Лиепае на ремонтное обслуживание, в связи с этим, весь штатный боекомплект к мощному вооружению (за исключением стрелкового оружия для экипажа) был сдан на временное хранение в береговые склады.

В расчете на то, что факт отсутствия на корабле боеприпасов будет ясно свидетельствовать о сугубо мирных намерениях экипажа и не вызовет противодействия сил флота, Саблин и решил использовать этот благоприятный, по его мнению, момент для начала, так сказать, «практических» действий. И вместе со своими единомышленниками назначил время выступления против правящей партийной номенклатуры – 8 ноября.

Первый день праздничных мероприятий в Риге прошел по запланированному местными властями графику: состоялся сухопутный парад береговых частей и морской парад военных кораблей, украшенных флагами расцвечивания днем и огнями иллюминации ночью. Наступил вечер 8 ноября. В 21.40 на «Сторожевом» по внутрикорабельной связи был объявлен сигнал «Большой сбор», офицеры собрались в мичманской кают-компании, матросам и старшинам (по «сценарию» замполита) предложили для праздничного досуга просмотр фильма «Броненосец «Потемкин». К этому времени командир «Сторожевого» Потульный (прозванный подчиненными «Граф», в том числе, и за высокомерие и наличие «аристократических» замашек) был изолирован (точнее, заперт) от экипажа при помощи «хитрости» замполита ( Саблин сообщил ему, что одна из служб затеяла пьяную драку) и помощи его « Санчо Пансы» (корабельного библиотекаря и киномеханика, матроса Шеина – в прошлом «трудного» подростка, подход к коему нашел лишь комиссар «Сторожевого»), который поочередно подбирал запоры к взламываемым капитаном дверям. Кстати, Потульному вежливый и справедливый Саблин оставил в «месте заточения» письмо, где объяснял мотивы выступления моряков: «...мы не предатели Родины, а наше выступление носит чисто политический характер. Надо разбудить народ от политической спячки!..»

Офицерам и мичманам Саблин в своем довольно короткой революционной речи сказал, что призывает их выступить не против Советской власти, а против зажравшейся партийно-государственной верхушки, обеспечившей за счет народа себе и своим близким, а также обслуживавшим их структурам «жизнь по потребностям». Он был против некомпетентности и безответственности лиц, принимающих государственные решения, и грубых просчетов правительства, против коррупции в эшелонах власти. Против незаслуженных награждений Брежнева и других руководителей страны, получавших звания Героев Советского Союза и Соцтруда к разного рода юбилеям, что вызывало ропот и раздражение большинства народа, особенно военных и фронтовиков. В то же время он – за многопартийность, свободу слова и дискуссий, изменение порядка выборов в партии и стране, за другие демократические преобразования в обществе. Его тревожила утрата среди военных такого понятия, как офицерская честь, а также непомерное чинопочитание... Одним словом, морской офицер Саблин выступал против всего того, чему большинство наших сограждан являлось немыми свидетелями много лет и что, к сожалению, «имеет место» и в современной российской государственности.

Саблин предложил совершить самовольный переход корабля в Кронштадт, объявить его независимой территорией, от имени экипажа потребовать у руководства партии и страны предоставить ему возможность выступлений по Центральному телевидению с изложением своих взглядов. На вопрос, как эти взгляды увязываются с его партийностью, он ответил, что не считает себя связанным с ТАКОЙ партией. Когда его спросили, где командир корабля, он сообщил, что командир «обдумывает его предложения». Далее Саблин предложил мичманам и офицерам с помощью черных и белых шашек проголосовать по поводу его соображений. Из 26 человек 11 не разделили его взглядов и были, как и ранее капитан, «изолированы в двух отдельных помещениях».

К матросам и старшинам, выстроившимся на нижней артиллерийской палубе в корме корабля, замполит обратился с краткой речью (более подробное выступление было записано на магнитофонные ленты и несколько раз за ночь передано по внутрикорабельной трансляции. До этого записи неоднократно прослушивались близкими ему членами экипажа). Вот фрагменты из выступлений, впоследствии представленные на суде: «...Напряженно и долго думая о дальнейших действиях, принял решение: кончать с теорией и становиться практиком. Понял, что нужна какая-то трибуна, с которой можно было бы начать высказывать свои свободные мысли о необходимости изменения существующего положения дел. Лучше корабля, я думаю, такой трибуны не найдешь. А из морей лучше всего – Балтийское, так как находится в центре Европы... Никто в Советском Союзе не имеет и не может иметь такую возможность, как мы, – потребовать от правительства разрешения выступить по телевидению с критикой внутреннего положения в стране...» «...Всем! Всем! Всем! Товарищи, прослушайте текст выступления, с которым мы намереваемся выступить по радио и телевидению. Наша цель – поднять голос правды... Наш народ уже значительно пострадал и страдает из-за своего политического бесправия... Только узкому кругу специалистов известно, сколько вреда принесло и приносит волюнтаристские вмешательства государственных и партийных органов в развитие Вооруженных Сил и экономику страны, в решение национальных вопросов и воспитание молодежи... Предполагается, что, во-первых, нынешний госаппарат будет основательно очищен, а по некоторым узлам – разбит и выброшен на свалку истории, так как глубоко заражен семейственностью, взяточничеством, карьеризмом, высокомерием по отношению к народу. Во-вторых, на свалку должна быть выброшена система выборов, превращающая народ в безликую массу. В-третьих, должны быть ликвидированы все условия, порождающие всесильность и бесконтрольность гос- и партаппарата со стороны народных масс...» Саблин довел до моряков и план действий: «Сторожевой» идет в Кронштадт, а потом в Ленинград – город трех революций, с тем, чтобы начать там новую, четвертую революцию по исправлению «критической массы» допущенных руководством страны ошибок. Выступление «Сторожевого» должно было найти поддержку военных моряков в Кронштадте и на Ленинградской военно-морской базе, а также у трудящихся ленинградских заводов и предприятий, перед которыми Саблин, добившись у правительства страны права выступить по телевидению, намерен изложить свои взгляды. В заключение своего выступления Саблин подчеркнул строгую добровольность членов экипажа «Сторожевого». Те, кто не хотел принять участия в этих действиях, могли сойти на берег на корабельном катере. Среди матросов и старшин корабля таким оказался лишь один, остальные 164 моряка «единодушно» поддержали его призыв.

