Игорь Мороков о Полине из шкафа, детях из Сирии и пожарах – в интервью «Нового Дня» (ФОТО)
Какова судьба Полины из Карпинска, которую нашли в октябре 2020 года в шкафу? Как адаптируются на Урале дети, пережившие войну в Сирии? Можно ли предотвратить гибель несовершеннолетних в пожарах? И почему конфликты в школах никогда не закончатся? В День защиты детей мы поговорили об этом с уполномоченным по правам ребенка в Свердловской области Игорем Мороковым. Ответы омбудсмена – в интервью «Нового Дня».
– Игорь Рудольфович, вопросы – от кого, от чего и как защищать детей, вам задают каждый год. Что-то кардинально меняется в ответах на эти вопросы?
– Да, есть важная вещь, к пониманию которой мы пришли в последние три-четыре года в ходе своей работы. Ежегодно в аппарат уполномоченного поступает по 3,5-4 тысячи обращений от детей и родителей. И мы заметили, что количество обращений, в которых установлено, что законные права ребенка явно нарушены, значительно сократилось. Мы научились соблюдать и законные интересы ребенка: развивается в целом инфраструктура детства, строятся новые образовательные учреждения, создаются детские игровые и спортивные площадки и так далее. Но в то же время общее количество обращений не сокращается. Происходит то, что мы называем «несоблюдением наилучших интересов ребенка». Это разные понятия – законные интересы и наилучшие интересы.
Приведу пример. Мы отчитались, что сегодня все дети трех лет получают места в детском саду. И это так, законность соблюдена. Но, например, мама живет в Академическом, а детский сад ребенку дают у Зеленой Рощи. Соблюдены ли наилучшие интересы ребенка? Нет. И сегодня основным моментом, который для нас важен, и который мы продвигаем в работе, стало обеспечение наилучших интересов. Мы говорим о качестве детства.
– Но если брать ваш же пример, вряд ли обращение к уполномоченному по правам ребенка поможет родителям получить место в ближайшем садике?
– Конечно, волшебной палочки у нас нет. И у меня нет полномочий приказать кому-то построить детский сад. Но я могу быть посредником между государством и человеком. Когда только начинал работу, меня авторитетный на Урале ученый Борис Алмазов спросил: «А ты чем будешь заниматься?». Я сначала ответил, что пойду смотреть, как выполняются законы о несовершеннолетних, и наказывать, потом – что буду смотреть, как в семьях детей воспитывают, принимать меры. Он спросил: «Ты прокуратура или господь бог?» С тех пор я долго думал над тем, чем все-таки должен заниматься. Судебных полномочий у меня нет, я могу только убедить государство сделать что-то. Мотивировать.
Работа почти с каждым обращением у нас начинается со звонка человеку, который его написал. Нужно вовлечь его в работу: а как еще можно решить проблему, если не так, как предложило государство? На примере с садиками. Мой специалист звонит родителю, звонит в департамент образования и начинает искать компромисс. Прорисовывает родителю возможные маршруты – как удобнее будет ездить на работу. Или ищут другой вариант. Если не садик в Академическом, то, может, в другом районе, но ближе к дому. Но еще раз скажу – есть вещи нерешаемые. И это самое тяжелое в нашей работе, что ты сталкиваешься с вещами, которые ты решить не в состоянии.
– По поводу чего чаще всего поступают обращения?
– Здесь ничего нового не скажу. Как были, так и остаются два направления, по которым приходит больше всего обращений. Это образование и социальное обеспечение. Это конфликты и неумение из них выходить.
Конфликтность в школе до сих пор есть. И хотя сегодня у нас большая часть жизни перешла в онлайн, там любят, ненавидят, ссорятся. Но на расстоянии вытянутой руки подростки встречаются где? В школе. И именно здесь проявляется вся система человеческих отношений.
Я всегда при разборе школьных конфликтов задаю вопрос: в законе написано, что участниками образовательных отношений являются учитель, ребенок и родитель. И какое слово здесь главное? Отношения. Как они будут выстроены, так и будет протекать жизнь в школе. А кто из троих участников профессионал? Учитель. Поэтому мы обращаем особое внимание на подготовку педагогов. Только они вовремя могут погасить конфликт, вовремя увидеть, принять меры.
– Где бы еще взять столько понимающих педагогов…
– Верно. Это проблема. Многие из них сегодня завалены бумажной работой, и не всегда есть время посмотреть на ситуацию под другим углом, а это позволило бы избежать многих конфликтов. Многие конфликты в школах начинаются с того, что мы не умеем работать с жалобой. Я всегда говорю учителям, что они должны как в бизнесе проводить работу с рисками. И радоваться жалобам. Потому что жалоба – не что иное, как принесенная на блюдечке проблема. Пришла мама, бабушка или сам ребенок. Ты прими, послушай и проанализируй как риск, работай с ним. А у нас что? Учителя встают в позу, обороняются, до директора не добраться. И начинается конфликт. А выйти из него уже сложно.
