NDNews.ru продолжает «складывать» знаменитый булгаковский бал Сатаны. Сегодня пазл третий – собственно, сам Великий Бал. Танцуют все, кроме Сталина.

Его американский предшественник

Вечером 22 апреля (точнее в полночь на 23 –е) 1935 года Уильям Буллит давал приём в американской резиденции. Елена Сергеевна Булгакова писала в дневнике: «Однажды мы получили приглашение. На визитной карточке Буллита чернилами было приписано: «фрак или чёрный пиджак». Миша мучился, что эта приписка только для него. И я очень старалась за короткое время «создать» фрак. Однако портной не смог найти нужный чёрный шёлк для отделки, и пришлось идти в костюме. Приём был роскошный, особенно запомнился огромный зал, в котором был бассейн и масса экзотических цветов».

На «party» было чуть меньше полутысячи приглашенных – «все, кто имел значение в Москве, кроме Сталина».

А история с фраком «ожила» на страницах «Мастера и Маргариты»: «Да, – говорила горничная в телефон... – Да, будет рад вас видеть. Да, гости... Фрак или чёрный пиджак».

Буллитовский приём Е. С. Булгакова описала 23 апреля 1935 года, характерно назвав его «балом»: «Я никогда в жизни не видела такого бала. Посол стоял наверху на лестнице, встречал гостей... В зале с колоннами танцуют, с хор<ов> светят прожектора, за сеткой, отделяющей оркестр, живые птицы – порхают – и фазаны. <...> . Оркестр, выписанный из Стокгольма. М. А. пленился больше всего фраком дирижера – до пят. Ужинали в зале, где стол с блюдами был затянут прозрачной зелёной материей и освещён изнутри. В углах столовой – выгоны небольшие, на них – козлята, овечки, медвежата. По стенкам – клетки с петухами. Часа в три заиграли гармоники и петухи запели. Стиль рюсс. Масса тюльпанов… – из Голландии. В верхнем этаже – шашлычная. Красные розы, красное французское вино. Внизу – всюду шампанское, сигареты».

1935 год. СССР. Тотальный дефицит, репрессии, начавшиеся после убийства Кирова в декабре 1934-го. А здесь – такое. Икра, шампанское. Дорогие украшения, музыка. Привезенные из зоопарка звери. Подвыпившие дрессировщики, смеющиеся – от страха, смешанного с восторгом – дамы. Иные гости, адаптировавшись в чуднОй среде, раскрепощались и теряли бдительность. Даже Михаил Тухачевский плясал всласть. А ведь его, так же и коллегу – начальника генштаба Александра Егорова уже через полтора года ожидают инквизиция Лубянки и расстрел. Развеселившиеся «золотые перья партии» Николай Бухарин и Карл Радек через год напишут «самую демократическую в мире» сталинскую Конституцию, чтобы сразу же после этого превратиться во «врагов народа». В расстрельном подвале – как немецкий и японский шпион закончит свою жизнь великий театральный экспериментатор Всеволод Мейерхольд. Свои «девять граммов в сердце» получит и «чрезмерно любознательный барон Штейгер», приставленный к Буллиту, как вы помните из предыдущей части, взамен другого арестованного «толмача». Как уже было сказано, прийти было «велено» во фраках или черных пиджаках. Фрачной пары не успели изладить не только Булгакову. Все большевики проигнорировали буллитовское пожелание: Бухарин был в старомодном сюртуке, Радек – в туристском костюме, Бубнов (нарком народного просвещения) – в защитной форме. Только известный в дипломатической Москве стукач, «наше домашнее ГПУ», как звала его жена Бубнова, барон Штейгер и товарищ Станиславского Немирович – Данченко явились, как и было положено, во фраке.

Новости «Новый Регион – Челябинск» в Facebook*, Одноклассниках и в контакте

Вообще, если судить по дневниковой записи Елены Булгаковой (свои воспоминания она расцветила много лет спустя, когда элементы приема превратились в семиотику сатанинского бала), происходящее было забавным, но не более. Есть, однако, в истории этого приема, как ее воспринимала Елена Сергеевна Булгакова, загадка: под впечатлением от него ее муж написал якобы новый вариант 23-й главы своего романа, известной под названием «Великий Бал у Сатаны». Тот самый вариант, который и вошел в окончательный текст «Мастера и Маргариты» – самого читаемого в России романа XX века.