Из материалов «дела Саблина».

Матрос Прейнбергс:

«Он был спокойный, выдержанный. Был скрытный. Ничто в его политбеседах не предвещало будущего мятежника. Обычный замполит, который верно разъяснял политику партии.

…Мы построились на юте. Появился Саблин. Мы удивились, что из офицеров, кроме него, никто не вышел. Хотя нет, кто-то один был… То, что он говорил, не укладывалось в сознании. Совершенно невероятные вещи для политработника. Он говорил о том, что так дальше продолжаться не может, что страна движется к пропасти. Что, декларируя постоянно равенство, руководство пользуется недоступными для народа благами. Конкретно КПСС, Октябрьскую революцию он не винил. Считал, что во всём виноваты конкретные люди, из-за которых творится развал в стране. Под конец речи Саблин призвал всех следовать за ним и идти в Ленинград, там требовать выступления по телевидению».

Матрос Максименко:

«Саблин говорил, что нас поддержат в сорока восьми воинских частях, что в СССР много честных офицеров, которые не согласны с курсом и политикой наших руководителей. Народ не имеет никаких прав, страна разоряется, народ полунищий, кругом несправедливость, мы должны призвать к закону верхи, продающие, разбазаривающие национальные богатства России, одурачивающие нас и плюющие на свой народ. Должны выступить по телевидению. Великая Россия должна стать передовым демократическим и правовым государством мира, а не голодной страной, отсталой, руководит которой ЦК вместе с Брежневым. Руководить страной должны люди, выбранные демократическим путём: честные, верные народу патриоты, а не ставленники политических семейных династий.

Саблин спросил: «Все согласны со мной?» Мы понимали, что дело пахло порохом, но за великие цели… Он прошёл вдоль строя, останавливался против каждого и спрашивал: «А ты?» В ответ слышалось: «Да» или «Согласен».

Матрос Шеин:

«После его выступления на юте началось всеобщее воодушевление. То, о чём мы толковали меж собой в курилках, вдруг прозвучало во всеуслышание. Официально. Перед строем. Это было как праздник Чувство достоинства – оно пробудилось в каждом. Мы людьми себя почувствовали. Впервые!»

Старшина 1-й статьи Соловьёв:

«Саблин заявил, что его выступления ждут на Северном флоте, Тихоокеанском и Камчатке, а также в Москве».

Матрос Аверин:

«На юте Саблин говорил, что у него есть единомышленники и друзья. Он уже написал письма, и нас поддержат на Северном, Тихоокеанском и других флотах».

Скорее всего, замполит блефовал, называя цифру в сорок восемь частей. Но в то, что, если «Сторожевой» поднимет в Питере политическую бурю, его могут поддержать и в Кронштадте, и на Севере, и на Тихом океане хотя бы одиночные корабли, Саблин верил, ибо хорошо знал умонастроения в офицерской среде: они были не в пользу «бровеносца в потёмках», как именовали Брежнева во флотской среде. Поддержать могли. И письма своим единомышленникам Саблин тоже мог отправить. Но об этом чуть позже. Пока же еще одна деталь, что поможет понять идею выступления: замполит решил оружия не применять. Он не вооружил сочувствующих ему офицеров и матросов, склады с оружием не были открыты, свое личное оружие Саблин демонстративно разрядил перед моряками.

Матрос Шеин:

«Там, на юте, воздержался только один человек. Все остальные были «за». Саблин и ещё несколько ребят спустились в носовую выгородку. Командир всё ещё пытался сорвать замок. Услышав голос Саблина, стал требовать, чтобы его выпустили. Саблин пообещал, что, как только всё закончится, его обязательно выпустят. А пока мы с Авериным установили упор на крышку люка. Саблин забрал у меня пистолет и отправил отдыхать. Честно говоря, меня колотила сильная нервная дрожь. На корабле тем временем расставлялись матросские посты: у арсенала, у каюты замполита, на верхней палубе. Но я уже в этом участия не принимал. Упал на койку и попытался забыться».