– Можно ли было как-то предотвратить трагедию в казанской гимназии?
– Не знаю. Конечно, мы обращаем внимание на состояние безопасности детей. Просто наличие турникетов и ворот не помешает ученику или еще кому-то совершить преступление. Мы в Екатеринбурге в прошлом году рассматривали ситуацию, когда ученик совершил преступление не в школе. Он дождался, когда учитель пошла домой и напал на нее с молотком. И даже не убежал никуда, дождался полицию. У него были особенности по здоровью.
А как в целом не допускать подобных ситуаций? Вопрос очень сложный. Должен быть особый подход к каждому ребенку, чтобы замечать все особенности, изменения. У нас в стране раньше был коллективизм такой, который выступал как регулятор отчасти. А сейчас активно идет индивидуализация. У каждого есть позиция: у меня есть право. И не все помнят, что границы права заканчиваются там, где начинается право другого человека. Возможно, система образования еще не очень перестроилась на новый лад, когда нужно учитывать индивидуальные особенности каждого ребенка.
– Давайте поговорим про «девочку из шкафа» Полину? Вы говорите, что задача сегодня – соблюсти наилучшие интересы ребенка. По закону первоочередное право на опеку над Полиной будут иметь члены семьи. А с точки зрения наилучших интересов? Нет опасения, что в маленьком Карпинске эта история может негативно отразиться на девочке в дальнейшем? Как здесь соблюсти все моменты и никому не навредить?
– Полина до сих пор находится в доме ребенка. Открою секрет: родство с мамой установлено на 100% посредством экспертизы. Остается вопрос по уголовному делу, которое еще расследуется. Не знаем, чем оно закончится.
Я разговаривал со специалистами опеки министерства соцполитики области. Опека склоняется не к лишению родительских прав, а к ограничению. Все в этой жизни меняется. Иногда дать человеку право осмыслить жизненную ситуацию – значит поменять очень многое. Мы ведь не знаем, и даже близко не представляем, что происходило в голове у женщины, в каком она была состоянии, что она испытывает сейчас? И чтобы не рвать связь – мама есть мама – вероятно, примут решение об ограничении в родительских правах. Скорее всего, девочка уйдет под опеку к бабушке. У нее под опекой находятся старшие дети: девочка и мальчик. Это тоже родственные связи.
Как положить на весы родственные отношения, когда тебя отрывают от родных, и возможные последствия негативные? А может, никаких негативных последствий и не будет? Быть судьей в этой ситуации – дело ответственное. И я, когда говорю со специалистами из опеки, по их голосу и интонациям слышу, как они переживают за Полину, за ее судьбу – как правильно сделать? Пока что решения не принято, но я уже сказал, к чему склоняемся.
– А как себя чувствуют сестра и брат Полины? С ними ведется какая-то работа? Наверное, тяжело переживать подобную травму?
– Безусловно. Сопровождение старших детей (они знали, что сестренка живет в шкафу, и подкармливали ее, – прим. ред.) – это второе, на что мы обратили внимание в данной ситуации, после спасения самой Полины. Нужно спрогнозировать и минимизировать риски. С детьми работают психологи, центр помощи семье. Но я надеюсь, что у людей память такая: плохое забывается. И однажды эту историю тоже забудут.
– Есть ли в вашей практике подобные случаи, когда детям в связи с серьезными психологическими травмами требуется длительное сопровождение? Может, есть какая-то программа, по которой таких детей ограждают от их прошлого?
– То, что произошло с Полиной, – это преступление в отношении несовершеннолетнего. Любое преступление в отношении ребенка – это травма.
Особенно это касается тех случаев, когда оно носит сексуальный характер. И здесь для любого ребенка важна система восстановления и сопровождения – чтобы с ним работали психологи, специалисты. Но беда в том, что подавляющее большинство родителей не дают возможности работать со случаем. Они думают, что в текущем моменте все уладилось, и просят больше не трогать тему. Но бывает, что жестокость, страх имеют латентность и пролонгированность – они сегодня могут уйти, а потом выстрелят в любой другой момент. Мы пытаемся убеждать родителей не бросать работу с психологами, но, к сожалению, не всегда это работает.
Сейчас длительная работа у нас идет с детьми, которых мы привезли в Свердловскую область из Сирии. Таких ребят десять. Шестеро из них живут у бабушки под Артемовским. Как она сначала боялась того, что ей привезут шестерых внуков! А на днях я с ней встречался, она радостная, принесла альбом, показывала фотографии детей.