Жена писателя говорила о том, что сцена Бала была написана в этом своем окончательном виде позже, во время смертельной болезни Булгакова, и в ней «отразился прием у Буллита, американского посла в СССР». Она признавалась, что ей «страшно нравился» другой, прежний вариант, который она называла «малым балом» и в котором дело происходило в спальне Воланда, точнее, в комнате Степы Лиходеева. Елена Сергеевна до такой степени настаивала на том, что «малый бал» лучше «большого», что больному Булгакову во избежание, как выразилась Елена Сергеевна, «случайности, ошибки» пришлось уничтожить старый вариант, когда жена вышла из дома.

В посольстве «party», названный «Фестивалем весны», стал заметным событием. Буллит писал Рузвельту I мая 1935 года: «это был чрезвычайно удачный прием, весьма достойный и в то же время веселый... Безусловно, это был лучший прием в Москве со времени Революции. Мы достали тысячу тюльпанов в Хельсинки, заставили до времени распуститься множество березок и устроили в одном конце столовой подобие колхоза с крестьянами, играющими на аккордеоне, танцовщиками и всяческими детскими штуками (baby things) – птицами, козлятами и парой маленьких медвежат».

Буллит, которому сотрудники посольства в начале подготовки бала, не смогли предложить «ничего более живого, чем тенор», велел подготовить прием, который должен был «превзойти все, что видела Москва до или после Революции»: «The sky's the limit», напутствовал он подчиненных, уезжая на зиму 1934-1935 г. в Вашингтон. За подготовку приема отвечал Чарльз Тейер (написавший тех самых «Медведей в икре», и назвавший так свои впечатления о Московии отнюдь не случайно). Платил за все сам посол. Чуть больше семи тысяч долларов – сумма астрономическая.

Тейер не забыл опыт американских развлечений рождественского приема: когда исправно жонглировавшие тюлени Дурова устроили купание в салатнице после того, как знаменитый дрессировщик излишне «принял на грудь».

В этот раз животных взяли напрокат из Московского зоопарка. Тейер был архипредусмотрительнен и, не доверяя советским дрессировщикам, сам выяснил, что овец и коз нельзя поместить в буфетную – как ни мыли их в зоопарке, они все равно воняли. Наименее «пахучими» оказались горные козлы, их и «пригласили» на бал. Потрудиться пришлось и с тюльпанами: их (после долгих поисков по всему Союзу) доставили из Финляндии. Были наняты чешский джаз-бэнд, гастролировавший тогда в Москве, и цыганский оркестр с танцовщиками. Когда гости прибыли, свет в зале погас и на высоком потолке зажглись звезды и луна (проектором занимался «директор Камерного театра» – не исключено, что сам Таиров, ведь «director»на инглиш означает «режиссер»). Под покрывалом в клетках сидели 12 петухов. Когда по команде Тейера покрывало откинули, запел только один из них, но зато громко; другой же вылетел и приземлился в блюдо утиного паштета, доставленного из Страсбурга.

И, ах, да, на приеме же еще был фокусник, которым гости в один голос восторгались: «работал чисто: давал вам карту с пиковым тузом и просил оставить на ней знак, а потом, взмахнув ей у вас перед носом, возвращал ее, абсолютно незапятнанную». Этим фокусником был французский летчик, корреспондент газеты «Пари-суар» Сент-Экс-парижский приятель хозяина бала, писатель Антуан де Сент-Экзюпери.

Бал закончился в 9 утра лезгинкой, которую Тухачевский исполнил с Ольгой Лепешинской, знаменитой балериной Большого театра и частой гостьей Билла Буллита.

И в описании Елены Сергеевны Булгаковой, и в описании Чарльза Тейера мало что напоминает знаменитую главу из «Мастера и Маргариты». Сходятся лишь несколько любопытных подробностей. Шум крыльев, несколько раз беспокоивший Маргариту, находит объяснение в колоритной детали из воспоминаний Тейера: для вечера взяли множество птиц из Московского зоопарка; во время бала они вылетели из своих клеток, разлетелись по всему зданию, и наутро их пришлось вылавливать всему персоналу во главе с самим послом. Да, и приключения советского пилота, в поисках цветов для бала отправленного американцами сначала в Крым, потом на Кавказ и, наконец, в Хельсинки, напоминают – по ассоциации – невероятное путешествие Лиходеева. И, наконец, фрак дирижера соотносят с «невиданным по длине фраком дивного покроя», который носил (правда, по другому случаю, в Варьете) Воланд.