Матрос Шеин:

«У каждого Моцарта есть свой Сальери, у каждого Шмидта – свой Ставраки ( по апологетической советской версии друг детства и сокурсник Петра Шмидта – руководителя Севастопольского восстания моряков 1905-го года – Михаил Ставраки командовал расстрелом товарища, по другой версии этой акцией «руководил» капитан Радецкий – прим. авт.). У капитана 3-го ранга Саблина их оказалось по меньшей мере три…»

Итак, ночью наступившего 9 ноября корабль начал готовиться к выходу в море. Одному из офицеров-механиков (секретарю комитета ВЛКСМ корабля) Фирсову удалось тайком перебраться на соседнюю флагманскую подводную лодку и сообщить ее командиру о бунте на БПК. Почти в 3 часа ночи 9 ноября «Сторожевой», управляемый Саблиным, начал движение на выход из устья Даугавы. Вслед за ним с расчехленными орудиями и пулеметами двинулись сторожевые пограничные корабли, которых уже известили о ЧП. Экипаж «Сторожевого», несмотря на отсутствие ряда ключевых офицеров и старшин, действовал четко и слаженно, обеспечивая кораблю непростое маневрирование в темноте по руслу реки. На запрос пограничников, переданный светограммой (ратьером), о цели выхода корабля в море, был получен ответ: «Мы не изменники, идем в Кронштадт». Вскоре «Сторожевой» в сопровождении пограничных катеров прошел устье Даугавы и вышел в Рижский залив, взяв курс на север, к Ирбенскому проливу. Впоследствии суд, отрабатывая по указанию сверху версию измены Родине, обвинил Саблина в том, что раз он вел «Сторожевой» на выход из Рижского залива через Ирбенский пролив (т.е. на северо-запад), то, следовательно, держал курс на Швецию. Действительно, теоретически кратчайшее направление на Кронштадт – строго на восток, через Моондзундский пролив. Но практически этот курс был весьма опасен для такого крупного корабля, каким был «Сторожевой», из-за узких мест, мелей и банок у сотен островов Моондзундского архипелага. К тому же на корабле не было штурмана. Его обязанности, как и отсутствовавшего старпома, исполнял Саблин. Не было на «Сторожевом» и необходимых для прохода Моондзундским проливом специальных навигационных документов. К тому же Саблин знал, что его корабль во время плавания по этому маршруту вполне могла обстрелять береговая артиллерия, а также береговые ракетные установки. Да и остановить корабль в узких местах, перегородив ему путь другими кораблями, было несложно. Поэтому для «Сторожевого» курс из Рижского залива на Кронштадт лежал только на северо-запад через Ирбенский пролив – в открытое море, по рекомендованному для таких кораблей фарватеру. Выведя корабль в море, капитан III ранга Саблин направил тогдашнему Главнокомандующему ВМФ СССР Горшкову кодированную радиограмму: «Прошу срочно доложить Политбюро ЦК КПСС и Советскому правительству, что на БПК «Сторожевой» поднят флаг грядущей коммунистической революции. Мы требуем: первое – объявить территорию корабля «Сторожевой» свободной и независимой от государственных и партийных органов в течение года. Второе – предоставить возможность одному из членов экипажа выступать по Центральному радио и телевидению в течение 30 минут... Наше выступление носит чисто политический характер и не имеет ничего общего с предательством Родины. Родину предадут те, кто будет против нас. В течение двух часов, начиная с объявленного нами времени, мы ждем положительного ответа на наши требования. В случае молчания или отказа выполнить вышеперечисленные требования или попытки применить силу против нас, вся ответственность за последствия ляжет на Политбюро ЦК КПСС и Советское правительство», далее сообщалось, что «Сторожевой» не изменял ни флагу Родины, ни ей самой… и приглашает на свободную территорию корабля членов правительства и ЦК партии для изложения им конкретной программы с требованиями справедливого социального переустройства общества». Одновременно радиостанция восставшего корабля передала по многим частотам некодированный текст: «Всем! Всем! Всем! На БПК «Сторожевой» поднято знамя грядущей коммунистической революции!»

Вслед за первой радиограммой с борта «Сторожевого» в эфир пошли и другие, в том числе, – открытым текстом. Замполит написал речь, которую планировал передать по радио по прибытию в Ленинград. Но речь вышла в эфир, как только корабль вышел из Риги. Покинув порт, Саблин приказал передать это обращение с судовой рации на длинных волнах – чтобы ее могли услышать обычные люди. Но радист испугался выдать эту речь в открытый эфир. И послал ее только на специальных волнах. Так что, кроме вышестоящих командиров Саблина никто не услышал. Хотя предназначалась эта речь для рабочих и интеллигенции, для всех «честных сограждан»: «Говорит большой противолодочный корабль «Сторожевой».Здравствуйте, товарищи. Я обращаюсь к тем, кто революционное прошлое нашей страны чувствует сердцем, кто критически, но не скептически оценивает настоящее и кто честно мыслит о будущем нашего народа. Говорит большой противолодочный корабль «Сторожевой». Мы обратились через Командующего флотом к Центральному Комитету КПСС и Советскому правительству с требованием дать одному из членов нашего экипажа выступить по Центральному радио и телевидению такого-то числа с разъяснением советскому народу целей и задач нашего политического выступления. Мы не предатели Родины и не авантюристы, ищущие известности любыми средствами. Назрела крайняя необходимость открыто поставить ряд вопросов о политическом, социальном и экономическом развитии нашей страны, о будущем нашего народа, требующих коллективного, именно всенародного обсуждения без давления государственных и партийных органов. Мы решились на данное выступление с ясным пониманием ответственности за судьбу Родины, с чувством горячего желания добиться коммунистических отношений в нашем обществе. Но мы также осознаем опасность быть уничтоженными физически или в моральном смысле соответствующими органами государства или наемными лицами... Поддержите нас, товарищи! До свидания».

Корабельный радист в конце текста добавил от себя: «Прощайте, братишки!» Среди ночи разбудили Леонида Брежнева и проинформировали о ситуации. О событии доложили и членам политбюро. О настроениях царивших в Кремле можно только догадываться. Но известно, что в 4:00 адмирал Балтийского Флота получил приказ: объявить на флоте боевую тревогу. Приказы шли непосредственно от генсека, приказавшего найти «Сторожевой» и остановить. Или … потопить мятежный корабль. Командующий Балтфлотом сомневался в намерениях восставших. Они действительно идут на Ленинград или стремятся уйти в Швецию? Ленинград находится в 300-х километрах к северо-востоку от Риги, что бы прийти туда, корабль должно обогнуть эстонские острова Сааремаа и Хийумаа, для этого надо взять курс на Стокгольм, и после повернуть на восток в Финский залив.

