Сегодня в Копейске похоронят Отто Фишера – старейшину старейшин Южного Урала.

Как уже сообщал NDNews.ru, он умер 21 ноября в возрасте 102 лет. Этот русский немец (самарец – москвич – копейчанин) «охранял» няню и детей Сталина и пек хлеб для копейских уголовников. Он был огэпэушником и репрессированным «в одном флаконе», несчастливым человеком, самым светлым пятном в жизни которого был футбол. Ему посвящена колонка Екатерины Истрицкой:

«Отто Фишера у нас знали как старейшего фаната «Спартака» из Копейска. Но у поволжского немца до копейской – разделенной на две части (арестанта и надзирателя) были еще две жизни: в Николаевском уезде Самарской губернии Российской империи и в столице СССР.

Новости «Новый Регион – Челябинск» в Facebook*, Одноклассниках и в контакте

Так случилось, что познакомились мы с Отто Константиновичем в 2000-м году, когда для одного из проектов я пыталась собрать из осколков мозаику о копейском периоде доктора Бейвеля – значительной фигуры дореволюционного Челябинска.

Нет- нет, Александра Францевича Отто Константинович не застал, не знал, позже, правда, слышал немало хорошего. Я же просто была очарована его импрессионисткой грустью по бездарно «сложенной» обстоятельствами и власть имущими жизни и …здравомыслием. Прибавьте к этому абсолютно свободный стиль рассказа – и, может быть, ощутите дуновение прошедшего XX-го века, читая фрагменты расшифровки «автобиографии» Отто Фишера:

«Я бы хотел как папа- мама быть учителем. Они все предметы преподавали в нашей школе. Мама была еще и библиотекарем Жили мы в самой большой, между прочим, части Российской империи – Республика Поволжских Немцев была крепкой, большой, перспективной. Мне даже пяти лет не исполнилось, когда родители умерли. Как ни удивительно, я помню запах – крахмальных белых полотенец и рубашек, чистоты и яблок, горчицы и отцовского табака – запах дома…

А вот так получилось, что ни образования толком не получил, ни профессии по душе.

Сиротами мы с братьями остались, аккурат, в 17-м году. Вот думаю, как бы меня не угораздило до следующего 17-го дожить. У нас в роду – по двум линиям, или даже по трем, долгожителей немало. Прадед – тоже Отто – на этом свете почти на 110 лет задержался…

После смерти родителей меня и братьев – Артура и Вильгельма забрали в Маркштадтский интернат. Поскольку шла гражданская война, и в город попеременно входили то белые, то красные, преподаватель музыки разучил с нами 2 гимна – «Марсельезу» и «Боже, царя храни».

Из приюта нас мамины братья разобрали. Меня дядя Саша – Алекс Богданович Герлингер – в Москву увез, куда он перебрался еще в 1907-м году. Он был бухгалтером, работал в банках всю жизнь, потом в Австро- швейцарском трамвайном обществе. Жена его – тоже Александра – медичка. В Первую Мировую была сестрой милосердия в прифронтовом госпитале, кажется, в Екатеринославе. Потом тоже в военной хирургии служила. С дореволюционных времен еще ухаживала за первыми лицами государства. Дважды ее вызывали к семье императора Николая II – кто-то из дочек царских упал, кажется, девчонка руку вывихнула или сломала…

Дядя с тетей ко мне хорошо, заботливо относились. В их честь я и сына своего назвал Александром.

У них была большая, по тем временам вообще шикарная, 3- комнатная квартира. Своих детей у них не было, но они не хотели, чтобы я их называл мамой-папой, не хотели, чтобы я забыл родителей, и я их звал дядя-тетя. Они очень много со мной занимались, особенно русским языком – я же, когда меня привезли в Москву, на нем практически не говорил, поэтому и в школу пошел в 9 лет. Тетя с дядей даже не отдали меня тете Маше – маминой сестре – она за всеми нами – Артуром, Вили и мной – из Америки специально приплывала в 24-м или в 25-м году. Хотела дать нам хорошее образование – она вышла замуж за немецкого профессора, эмигрировавшего в Штаты. Мне тогда было лет 12. В 1942 –м и частенько позже я думал, что вот зря не отдали. А с другой стороны, ее муж, вроде бы собирался в Венском университете преподавать. Застали бы войну в Австрии – угодил бы в другую мясорубку…