Кстати на «дипломатических» американцев в Москве, да и на этом приеме, самое большое впечатление произвели русские медведи.

Собственно, безо всякого Дурова и придумок Буллита, русские звери и советские люди на этом светском рауте поставили – так сказать алаверды принимающей стороне – поэтический трагифарс, символизм которой американцы (даже при всем знании местных реалий), вряд ли поняли. А дело было так. Известный своим остроумием (грубоватым) Радек обнаружил медвежонка, лежавшего на спине с бутылкой молока в лапах, и – смешно же !– надел медвежачью соску на бутылку с шампанским. Медвежонок сделал несколько глотков, прежде чем обнаружил подмену. Радек тем временем исчез, а случившийся поблизости маршал Егоров взял на руки плачущего мишку, чтобы его успокоить. Пока маршал гладил медвежонка, того обильно вырвало на его орденоносный мундир. Тейер прибыл к месту происшествия. Полдюжины официантов суетились вокруг маршала, пытаясь очистить его мундир, а тот орал: «Передайте вашему послу, что советские генералы не привыкли, чтобы с ними обращались, как с клоунами».

На фоне этих замечательных подробностей, достойных пера хоть Гоголя, хоть Ключевского, описание бала в посольстве у Е. С. Булгаковой выглядит довольно бедно. Что же касается Бала Сатаны в «Мастере и Маргарите», то он и вовсе кажется не имеющим отношения к американскому «Фестивалю весны», задуманному в стиле «Великого Гэтсби» Ф.С. Фицджеральда.

Для москвичей, однако, роскошный бал, на котором жертвы развлекались вместе с палачами, причем почти всем гостям в считанные месяцы предстояло погибнуть на глазах у изумленных хозяев, приобретал совсем иное звучание. Когда Булгаков вписывал в свой роман детали этого реалити-шоу, он был, вероятно, одним из немногих уцелевших участников приема, который американцы искренне считали «лучшим в Москве после Революции».

И все же не снимающий очки Абадонна, а нагая и прекрасная Маргарита оказалась главной фигурой булгаковского Бала. Или нет?

Ведь, если честно, не политические намеки, не скорбь по погибшим и не желание мести доминируют в Великом Бале у Сатаны. Из присутствовавших там «королей, герцогов, кавалеров, самоубийц, отравительниц, висельников и сводниц, тюремщиков и шулеров, палачей, доносчиков, изменников, безумцев, сыщиков, растлителей» писатель показывает нам исключительно одну категорию, которую на менее поэтическом языке можно было бы описать как извращенцев или сексуальных преступников. Красавец Жак, отравивший королевскую любовницу, и противоположны вариант – любовник королевы, отравивший свою жену; русская помещица, любившая жечь горничной лицо щипцами для завивки, и неаполитанка, помогшая пятистам соотечественницам избавиться от надоевших им мужей; Фрида, изнасилованная хозяином и задушившая своего ребенка; московская портниха, провертевшая две дырки в стене своей примерочной, причем дамы знали об этом все до одной; молодой человек, продавший свою любимую в публичный дом... Этот криминальный поток кончается, естественно, Мессалиной, а после нее уже не только Маргарита, но и читатель перестает различать лица и реагировать на грехи.

Эротическую заряженность медленного действия, в котором нагие и прекрасные грешницы являются на Великий Бал вместе со своими совратителями и насильниками, игнорировать невозможно (практически вся эта сцена была вырезана советскими цензорами 60-х при первой публикации романа). Маргарита первая в русской литературе обнажена публично и, что еще более необыкновенно, не чувствует вины. Более того, она такая не одна: «Голые женские тела поднимались между фрачными мужчинами. На Маргариту наплывали их смуглые, и белые, и цвета кофейного зерна, и вовсе черные тела... С грудей брызгали светом бриллиантовые запонки»». Бал булгаковского Сатаны разрастается до эпического Эроса, однообразного, мощного, но ни в коем случае не индивидуализированного. Возможно, основная идея этой главы – сила вожделения игнорирует время и пространство, подчиняя себе все страны и все эпохи...