С Лиепайской военно-морской базы по боевой тревоге к «Сторожевому» была направлена большая группа военных кораблей разных классов – один СКР, два ракетных и три малых противолодочных кораблей, одной подводная лодка, а также корабль с морскими десантниками на борту. Всем был отдан приказ: «Остановить взбунтовавшийся корабль. При продолжении плавания обстрелять или разбомбить и потопить!» На БПК было передано требование: «Остановить движение! В противном случае корабль будет обстрелян и уничтожен...» Следом «Сторожевой» получил радиограмму командующего Балтийским флотом вице- адмирала Косова: «Из Ирбена вас не выпустим. При неподчинении – уничтожим!..»

По наружной громкоговорящей связи Саблин объяснил морякам-пограничникам, сопровождавшим «Сторожевой» свои намерения. Выслушав его, они не стали применять оружие против безоружного корабля. И это одна из первых странностей «погони». Ведь первым приказ командующего Прибалтийским пограничным округом КГБ СССР, генерал-лейтенанта К.Секретарева: «Немедленно открыть огонь на поражение и уничтожить корабль» получил командир бригады пограничных сторожевых кораблей, капитан 1-го ранга А. Найперт. Но он его НЕ ВЫПОЛНИЛ! Спустя неделю Найперт был отстранен от командования бригадой и уволен из рядов ВМФ. Поступок этого пограничника спас честь балтийских моряков. В том смысле, в каком они сами ее понимают в высшем этическом проявлении: не становиться жандармами в своей стране, тем более, в отношении собственных товарищей. В 90-е, не очень доверяя журналисткой и киношной братии, этот «ветеран флота» не захотел приоткрыть тайну «почему не был открыт огонь?» (ведь залп хотя бы двух-трёх ракетных катеров спаренными «ПКР «Термит» (ракетами П-15) по безоружному БПК потопили бы его за пару минут) – не давал интервью, отказался от съемок. Точно известно лишь то, что каперанг Найперт лично знал кап-три Саблина. Ну и то, что по приказу Найперта пограничники лишь сопровождали мятежный корабль, без каких-либо активных действий по его остановке или уничтожению. Флот оружие не применил!

Утром 9 ноября его применила авиация. Кому интересно – может ознакомиться со сложностями по поиску летчиками «Сторожевого» и его бомбардировками в специальных исследованиях военных экспертов: их собеседники – от опытного подполковника-диспетчера до генералов ВВФ – отмечают трудности, связанные со слившимися без линии горизонта свинцовыми морем и небом, о хаосе, что начался в небе из-за несогласованности приказов большого количества начальников, об изощренном маневрировании «Сторожевого» под командованием Саблина. Замечу лишь, что летчикам первоначально предпочли вообще не говорить, какую «цель» нужно бомбить. Лишь через несколько часов, когда экипаж украинских асов стали готовить к тарану корабля бунтовщиков, летчикам- смертникам сказали, кого и что они должны уничтожить… Пока БПК бомбили эскадрилья, а потом – две эскадрильи истребителей-бомбардировщиков, делая один боевой заход за другим, звеньями из трех самолетов, Саблин все время находился на ходовом мостике и стремился вывести корабль из-под бомбовых ударов и обстрела авиационными пушками. Это удавалось в течение нескольких часов. Но когда взрывы повредили рулевое устройство и часть обшивки корпуса «Сторожевого», корабль сбавил ход, задымил, свернул с курса и стал циркулировать на месте. Еще в начале погони и авиабомбежки часть офицеров, оценив последствия, «одумалась» и, решив отказаться от « революционного порыва», стала «вязать» сторонников замполита и освободила командира корабля. Первым делом, «граф» Потульный вскрыл склад с оружием и вооружил себя и офицеров. Как следует из материалов дела, капитан намеревался застрелить замполита, но потом решил, что «правосудию этот гад еще пригодится» и прострелил принципиально безоружному Саблину ногу.

Арестовав раненого Саблина, Потульный вступил в командование и застопорил ход. К остановившемуся «Сторожевому» подошли с обоих бортов корабли с морскими десантниками из группы захвата. Устрашающе стреляя в воздух из автоматов, вооруженные десантники высадились на палубу и стали прочесывать внутренние помещения, выводя экипаж наверх. Подошли и другие преследовавшие корабли, взяв «Сторожевой» в плотное кольцо. Вскоре на палубу в наручниках вывели арестованного хромавшего Саблина. На остановленном корабле после грохота выстрелов и взрывов, рева самолетов и шума машин воцарилась гробовая тишина, что подчеркивало мрачную и торжественную обреченность момента. Моряков экипажа-бунтаря вывели и под охраной построили на верхней палубе. Кто-то из десантуры матюкнулся в адрес Саблина. Александр Шеин (единственный из участников тех событий не отрекшийся от замполита) помогавший своему раненому командиру спуститься по трапу на стоявший у борта «Сторожевого» катер, в ответ на злобный мат десантника ответил: «Запомните этого человека на всю жизнь! Это настоящий командир, настоящий офицер советского флота!..» Саблин, бледный от потери крови и «бурной ночи» попрощался с матросами: «Прощайте, ребята! Не поминайте лихом!..»

