NDNews.ru продолжает «складывать» знаменитый булгаковский бал Сатаны. Сегодня – в день 81 годовщины того самого «Фестиваля весны», что впоследствии фантазией и мастерством Булгаков был превращен в макабрический бал у Воланда – мы опускаем занавес. Разумеется, это не конец: в настоящих мистических историях с этого момента все только начинается, да и за кулисами сюжеты развиваются более драматично, чем на сцене. Итак. пазл 4, открывающий многие тайны… или запутывающий все окончательно.

«Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город»

Приблизительно с середины 32-го года на Булгакова непрерывно давил страх, его психика таки спасовала, не сумев выработать механизма компенсации, дабы микшировать непонятную логику зловещего преобразования русской жизни в сталинской Москве. В начале 33-го года, атакуемый паникой, он не мог выйти один из дому.

«Что, мы вам очень надоели?» – спросил его Сталин во время знаменитого телефонного разговора. «Поверьте моему вкусу: он вел разговор сильно, ясно, государственно и элегантно», – писал Булгаков близкому знакомому. Сталину же он сообщил, что «с конца 1930 года страдает тяжелой формой неврастении с припадками страха и предсердечной тоски», и помочь ему может только поездка вместе с женой за границу. О реакции властей на просьбу писателя отпустить его на лечение можно судить по разговору, что задолго до фантизийного американского бала произошел у Булгакова с в общем-то продвинутым Бухариным. «Что-то вы все кисните, Михаил Афанасьевич, Вам бы нужно съездить на великие стройки – каналов, заводов»,– предложил писателю Бухарин. «Я старый, больной, мне бы в Ниццу», – не без глумления передавал свой ответ Булгаков.

Получив отказ, писатель лечился гипнозом у доктора С. М. Берга.

Лечение помогло с первого же сеанса. Началось оно, судя по дневнику Е. С. Булгаковой, 21 ноября 1934 года. Доктор внушал, что завтра пациент сможет пойти в гости один. Действительно, назавтра писатель вышел один, чего не было уже полгода. Прошло два месяца, и увлеченный Булгаков начинает сам лечить гипнозом. Пациентом был художник В. В. Дмитриев, страдавший от «мрачных мыслей». После первого внушения Дмитриев позвонил «в диком восторге», просил еще: «мрачные мысли, говорит, его покинули, он себя не узнает».

В феврале 1935 года Берг провел Булгакову еще три сеанса. Один из них был, по переданным Еленой Сергеевной словам пациента, «замечательно хорош»; после другого Берги, Булгаковы и другие гости ужинали вместе. «Уходя, Берг сказал, что он счастлив, что ему удалось вылечить именно М. А.»

Позже доктор Берг заболел сам. Извиняясь, что не может прийти на очередной сеанс, он продолжал: «Бесконечно рад тому, что Вы вполне здоровы; иначе и быть, впрочем, не могло – у Вас такие фонды, такие данные для абсолютного и прочного здоровья!» Он возвращает пациенту гонорар: «за хождение в гости к хорошим знакомым денег никак взять не могу».

Инфантильная позиция пациента-гитютика, зависимого от чужой воли и рассчитывающего на магическую стороннюю помощь, в произведениях Булгакова обретала формы блестящей и иронической фантазии, в которой – в реальности – осуществляются желания. Пусть невежды и чекисты поймут это как фокус и гипноз: «Культурные люди стали на точку зрения следствия: работала шайка гипнотизеров и чревовещателей, великолепно владеющая своим искусством», – читаем последние строки романа «М и М». Но читатель, конечно, не верит следствию. Читатель верит автору: чудесное вмешательство возможно и является единственным выходом из абсурдной советской ситуации.

«Вмешательство высших сфер»

В пьесах и романе Булгакова, написанных в 30-е годы, всерьез, с надеждой и верой запечатлен образ всесильного помощника, обладающего абсолютной светской властью или магическим всемогуществом, используемые охотно и без просьб для спасения больного и бедного художника. В начале десятилетия он обращал подобные ожидания к Сталину. Похоже, что к середине 30-х годов его надежды переориентировались на американского посла в Москве.

Почему-то в декабре 1933 года Е. С. Булгакова отмечает в дневнике официальное сообщение о прибытии в Москву «нового американского посла». Что-то заинтересовало Булгаковых, правда, посол был первым, а не «новым». Но ЕСБ, конечно, интересовалась не политической, а другой стороной вопроса. Возможно, это были заботы об авторском праве на постановку «Дней Турбинных» в Америке, о чем время от времени велись переговоры.

И действительно, Буллит сразу посетил спектакль и через некоторое время запросил через «Интурист» рукопись пьесы и держал ее на своем рабочем столе. В марте 1934 года «Дни Турбинных» были поставлены в Йейле, родном университете Буллита. Чарльз Тейер вспоминал, что его первое знакомство с Буллитом, только что прибывшим в Москву в качестве посла, тоже началось с «Турбинных». Тейер начал учить русский язык и, оказавшись в Москве, искал работу в организуемом посольстве, с трудом пробился к Буллиту, жившему тогда в «Метрополе». Буллит попросил его прочесть страницу из лежавшей перед ним рукописи. Это были «Дни Турбиных».