В ОГПУ меня «отобрали» по конкурсу. Я тогда, это был 1932-й год, на тормозном заводе (МТЗ) краны собирал и учился на вечернем. На дневной мне как интеллигенту, то есть неправильного социального происхождения, поступить ни в один институт не удалось. Я хорошо сдавал вступительные экзамены, но брали, в первую очередь, «дубов» (некоторые еле-еле лепетали при поступлении) из рабочих и крестьян.

Так я стал оперативником. Нас сразу к Кремлю прикрепили. Для охраны кремлевского начальства и подбирали: чтобы из простых, но смышленых, городских, чистеньких, с московской топографией знакомых, – не только парадной, конечно. «Вальтер» дали сразу. Я хороший спортсмен был (бильярдом до сих пор увлекаюсь) форму же спортивную никогда не терял…

Это была не очень интересная работа. Ты как бы на обочине жизни, ни в чем не участвуешь. Только наблюдаешь, и то издали. Охрана тогда многим для форсу полагалась: к военачальникам вообще было не подойти, а скольких скромненькая машинка ночью – никто не вступился – в подвалы да на расстрел увезла…

Да, это была неинтересная (на мой вкус), но сытная жизнь – каждый месяц мы на Лубянке получали боны, и на них каждую неделю отоваривались. Да в универмаге, не в конторе, конечно. Не знаешь, что такое боны?! Да уж не наставница для малолеток, конечно, и пишется с одной «н», – это кредитки, потом так чеки называли, если помнишь, для тех, кто в «Березке» прибарахлялся.

Штатская одежда у нас была на оба сезона, кроме формы. Отличного качества. И ведь все отечественное. Советское, то есть, было – от, извините, маек до шляп с галстуками.

В «четверке», в «шестерке» я служил. «Находил» за свою оперативную работу солидный километраж – наверняка, не короче линии экватора.

Особенно много за Молотовым «прошел» – этот любил пешком прогуливаться, ну, и мы за ним следом вышагивали.

Берия, наоборот, ходить пешком избегал.

А, всех их я видел – и Жемчужину (всегда «вкусно» пахла – духами ), и Аллилуеву – она, кстати, некрасивая была. Нарядная, это да. На похоронах ее мы были. Обстановка была такая жуткая, стылая. Все боялись чего-то, хотя нам никто ничего не говорил. Сталин мерз сильно. На похоронах был в шубе, не хуже царской – волк наружу, ну, в смысле, мех. Одно время сопровождал я няню сталинскую, когда она вела детей в школу – обычную, на Малой Никитской.

Сталина, врать не буду, не охранял – его «девятки» вели.

Но часть пути я его один раз сопровождал: когда в день гибели Кирова он вместе с Микояном и прочей свитой выезжал в Ленинград. Они ехали на двух мерседесах, а мы- конвертом – на «эмках». Я был в машине, что шла сзади.

Видел я и всесоюзного старосту Калинина, и Тухачевского, и Ворошилова, и Буденного, и Кирова – он такой невидный был, в фуражке, кожаной куртке- тужурке. На вокзале мы наблюдение вели, когда он приезжал.

Горького видел, и Толстого – не Льва, графа, конечно, а Алексея. Выглядел тоже так не по рядовому. Лемешева с Козловским видел, Уланову, Орлову, Шульженко, Качалова… Мы с ними «знакомились», когда мероприятие «вели», когда дороги на концерты – съезды творческие охраняли, на вокзале знаменитостей встречали…

Один тут корреспондент меня как-то спросил, может, мол, и Ленина видели?! Ни черта истории не знают, все путают… Даже не знают, кто такой Авель Енукидзе был, да…

Кстати, в домовой книге – где тогда регистрировали прописку, мы – оперативники до 35лет – все должны были записываться как «студенты МГУ». Сборных пунктов у нас было несколько – Сокольники, Мытищи… И когда трудовые книжки стали выдавать – тоже ОГПУ местом работы не писали, причисляли нас ко всяким продскладам. Я и при конторе Мосглавресторана числился, и при Москворецком показательном универмаге – такой конструктивисты магазин отгрохали в 35-м на Даниловской площади, ну, знаете, у Госзнака, он теперь Даниловским и называется.