А судьи кто?!

Всех моряков «Сторожевого» доставили в Ригу и разместили в береговых казармах, офицеров и мичманов отдельно от матросов. Работники КГБ, в том числе прибывшие из Москвы, немедленно приступили к допросам. На следующий день – 10 октября с Саблиным лично беседовали прибывшие в Ригу Главком ВМФ адмирал флота Советского Союза Горшков, начальник Главного политического управления СА и ВМФ СССР генерал армии Епишев и сопровождавший их начальник Политуправления ВМФ адмирал Гришанов, хорошо знавший Саблина (с одним из его сыновей – тоже Валерием – Саблин учился в ленинградском морском училище имени Фрунзе). Именно Гришанову Саблин сказал: «Не вздумайте сделать меня сумасшедшим!»

Еще через сутки бунтовщики со «Сторожевого» в наручниках были отправлены самолетами в Москву. Саблина сопровождали два «особиста». Он был без наручников и опирался на костыль. БПК тем временем поставили на ремонт в Лиепае. «Подлечив», «Сторожевой» перевели в другой класс кораблей. Ему сменили название, тактический и бортовой номера, а также бОльшую часть команды и перегнали на Тихоокеанский флот. Со всех кораблей, участвовавших в пресечении «четвертой революции», «особистами» собрали вахтенные журналы. Через неделю их вернули, но без листов, фиксировавших любую информацию о происходившем 8-9 ноября 1975 года. По флоту не было издано ни приказов, ни директив, везде и всюду воцарилось молчание . В Москве, в Лефортове в условиях строжайшей секретности началось следствие и выяснение всех обстоятельств ЧП. Саблин сразу взял всю вину на себя, никого не причислив к своим «сообщникам». Но историки полагают, что, скорее всего, они были у него не только на «Сторожевом» (в том числе и отсутствовавшие по разным причинам в момент выступления), но и на других кораблях. В частности, в Кронштадте – в соединении строившихся и ремонтирующихся кораблей. В целях конспирации, фамилии «сочувствующих» Саблин не раскрывал даже своим товарищам по выступлению.

Следователи КГБ всеми способами старались выбить из моряков нужный им компромат. И зачастую достигали своего. Ведь перед всеми подследственными первые два месяца висела самая страшная статья – измена Родине. Потом статью для большинства изменили на «групповое неповиновение», «выявив» лишь одного активного сообщника Саблина – матроса А. Н. Шеина. Он был привлечен к суду и получил 8 лет тюрьмы. Остальных постепенно выпустили на свободу, взяв подписку о неразглашении того, что произошло на «Сторожевом». Многих старшин и офицеров разжаловали, часть – уволили. Демобилизовали и большинство матросов. Следствие по делу о бунте на «Сторожевом» продолжалось несколько месяцев. С самого начала Саблину были предъявлены обвинения в измене Родине (попытка угнать боевой корабль за границу). Обвиняемый эти «инсинуации» счел абсурдными: в таком случае, зачем нужно было дожидаться прихода «Сторожевого» в Ригу и угонять корабль без боеприпасов, если проще и эффективнее было осуществить «переход на сторону США новейшего ракетоносного корабля со всем экипажем и полным боекомплектом на борту» при стоянке на Кубе?!

Из рассказа Олега Добровольского – в 1976-м капитана юстиции, следователя столичного КГБ СССР по «делу Саблина»:

«Я был младше его на год. Не знаю, почему бросили меня на это дело. У меня ведь был совсем другой профиль. Но уже считалось, что я умею находить общий язык с самыми трудными подследственными. И я стал допрашивать Саблина…

У Саблина была возможность прийти в Ленинград, каким бы невероятным ни казался его план. Ведь шансы Руста ( его дело тоже вел я) долететь до Москвы и посадить самолёт на Красной площади теоретически были равны нулю.

Да, давление на меня, конечно, было. Саблину пытались навязать самую позорную для офицера версию – побег в другую страну, в Швецию. Мой подследственный объяснил, что уходил от навигационных опасностей курсом двести девяносто градусов, на норд-вест. Но в обвинительном заключении никакой Швеции нет. В вину ему вменялось совсем другое: попытка изменения государственного строя.

То есть попытка угона корабля в Швецию не доказана.

«Шведская версия» быстро пошла гулять по начальственным умам, потому, что были, как говорится, печальные прецеденты. После «случая с Артамоновым» было и другое ЧП: в мае 1962 года к берегам острова Готланд лейтенант Плешкис пригнал вспомогательный корабль советского Балтфлота. Встал на якорь и попросил политического убежища. Шведские власти его приняли, а корабль увёл в родную базу помощник советского военного атташе в Стокгольме капитан 3-го ранга Коновалов.

Так что шведские берега стали притчей во языцех…

На «шведской версии» настаивали Председатель Верховного суда СССР и Главная военная прокуратура. Саблин же мне так говорил «Я бы мог уйти на Готланд за час… Шёл же на норд-вест, потому что справа по курсу были мели». И ещё: «Бардак на флоте проявился даже в том, как нас задерживали. Достаточно было бы закрыть боковые ворота в устье Даугавы». Самолёты и в самом деле сразу «Сторожевой» в море не нашли. Обстреляли поначалу сухогруз, едва не потопили.