Лишь одно исключение: та страна и то время, что посетил на этот раз Воланд. Политических преступников на Бал Сатаны заглянуло совсем немного, зато зашли они сюда с современной московской улицы.

«Новенькие», как обозначил их Коровьев, все – политические. Двое последних отравителей, представленных Коровьевым необычно туманно и, пожалуй, вяло, – первые и единственные из пришедших с того света, чей грех не является плодом любви. Возможно, современные исследователи правы, и в том, как представлял их Коровьев, есть намек на показания Ягоды о том, как он, якобы, отравил Ежова. Очевидный политический характер, однако, имеет порок только последнего гостя, «наушника и шпиона», барона Майгеля, кровью которого завершается Бал. Его прототипом был Борис Штейгер – «домашнее ГПУ», человек, который по данным нескольких исследователей, состоял на должности уполномоченного Коллегии Наркомпроса по внешним сношениям и неизменно сопровождал иностранных послов, в том числе Буллита, например, во МХАТ.

«Новенькие» грешат иначе.

С другой стороны, великие грешники прошлого попадали в ад исключительно за свои любовные приключения. Значит ли это, что нравственность имела сексуальный характер для ушедших поколений, а современников же будут судить скорее по их политическим деяниям?

Эта идея не была, как сказали бы высоколобые спецы, «имманентно присуща» творчеству Михаила Булгакова; но ею вполне мог поделиться с «мастером» филадельфийский маверик У. К. Буллит.

Жена писателя отмечала в дневнике: «Отношение к Мише очень лестное. Посол среди гостей – очень мил...» Потом Булгаков шутил: «Я как Хлестаков – английский посланник, французский посланник и я». Никто не знает, довелось ли писателю и хозяину Спасо-Хауса пообщаться наедине по-французски. Буллит мог бы многое рассказать Булгакову: о вольном воздухе Парижа или таинственном кабинете доктора Фрейда, о жизни нью-йоркской богемы или исторических мифах Белого дома.

Последний булгаковский роман, и по сей день опутанный мистикой и загадками, предлагает множественные литературные реминисценции. Александр Эткинд в своём «Толковании путешествий» утверждает (и это мнение имеет место быть, хотя…), что посол стал одним из главных героев «Мастера и Маргариты»: «Визит Воланда в Москву совпадает по времени с пребыванием Буллита в Москве, а также с работой Булгакова над третьей редакцией его романа. Как раз в этой редакции прежний оперный дьявол стал центральным героем, воспроизведя характерное для Буллита сочетание демонизма, иронии и большого стиля. Дьявол приобрёл человеческие качества, которые восходят, как представляется, к личности американского посла в её восприятии Булгаковым: могущество и озорство, непредсказуемость и верность, любовь к роскоши и цирковым трюкам, одиночество и артистизм, насмешливое и доброжелательное отношение к своей блестящей свите. Буллит также был высок и лыс и обладал, судя по фотографиям, вполне магнетическим взглядом. Известно ещё, что Буллит любил Шуберта, его музыка напоминала ему счастливые дни с первой женой. И, конечно, у Буллита был в посольстве глобус, у которого он мог развивать свои геополитические идеи столь выразительно, что, казалось, сами моря наливаются кровью; во всяком случае одна из книг Буллита, написанных после войны, так и называется «Сам великий глобус».

В 1937 году преемник Буллита с женой решили повторить в Спасо-Хаусе «Фестиваль весны». Всех обязали явиться в карнавальных костюмах. Больше всего пришло ряженых чертей.

И пресный римейк

В ночь с 30 на 31 октября 2010 в Москве в Спасо- Хаусе – резиденции посла США в Москве Джона Байерли (сына – Джозефа Байерли, единственного морского пехотинца, который воевал во второй мировой войне в американской и Красной армии) состоялся бал, в «ознаменование 75-й годовщины бала в Спасо-Хаусе, который ( так скромно написал на своей страничке посол): « Михаил Булгаков, согласно нескольким исследователям творчества, вскоре увековечил в своем знаменитом романе «Мастер и Маргарита», передав его атмосферу в сцене «весеннего бала полнолуния».