Тогда я и подумать не мог, что это самое лучшее время моей жизни. Думал, вот, окончу институт, женюсь…

Это было самое лучшее время потому, что я строил планы. Думал, что выбрать в жизни.

А потом уже выбора у меня не было – выживал, как получалось. Это самое худшее для человека.

В 41-м меня призвали в армию, попал в 58-й стрелковый, на Смоленско- Ельнинское направление… Но через три месяца меня по указу сталинскому, как «врага народа» – в данном конкретном случае, который стал «общим» для «контингента» всех русских немцев, – по национальной «квалификации» – из армии взашей – и на Урал, на Бакалстрой.

Ну, строить ЧМЗ. Можно, я не буду рассказывать,– нет настроения – как мы жили тогда – в огромном котловане, что сами и рыли?! Мне было не так тяжело – хуже всего пришлось семейным – во время дождя отцы держали над детскими головками брезент, больше им своих детей защитить было нечем…Этот комбинат стоит исключительно на костях русских немцев…

В 1942 – м меня отправили на кирпичный завод в Потанинский лагерь. Так я оказался в Копейске, за колючей проволокой. Всех моих родственников, и московских, в том числе, еще в 41-м депортировали в Казахстан…

Я работал честно, хорошо. Помогал другим, кто был не таким выносливым. Мы все друг другу помогали. Немцы, виноватые лишь тем, что предки были не славянами-грузинами….

После войны стал спецпоселенцем. Никуда нельзя выезжать. Паспорта вообще не было. Будущее неясно – нам ведь про «перспективы» никто ничего не говорил. Влюбилась в меня местная вдовушка. Предложила пожениться. Немногие рисковали связать свою судьбу со спецпоселенцем – немцем. Я не был от нее без ума. Но у нее был дом. А у меня ни кола, ни двора. 33 года. Вот и стали мы растить ее детей да народившегося своего. Без любви – семейная жизнь сплошная каторга. Но я Аннушке – светлая память – благодарен. Уже за то, что увидела во мне человека.

В 56-м нас «освободили»: можно было голосовать, выдали документы. Можно было уехать, но в Москве – Ленинграде жить не дозволялось. Но мне уже ехать было некуда, не к кому, невеста моя московская давно погибла, дядя с тетей тоже в Москву не вернулись.

Я решил остаться на службе в колонии. Немцев там уже не было – их места «заняли» уголовники. Я сначала заведовал пекарней колонии. Сейчас это 15-я колония Копейска…

Потом во мне оценили способности снабженца и честность со здравым смыслом. Поручили перестроить колонию. Полностью. Мы сносили засыпные бараки, строили (зачастую, быстрее и качественнее, чем иные жилые дома и учреждения в гражданском Копейске) нынешние кирпичные здания колонии.

Дом, где живу, – у сторожевой «колониальной» вышки, тоже сам строил вместе с заключёнными…

Глухая эта стена и проволока – ежедневное напоминание, что жизнь мне отвели несвободную. Я не имел права жить, где хотел, не имел права учиться, не мог сделать то, для чего чувствовал себя рожденным.

Всю жизнь чувствовал одни ограничения… Дядя с тетей думали, что я многого могу добиться. А я не сумел реализоваться, только выживал. Это не жизнь, а сплошное мучение и огорчение. Я бы её вернул Богу. В ней не было никакого смысла – мне невозможно было думать, тем более, строить свое будущее самому».

Челябинск, Екатерина Истрицкая

* Продукты компании Meta, признанной экстремистской организацией, заблокированы в РФ.

© 2015, РИА «Новый День»