Со всеми этими детьми нужна длительная работа. Когда мы их встречали в аэропорту, это просто волчата были! Взгляд исподлобья. При них погибла мама, они жили в лагере, где людей убивали. Одно слово – война. И дети приезжают уже с множеством травм, с особым поведением. Подростки уже умеют с оружием обращаться, что вызывает отдельное беспокойство правоохранительных органов. Девочку-подростка привозили – ее в Сирии уже замуж собирались отдавать. Она приехала худая, хмурая, а сейчас улыбается. Мирная жизнь, бабушкины пироги, добро – они ее изменили. И специалисты работали и работают с такими детьми. Это тот случай, когда сопровождение обязательно.
– Затрону еще одну проблемную тему. В этом году, к сожалению, в Свердловской области неблагоприятная ситуация с пожарами. В том числе в огне гибнут дети. Самая запоминающаяся и ужасная трагедия произошла в селе Бызово, где в огне погибли пятеро детей, еще двое пострадали. Как-то можно заранее обезопасить детей от подобных ЧП? Как должна вестись профилактика?
– Не во всех случаях, но можно. Пожар на ЖБИ произошел почему? Потому что у семьи с ребенком было отключено электричество, они готовили на газу, уроки мальчик делал при свечах. И погибли в итоге 8 человек. А ведь электричество управляющая компания отключает не сразу. Сначала семье присылают уведомление о задолженности и скором отключении. Мы говорим: почему бы УК не присылать такое же уведомление в комиссию по делам несовершеннолетних? Ведь разные причины бывают, по которым человек не платит. Может, заболел кто-то или умер, может, конечно, просто пьющий. Комиссия помогла бы разобраться в этой ситуации между УК и человеком. И то же самое в частном секторе: когда МЧС во время проверки выписывает предписания устранить неполадки проводки, печного отопления – присылайте в комиссию. Сейчас мы на федеральном уровне вместе с уполномоченным Анной Кузнецовой пытаемся этот вопрос урегулировать – чтобы подобное было внесено в нормативно-правовое поле.
Что касается ситуации в Бызово, про которую вы говорите, там немного другая причина пожара. И это по нашим понятиям была неблагополучная семья, а для заброшенной деревни на 20 домов – нормальная семья. Это такой уклад жизни, который мы пока не в силах изменить. Все несчастные случаи, к сожалению, не предотвратить.
– На недавней конференции с кризисными центрами для женщин вы говорили, что одной из проблем остаются несовершеннолетние мамы, которые чаще других попадают в сложные ситуации. По вашим же словам, здесь должен быть социальный стандарт оказания поддержки таким матерям. Что вы имели в виду? Как можно помочь молодой маме, которая еще сама, по сути, ребенок, устроиться в жизни?
– Да, мы сами столкнулись с такой проблемой. Не могли никуда устроить 15-летнюю сироту, которая стала мамой. В негосударственных кризисных центрах не было мест, государственных просто нет. Нам помогли православные: взяли ее в службу милосердия. Но ведь там нет прицельной работы с такими матерями. В итоге девочка ушла, а ребенка оставила. Его пристраивали в другую семью.
Государственный такой центр нужен. Но на сегодняшний день его создание почему-то не планируется. У соответствующих органов есть опасения: кто будет заниматься оказанием такой соцуслуги? Как ее вообще оказывать? Поэтому пока государство задается этими вопросами, у нас работают только общественные центры.
Но статистика, кстати, по родившим в раннем возрасте пошла на спад. В 2019 году было 9 таких девочек, которые родили до 14 лет. А еще в 2015-2016 годах – 351.
Меня недавно на одной из встреч с молодым сообществом спрашивали: как я считаю, нужны ли уроки по половому воспитанию? Однозначно – нужны. Но в каком формате? У нас дети сегодня отчаянно нуждаются в том, чтобы их услышали. Но их никто не слышит. Это как в семье происходит: на празднике ставят табуретку – иди, рассказывай стих, а когда дело доходит до решения вопросов, касающихся ребенка, – уходи в свою комнату. То же самое и в школе, и в других сферах. Поэтому такой урок нужен, но в доверительном формате. А не так, что учитель отгородился чертой, провел границу «я – педагог, а ты ученик» и рассказывает.
В Конвенции о правах ребенка один из главных принципов так и звучит: право ребенка быть услышанным. И это главный для меня момент. У меня всегда на столе книга – «Маленький принц» Экзюпери. Это учебник для взрослых на все случаи жизни. «Все взрослые были детьми, только мало кто об этом помнит», – говорится в эпиграфе. И я, когда принимаю решения, стараюсь об этом помнить. Пока будешь помнить себя в детстве, будешь принимать правильные решения.
Екатеринбург, Ольга Тарасова
© 2021, РИА «Новый День»