В начале 20 века в Европе и во всем западном мире русский большевизм воспринимался такой же серьезной угрозой, какой сейчас является радикальный ислам. Такое мнение высказал вице-президент Российской ассоциации политических консультантов Андрей Максимов в рамках спецпроекта, посвященного событиям 100-летней давности и перспективам современной России. По его оценке, революция 1917 года стала трагическим эпизодом истории России, но в целом для человечества это был необходимый этап развития.

Нужно было пройти через этап слома системы демократии и классового общества, чтобы 20 век получился таким, каким он в результате получился. По большому счету это был радикальный социально-политический эксперимент, который в значительной степени повлиял на судьбу всего земного шара. То, что это произошло в России, что ж – так получилось… Запад в результате получил систему социальных гарантий и ограничения произвола монополий, общество потребления как альтернативу марксизму.

Действительно страшной трагедией для России стала гражданская война. Ленин в своих работах писал, что империалистическая война должна перейти в гражданскую, чтобы эксплуатируемые классы могли добиться свободы и политической власти. Но проблема заключается в том, что во время гражданской войны значительное число политических групп оказалось в стане «врагов народа» и в результате было уничтожено. Если в период Февральской революции в процессе участвовало достаточно большое количество партий социалистической ориентации, в частности, эсеры – кстати, часть из них, левые эсеры, поддержали и Октябрьской переворот – анархисты и некоторые другие, то к концу гражданской войны образовалась однопартийная система, которая не подразумевала ни плюрализма, ни демократии, ни выборов, а если и предполагала, то только как нечто внутрипартийное, лишающее политических прав большую часть населения.

Это была большая ошибка. Если бы по окончанию гражданской войны удалось сохранить левый социалистический фронт с возможностью демократических процедур внутри него, то, возможно, история пошла бы несколько иначе. Во всяком случае, несколько моделей социализма состязались бы между собой. Да и насилия было бы намного меньше. Чем уже секта – тем более строга она к своим адептам и безжалостнее к сомневающимся.

После прихода к власти большевики были вынуждены подписать Брестский мирный договор. К сожалению, в результате были отданы огромные территории, огромные материальные ценности, что позволило немцам вести войну против Антанты еще достаточно долго за счет тех ресурсов, которые получила Германия на оккупированных территориях Украины, Белоруссии и Прибалтики.

«Брестский мир» – это, конечно, была ошибка с точки зрения союзнического долга. Для западных союзников это было сепаратное преступление, так как договор был двусторонним и не учитывал интересов других стран Антанты, но другого варианта выжить у большевиков в то время не было.

Во-первых, за месяц до большевиков в январе 1918 года мирный договор с немцами и австрийцами уже подписали украинские сепаратисты из Украинской Народной республики. Сейчас об этом мало кто помнит. Они практически перешли на сторону неприятеля и обрушили фронт на Украине. Большевистское восстание в Киеве было подавлено. Немцам обещали поставки руды, продуктов питания и всего необходимого из Украины. Потом правда, в апреле немцы с ними церемониться не стали и после заключения мира с большевиками этот сепаратистский балаган в Киеве разогнали, полностью оккупировали Украину и создали нормальное марионеточное правительство.

С другой стороны, большевики обещали мир стране во что бы то ни стало. В этой ситуации они не могли не заключить Брест-Литовский договор, но, конечно, могли попробовать затянуть его подписание хотя бы на полгода. Это и делал Троцкий, распространяя призывы к забастовкам и восстанию в немецком тылу. Но государственная машина у кайзера в это время оказалась сильнее. Несогласных расстреляли, забастовки с требованиями мира подавили. Между тем, советская власть тогда находилась в системном политическом и управленческом кризисе, поэтому большевики были вынуждены принимать решения не на долгую перспективу, а чисто тактически – чтобы не дать захватить Петербург германской армии, которая начала наступление, и с которой разоружившаяся Россия воевать особо не стремилась. Тем более большевикам приходилось одновременно вести и внутреннюю борьбу с левыми эсерами, которые не поддержали сговор с врагом.

Сейчас можно говорить о том, что стоило потерпеть еще пару месяцев, и Германия бы рухнула сама в условиях войны на два фронта без тех ресурсов, которые она получила от России. Но оставалась ещё Украина, которая вела себя не лучше, чем сегодня. История не имеет сослагательного наклонения. Подписание Брестского договора позволило большевикам выиграть время и в конце концов реализовать свой социальный эксперимент.

Но сначала нужно было пережить интервенцию, которая в значительной степени стала следствием «Брестского мира». Страны Антанты вторгались как на территорию России, которая была под контролем «белого движения», так и ту, которая контролировалась либо «красными», либо оккупационными силами Германии, либо сепаратистскими группами. С моей точки зрения говорить о том, что в тот момент интервенты преследовали гуманитарные цели, конечно, не приходится. Они, во-первых, хотели получить контрибуцию, экономические выгоды от той стороны, которая с их точки зрения, предала их. С другой стороны, они пытались не допустить распространения большевизма.