…Вообще следствие по делу Саблина было несложным. Я гарантировал ему объективность, и все листы протоколов он подписал. Практически он ничего не скрывал… Никаких очных ставок не проводили – не было противоречивых показаний. Его приносили из изолятора на носилках. Сначала ходил на костылях. Потом, по рекомендации врачей, его стали приносить на носилках. Он располагался в кресле полулёжа-полусидя, чтобы не тревожить раненую ногу. Мы пили чай и говорили не только о том, кто за кем гонялся на корабле. Это был интересный собеседник. Я порой заслушивался. Начальник подтрунивал: «Смотри, он и тебя разагитирует». Ну, мне-то что, а вот генералу армии Епишеву, начальнику тогдашнего Главпура, спорить с ним трудновато было. Тот прилетел ещё в Ригу по горячим следам. В окружении политических генералов. Посмотреть, так сказать, на балтийского Шмидта.

«Ну что тебе, сынок, не хватало?! Чем тебя советская власть обидела?»

Саблин отвечал. И – как козырями – ленинскими цитатами крыл. Епишев ему что-нибудь внушает, а он: «А вот Ленин иначе думал!» И номер тома, страницу…

Епишев в шоке. Другие подходили, диспут продолжался в том же духе… Запас сведений и фактов по всяким ЧП и безобразиям в Союзе у него огромный был. Умел расспрашивать матросов, возвращавшихся из отпусков.

По правилам ведения протокола требовалось крамольные мысли записывать в сослагательном наклонении: «Подследственный такой-то заявил, что в СССР якобы нет демократии». Боялись даже у нас такой, «протокольной», пропаганды. А он – открытым текстом, в полный голос…

Хорошо держался. Иногда производил впечатление фанатика. Слишком твёрд. Кстати, психиатрическую экспертизу не проводили… Меня же настораживало то, что он верил в своё изначальное предназначение. Подчёркивал, что он в этой роли не случаен, что в прошлом веке был такой народоволец, участник покушения на Александра II, Николай Саблин. Застрелился в тридцать два года при аресте. И у Ленина одним из псевдонимов была фамилия Саблин.

Что ещё?! Пограничные катера пёред бомбёжкой ушли. Пробоины в борту были…

Дело Саблина заканчивал не я, а мой коллега. Меня срочно направили в Тбилиси по поводу взрывов там…

Уголовное дело сначала возбудили против четырнадцати человек. Но не хотели создавать перед очередным съездом КПСС видимость большой подпольной организации. Плохой сюрприз съезду. Поэтому судили только двоих: Саблина и Шеина.

На суде я не был. И «вышку» Саблину никак не ожидал. Даже расстроился, знаете ли. Есть в гибели Саблина своя загадка. И из самого последнего его письма видно, что и он никак не ожидал смертного приговора. Кем-то очень обнадёженный, он просил родителей прислать тёплые вещи и дорожные продукты. Это было в конце июля, а 3 августа – пуля в затылок…»

А это выдержки из документа «Особой папки» ЦК, одобренного доброй дюжиной кремлевских старцев еще до окончания следствия по «делу Саблина»: «Установлено, что Саблин, попав под влияние ревизионистской идеологии, на протяжении ряда лет вынашивал враждебные взгляды на советскую действительность. В апреле 1975 года он сформулировал их в письменном виде, записал на магнитофонную ленту, а во время событий на «Сторожевом» выступил с антисоветской речью перед личным составом. Политическая «платформа» Саблина включала набор заимствованных из буржуазной пропаганды клеветнических утверждений об «устарелости» марксистско-ленинского учения и «бюрократического перерождения» государственного и партийного аппарата в СССР и призывы к отстранению КПСС от руководства обществом, к созданию новой «более прогрессивной» партии. Весной 1975 года он разработал детальный план захвата военного корабля, который намеревался использовать как «политическую трибуну» для выдвижения требований об изменении государственного строя в СССР и борьбы с Советской властью. Он организовал и осуществил самовольный угон большого противолодочного корабля за пределы советских территориальных вод. Эти его действия квалифицированы как измена Родине...»

Под этой «бумажкой», стоившей Валерию Саблину жизни, подписи председателя КГБ Андропова, Генерального Прокурора Руденко, министра обороны Гречко и председателя Верховного Суда СССР Смирнова. А на полях четко видны росписи Брежнева, Суслова, Пельше и других членов тогдашнего высшего партийного руководства СССР по результатам поименного голосования за смертный приговор Саблину. Все «за». Все в точности так, как бывало при Сталине в тридцатые годы. Формально же судьба борца с режимом должна была решиться на суде. И Верховный Суд СССР ее послушно «решил»: военная коллегия в составе (моряков в этот синклит не включили) председателя генерал-майора юстиции Г.И.Бушуева, народных заседателей генерал-майора инженерных войск Б.В.Козлова и генерал-лейтенанта И.С.Цыганкова при секретарях полковнике М.В.Афанасьеве и служащем СА В.С.Кузнецове, с участием государственного обвинителя старшего помощника Главного Военного Прокурора генерал-майора юстиции В.С.Шантурова и защитников адвокатов Л.В.Аксенова и Л.М.Попова на своем заключительном закрытом заседании 13 июля 1976 года приговорили коммуниста, военного моряка Валерия Михайловича Саблина к расстрелу. С лишением воинского звания, ордена и медалей, но без конфискации имущества (обычно данная статья предусматривала и эту акцию) «за неимением такового».

Незадолго до этого Саблину разрешили первое и последнее пятиминутное свидание с женой и малолетним сыном. Они едва узнали его, похудевшего, с выбитыми передними зубами (вторая бригада следователей, очевидно зная предопределенность судьбы подследственного, выбивая показания о товарищах, уже не церемонилась с моряком – изуродовали руку, лицо). Как рассказывали Нина Михайловна и Миша, он был измучен, но не собирался сдаваться. И его ввалившиеся глаза по-прежнему лихорадочно блестели. Он надеялся на торжество справедливости или просто старался подбодрить подавленных близких, с которыми даже проститься по-человечески не позволили. Короткое свидание без объятий, с прощальными поцелуями через широкий тюремный стол, под ним Валерий Михайлович прятал руки в наручниках.