Более того, на бал даже пригласили одну из таких исследовательниц – Мариэтту Чудакову. Вероятно, американцы своим балом 1935-го года гордятся – раз решили его повторить. Промелькнуло 75 лет. Тот же дом, те же колонны, та же лестница, лепной, узорчатый, белый с синим потолок и тенью Бегемота над той самой люстрой. Ну, камин теперь электрический, ну к грифонам красочки добавили. И, в отличие от Буллита, забыли пригласить современных Таирова с Коонен, Мейерхольда с Райх, Немировича – Данченко с Котиком (сестрой Елены Булгаковой)… На входе гостей встречали два автомобиля тридцатых годов – один из них похож на тот, на котором прибыла на бал Маргарита. По стенам расставлены силуэты персонажей «Мастера». В оформлении помещении – легкий элемент иронии, такой ненавязчивый постмодерн. Вместо птиц, порхающих за сеткой – инсталляция, изготовленная молодыми художниками: бумажные и тряпичные птички, облепившие дерево в центре холла.

Вместо зверей, поразивших собравшихся в 1935 году – молодые артисты, изображающие зверей. В зале Байерли терпеливо исполнял роль хозяина, находя добрые слова для каждого гостя. Взгляд выхватывает знакомые лица – Натальи Солженицыной с Леном Блаватником, Владимиром Молчановым, Александром Журбиным.

Рядом Петр Авен в окружении собеседников. Одинокий Павловский. Починок и еще множество знакомых лиц, и никого, кроме Ерофеева и Чудаковой из сочинителей. В камине горел огонь, защищенный огнеупорным стеклом. Был даже бассейн с шампанским (это уже непосредственно воплощенная цитата из романа). Правда, нырнуть в него гостьи не могли, даже если бы изъявили желание: он помещался на небольшом столе и тонюсенькой струйкой извергал пузырящийся напиток. В верхнем этаже, вместо шашлыков, в доказательство, что «рукописи не горят» – булгаковский оригинал романа «Мастер и Маргарита», рядом – фотография Е.С. Булгаковой. В пригласительном билете было сказано, что вечерний костюм, военная форма или одежда в стиле 30-х годов приветствуются. Карнавала, однако, не случилось. В толпе приглашенных мелькнули две – три фигуры в сюртуках и шляпах в стиле тридцатых, режиссер Светлана Врагова набросила на плечи черного песца, как на фотографии Елены Сергеевны Булгаковой, да миллиардер Лен Блаватник разгуливал в маршальском костюме тридцатых годов. Какая-то фуражка красовалась некоторое время и на Починке, но потом он – неужели переоделся?– оказался во фраке. Сотрудник американского посольства, фокусник- любитель веселил публику карточными фокусами. Работал чисто, как парижский летчик- писатель, и даже более виртуозно: значок или подпись исчезали с вашей карты и появлялись на соседской… Пришло много медийных лиц, еще больше известных бизнесменов. Нынешняя военная и властная элита (в отличие от советской) приглашение проигнорировала. Вообще процент соотечественников невелик, все более «знатные иностранцы». В зале полумрак, обеденные столы, играет оркестр. Бал – но танцующих практически нет, гости стоят группами, беседуют. Около шикарных обеденных столов никто не толпится, приглашенные нехотя едят, да и пьют, кажется, тоже нехотя. Чрезмерность, поразившая Булгаковых и К, отсутствует. Трудно представить себе современного Буденного, отплясывающего «гопака» до утра. Мистика исчезла из этих стен, добротный ретро-фуршет.

Скучно, чинно, нелитературно.

Зато ушел страх. И это прекрасно. Если с ним ушла литература – это печально, но, возможно современным художникам удастся найти другие дрожжи для плоти и крови своего творчества!?

Ведь тот страх 30-х – главный герой своего времени был, согласитесь, анахронизмом средневековья. Лекарством от него, возможно, и была литература. Что ж, теперь у писателей появляются другие «больные» души, которым тоже нужна надежда и пусть незначительная вероятность ее осуществления.

Челябинск, Вера Владимирова

* Продукты компании Meta, признанной экстремистской организацией, заблокированы в РФ.

© 2016, РИА «Новый День»