Сейчас все бомбят Сирию, пытаясь не допустить распространения радикального ислама. А в начале 20 века радикальная социал-демократия, а именно большевизм, представлялась угрозой для значительной части цивилизованных стран, их эксплуататорского класса – аристократии и буржуазии. Они пытались создать санитарные кордоны, но при этом не готовы были вести тотальную войну, поэтому, столкнувшись с ожесточенным сопротивлением, начали отступление. Запад хотел вести войну руками русских с русскими, но «белые» оказались слабоваты для этой цели. Гражданская война подразумевает запредельную жестокость с обеих сторон, и в этом отношении победившая радикальная социал-демократия была сильнее, чем «белое движение».

Слабость «белого движения» заключалась, в том числе, в отсутствии концепции будущего – у каждой территориальной группы была своя идея. Революция прошла, но не вызрела. Революция делается для победы какой-нибудь идеологической концепции, но тут была дикая мешанина идеологических концепций, причем все они подразумевали в значительной степени сохранение классового строя. Только большевики радикально выступали за бесклассовое общество. Отчасти к ним близки были анархисты, с которыми у советской власти было наибольшее количество точек пересечения для сотрудничества, хотя анархизм подразумевает абсолютно свободу, а ВКП (б) была во многом тоталитарной структурой – идеологически свободу они признавали, но как прагматики понимали, что классовое насилие необходимо. Поэтому «красный террор», который осуществлялся большевиками против классовых врагов, в той или иной степени после нескольких «волн» закончился только в конце 1939-1940-го года, когда была уничтожена и первая советская аристократия.

После прихода Берии (Лаврентий Берия, генеральный комиссар госбезопасности) можно говорить об окончании «красного террора». Хотя первоначально этот инструмент в значительной степени был в руках губернских начальников. Централизовано он был организован только в столицах: Петербурге и Москве. Та же история с убийством царя показывает, что никакие запреты из центра не влияли на принятие окончательных решений на губернском уровне. При этом в документах об убийстве царской семьи фигурируют совершенно странные фамилии людей, которые являлись не столько большевиками, сколько интернационалистами и эсерами.

В то время население получило первоначальный импульс: теория классовой борьбы и призыв начать борьбу против классовых врагов, дальше они взяли в руки вилы. Если поездить по России, можно увидеть огромное количество руин на месте поместий очень уважаемых людей, которых, собственно, и ненавидеть-то их современникам было не за что: они строили школы, больницы. Тем не менее, все эти дома были сожжены народом, который воспользовался своим шансом уничтожать и грабить классовых врагов.

В то время Иосиф Сталин еще был никем. Он получил власть далеко не сразу, а после борьбы сначала с Троцким, а потом с другими своими соратниками, которые постепенно переходили в ранг «врагов народа». Только в конце 1930-х годов после окончательной зачистки Сталин дал доработать инструменту террора, а потом сам же его и выключил, хотя частично использовал его и позже, но тогда это было необходимо для того, чтобы страна выжила в войне и в условиях послевоенного передела мира.

Однако террор не был его целью. Сталин вообще не был параноиком, с моей точки зрения. Он был жестким управленцем, и когда в его руки попал инструмент террора, он тоже им воспользовался. Но на его месте Троцкий использовал бы этот инструмент гораздо раньше, потому что он ставил перед собой глобальные задачи, в том числе проект «мировой революции», а для Сталина важнее было создать социально-экономическую и политическую альтернативу Европе и Штатам. Я бы назвал Сталина «попутчиком», а потом приобретателем инструмента террора.

Если рассматривать нынешнюю ситуацию, то коммунистическая идеология может исчезнуть лет через 20-30. Сейчас еще есть люди, которые в той или иной степени учили историю в советской школе и продолжают оценивать события с точки зрения марксисткой теории. Эта теория не такая уж и неверная, другое дело – не всегда необходимо устраивать кровопускание, иногда можно пойти другим путем.

Сейчас коммунистическая идея жива, хотя и находится вне коммунистической партии. Потому что та партия, которая у нас называется коммунистической, с точки зрения Владимира Ленина была бы признана оппортунистической. Она не использует терминологию классовой борьбы, не отстаивает интересы эксплуатируемых классов, не стремится защитить работающих по найму и поднять их уровень жизни, участвуя в трудовых конфликтах. Во всяком случае, в тех регионах, где КПРФ получила политическую власть, я не вижу с их стороны попыток добиться серьезных перемен в уровне жизни бюджетников, служащих и рабочих по сравнению с теми территориями, где правит «Единая Россия». КПРФ – это просто ещё один бренд «партии власти». Отсутствие серьезных различий между политическими силами в России сегодня – это инструмент и цена стабильности.

Москва, Мария Вяткина

© 2017, РИА «Новый День»