Валерий Саблин с женой и сыном

В последних письмах Саблина родным было несколько его рисунков, изображавших Дон Кихота, сражающегося с ветряными мельницами. На одном из них были написаны слова Рыцаря Печального образа: «Намерения мои направлены всегда к хорошей цели: именно – делать всем добро и никому не делать зла!..» На суде в последнем слове Саблин, в частности, сказал: «Я люблю жизнь. У меня есть семья, сын, которому нужен отец. Все....»

Приговор был окончательным и обжалованию в кассационном порядке не подлежал. По свидетельству очевидцев, жесткая кара была неожиданной для Саблина. Сразу после объявления приговора, не дав опомниться, к нему подскочили несколько охранников, заломили назад руки, надели наручники, заклеили рот черным пластырем, выволокли из зала заседания. По одной из исследовательских версий, Саблин попался на удочку следствия, использовавшего старый прием ОГПУ – НКВД, уверившего его: судьи постараются принять во внимание в качестве смягчающих обстоятельств чистосердечные признания по ряду эпизодов обвинительного заключения. Якобы о том, что Саблин надеялся на сохранение жизни, свидетельствует и то, что он просил переслать ему теплые вещи.

Может быть и так, но куда вероятнее, что таким способом Саблин поддерживал некоторую иллюзию у родных, что жизнь у него не отнимут. Что же касается приемов гэбистов, скорее всего, прямолинейный Саблин и не пытался убедить следователей, что не нарушил корабельного устава – он знал, что превысил полномочия, насильственно отстранил от командования капитана…

По некоторым сведениям, после вынесения смертного приговора Саблину было предложено отказаться от своих взглядов, признать их ошибочными – в обмен на сохранение жизни и длительный срок тюремного заключения. Но военный офицер отказался. Его просьбу о помиловании Президиум Верховного Совета СССР молниеносно (обычно принятие таких решений требовало месяцы, а то и годы) отклонил 2 августа 1976 года. А 3 августа мятежного коммуниста не стало. «Исключительная тяжесть» совершенного Саблиным преступления, тем не менее, не повлекла за собой ни человеческих жертв, ни разглашения военной тайны, ни каких-либо иных, кроме политических, последствий. Некоторые эксперты полагают, что решающим фактором при определении его участи было то, что партийные «верхи» испугались выступления моряков, призывавших к переменам в СССР. Якобы, Брежнев и его окружение не могли не понимать, что такие, как Саблин, своими действиями не только посягали на их личное благополучие, но и приближали крах системы, недовольством которой была заражена часть советского общества. Немногие осмеливались об этом заявлять. На флоте это вообще был один человек да еще сделавший это открыто, мощно и отчаянно. Может быть, и испугались. Мне эта версия представляется чересчур простой. Вероятнее всего, режим решил преподать урок всем «недовольным» в армейской и флотской среде.

Преступление, подвиг, поступок, дело?!

Феномен Саблина волнует сограждан до сих пор.

Его сравнивают с лейтенантом Шмидтом, декабристами, народовольцем Степуриным… Все это некорректно и недопустимо: разный контекст истории.

Его обвиняют в том, что он поставил под угрозу жизни почти 200 моряков. Извините, но приказ на уничтожение «своего» судна отдал руководитель государства и продублировали его подчиненные. Замполит экипаж не вооружал. Он рассчитывал на силу слова.

Говорят, что как офицер он не имел права покушаться на власть командира, самовольно вступать в управление кораблём… Но в том-то и дело, что Саблин был не просто офицером, он был политическим работником, комиссаром, представителем партии на корабле. И хотя он действовал в одиночку, на свой страх и риск, фактически он представлял те относительно здоровые силы партии, которые спустя десять лет поведут страну к обновлению и демократии. Не знаю, правда, понравилось бы капитану это новое «человеческое» лицо партии или нет…

Юристы, причастные к делу Саблина, и сегодня комментируют его «преступление» во многом с тех же позиций, с каких смотрела на этого офицера брежневская верхушка в 1976 году: пересмотр дела военной коллегией в 1994 году привел не к реабилитации ВМС, а к новому приговору – теперь уже к 10-летнему тюремному заключению расстрелянного офицера. Абсурд, да и только.

А присягу Саблин нарушил лишь формально. Объективно же его действия направлены не на измену Родине, а на освобождение Родины от тех пут – экономических и политических, – которые связали ее по рукам и ногам. Маршал Брежнев тоже принимал военную присягу и как военный человек (Верховный Главнокомандующий Вооружёнными Силами страны) подлежит юрисдикции военной прокуратуры. На мой взгляд, он в гораздо большей степени, чем Саблин, заслуживает обвинения в измене Родине, ибо он своими действиями, точнее – бездействием, уклонился от выполнения воинского, государственного и партийного долга. Он, возможно, прошляпил исторический шанс, данный стране хрущёвской «оттепелью», он привёл и свою «родную» партию к идеологическому банкротству, и государство – к экономическому кризису, и армию – к подрыву боевой мощи.

Как главковерх именно он, между прочим, несёт прямую ответственность за серию военно-морских катастроф, случившихся в годы его правления, за зарождение и расцвет «дедовщины», за вторжение в Чехословакию, за развязывание войны в Афганистане… Вот и выходит, что Саблин, выступивший против облечённого высшей властью изменника Родины, не может быть назван предателем. Или нет?! Или вообще не было шанса без шока завершить 80-летнюю историю советского социализма?!

Однако, очевидно, что слова Саблина о бедах страны, о её корыстных и бездушных вождях, возможно, были самыми первыми словами правды, сказанными матросам официально, поэтому и убеждать их, агитировать почти не пришлось. Что же до тех вояк, что не приемлют саблинского нарушения военной присяги: арестовал командира, взял командование кораблём и перестал подчиняться приказам вышестоящих начальников…. Все так, но отчего тогда про декабристов – кадровых военных орган, на минуточку, советской, а теперь российской Минобороны непрестанно пишет «Русские офицеры… честь свою ценили выше, чем присягу».

Что же – русским офицерам можно было ценить свою честь выше, чем присягу, а советским – нет?!

Меня, например, ужасно мучает вопрос: был ли Саблин действительно правоверным марксистом, фанатом учения или просто грамотным комиссаром, понимавшим, что матросы и прочие граждане были психологически не готовы действовать в середине 70-х вне рамок этого вероучения, впрыснутого в мозги миллионов людей, и поэтому пользовался коммунистической фразеологией, её лозунгами и постулатами, чтобы не оттолкнуть соотечественников, чтобы говорить с ними на одном языке?! Как объяснял офицерам «Очакова» его гуру – П. Шмидт: « «Царь мне нужен потому, что без него чёрная масса за мной не пойдёт». Ведь увлекался этот странный моряк далёкими от марксизма идеями академика Вернадского. И даже написал о нём диссертацию.

Хотя Саблин, как и все моряки, да и несколько поколений «гражданских» соотечественников воспитывался на беспрестанном воспевании революционного насилия, отчего-то именно его порыв – абсолютно политический, к тому же – не находит в отдельных умах даже понимания. А вы вспомните фильм «Броненосец «Потёмкин»: матросы, разъярённые недоброкачественным борщом, выбрасывают офицеров за борт и, в конце концов, уводят боевой корабль в чужую страну. Все они – беззаветные герои. Другая страница из истории русского флота: бунт на крейсере «Память Азова». Матросы, недовольные всё тем же борщом, берут на штыки командира корабля, убивают кувалдой инженера-механика, стреляют в только что назначенных на корабль девятнадцатилетних, ни в чём не повинных мичманов и, конечно же, зачисляются советскими историками в герои. Матросы «Авроры» убивают своего командира – их портреты на музейных стендах. Примерам несть числа. Так что удивление «Как подобная мысль могла прийти в голову советскому офицеру Саблину?!» просто нелепо.

Честно говоря, я, как и офицер Саблин, верю в «животворящую» силу слова, особенно если она формулирует человеколюбивую идею, стимулирующую созидательные действия. Мне кажется, этот бесстрашный моряк из племени тех самых «русских мальчиков», о которых Достоевский со «знанием предмета» написал: «…Они не станут тратить время на расчёты – поступят, как велит им совесть, часто даже будучи уверенными в самых ужасных для себя последствиях… В минуты опасности для Отечества оставляют дом, невесту, мать – и идут добровольцами, ополченцами, чтоб стать героями Бородина; забывают о своей тысячелетней родословной, и благах, и привилегиях, кои она им обеспечивает, обрекая себя на виселицу, на кандалы, выходят на Сенатскую площадь, ибо честь и слава Отчизны, освобождённой от крепостного права и подчинения немецкой чиновной бюрократии, для них превыше благ и привилегий спокойного ничегонеделания…

Нетерпеливы русские мальчики; им хочется сразу всего, одним разом, либо пристукнуть весь мир зла и несправедливости, либо обнять и жизнью своей защитить его красоту от прихлопывания других. Всё или ничего…»

Я слышала не одно презрительно- скептическое мнение:

«Ну и чего добился Саблин своим выступлением? – Двух пуль: одну – в ногу, другую – в затылок…»

Или высокомерное: вот некоторым незрелым умам отдельные умные книжки не следует давать читать…

Ну, если вы комфортно себя чувствуете со своими мыслями в режиме очередных «потемок» – бог в помощь.

Но все-таки я скажу вам, чего добился кап-три Валерий Саблин: он ценой жизни спас честь своего поколения «молчальников», прокричав в закрытый эфир то, что через пятнадцать лет написали все издания и сказали все политики страны.

Вот только не хотелось бы, чтобы в нарастающей тоске по светлому застойному прошлому, общество забыло, что брежневский «тихий омут» отнюдь не был мультиформатным Ренессансом, он, как и всякая режимная зона, всего лишь законсервировал бедность и бесправие своих «подданных».

Вместо эпилога.

В год гибели Саблина на экраны страны вышел фильм о Брежневе «Повесть о коммунисте» – в декабре 1976-го советский народ заставили, как семейное торжество, отмечать 70- летие генсека. Офицеров всех флотов обязали смотреть эту гремучую смесь мадригала с некрологом в организованном порядке. Более того, в конце просмотра захватывающего шедевра флотские политруки пытались организовать коллективное исполнение «Интернационала». Моряки безмолвствовали. Вероятно, ощущали себя дезориентированными в жутком Зазеркалье, где по одну сторону зеркала расстреливали настоящего коммуниста, а по другую – щеголял очередными «эполетами» коммунист мнимый.

Челябинск, Екатерина Истрицкая

* Продукты компании Meta, признанной экстремистской организацией, заблокированы в РФ.

© 2015, РИА «Новый День»