Булгаков и Буллит познакомились 6 сентября 1934 года, во МХАТе на очередном спектакле «Дней Турбиных». Подойдя к драматургу, Буллит сказал, что «смотрит пьесу в пятый раз, всячески хвалил ее». Судя по записям Е. С. Булгаковой, они с мужем не раз бывали на официальных и домашних приемах в посольстве. Поначалу это знакомство казалось сенсационным: друзей семьи «распирает любопытство – знакомство с американцами!». Потом записи Елены Сергеевны об этих контактах приобретают почти монотонную интонацию. 16 февраля 1936 года Елена Сергеевна записывала: «Буллит, как всегда, очень любезен». 18 февраля: «Американцы очень милы». 28 марта: «Были в 4.30 у Буллита. Американцы – и он тоже в том числе – были еще милее, чем всегда». Через две недели: «Как всегда, американцы удивительно милы к нам. Буллит уговаривал не уезжать, остаться еще...» Посол охотно водил дружбу с писателем, знакомил Булгакова с европейскими послами, восхищался его пьесами.

Булгаковы и Буллит с его свитой общались между собой так, как общаются близкие люди. 11 апреля 1935 года Булгаковы принимают американцев у себя («икра, лососина, домашний паштет, редиски, свежие огурцы, шампиньоны жареные, водка, белое вино»). А 22 – 23 апреля в Посольстве состоялся «Фестиваль весны». Уже назавтра Булгаковы снова в посольстве. «Буллит подводил к нам многих знакомиться, в том числе французского посла с женой и очень веселого толстяка – турецкого посла». Следующий вечер Булгаковы вновь проводят с американскими дипломатами.

Примерно в эти дни Буллит пишет Рузвельту беспомощное: «Я, конечно, не могу ничего сделать для того, чтобы спасти хоть одного из них».

А помощь была нужна. Все это время Булгаковы подавали документы на выезд из СССР.

Хронология невыезда

11 апреля 1935 года Булгаковы принимали у себя двух секретарей американского посольства – Боолена и Тейера: «М.А... сказал, что подает прошение о заграничных паспортах... Американцы нашли, что это очень хорошо, что ехать надо», – записывала Елена Сергеевна.

В июне 1935 года документы были приняты инстанциями; в августе Елена Сергеевна записывает о получении очередного отказа. 16 октября Булгаков съездил на дачу к Тейеру.

18 октября Булгаковы на обеде у посла: «Буллит подошел, и долго разговаривали сначала о «Турбиных», которые ему страшно нравятся, а потом – «Когда пойдет «Мольер»? Премьеру назначили на февраль 1936, и на генеральной репетиции был Тейер с коллегами: «американцы восхищались и долго благодарили». А 21 февраля Буллит на просмотре «Мольера»: «за чаем в антракте... Буллит необычайно хвалебно говорил о пьесе, о М. А. вообще, называл его мастером».

19 февраля 1936 года гостям Буллита (из русских присутствовали Булгаковы и художник П. П. Кончаловский с женой) был показан, не исключено, что намерено, фильм «о том, как англичанин-слуга остался в Америке, очарованный американцами и их жизнью». Между тем, во МХАТе снимают с репертуара «Мольера».

14 марта Булгаковы снова приглашены на обед к послу: «Решили не идти, не хочется выслушивать сочувствий, расспросов».

Через две недели все же поехали: «Американцы – и посол тоже в том числе – были еще милее, чем всегда». Насколько известно из дневника Елены Сергеевны, в ноябре Булгаков еще два раза был в Посольстве.

О чем он беседовал с Буллитом и К? Чего-то жена могла не знать, о чем-то предпочла не писать. Во всяком случае, планы отъезда писатель с женой мог обсуждать с сотрудниками американского посольства, которые, не исключено, всячески поддерживали эти намерения. Вполне вероятно и то, что Булгаков связывал теперь с ними, и, прежде всего, с самим Буллитом возможность эмиграции.

После отъезда Буллита из Москвы Булгаков в посольстве не бывал. В апреле 1937 года его вновь приглашали на костюмированный бал, который давала дочь нового посла (там же были и ее папа с мамой). Он не поехал, сослался на отсутствие костюма. Мрачно шутил: «Не нарядиться ли горцем…»

«Велено унести вас...»

Уильям Буллит – «универсальный американский солдат» насыщенной невероятностями первой половины XX века, неслучайно стал прообразом – частично, конечно, героев Фицджеральда и Хемингуэя. Но, может быть, про него, действительно, как уверяют нас современные историки, написан – в своей дьявольской части – и великий русский роман?!

Если педантично следовать за «историей» московской саги двух Б, то к такому выводу приходишь однозначно.

Бумаги Булгаковых на выезд лежали, бесконечно обновляясь, в советский инстанциях с 33-го года.

В июне 1934 года Булгаков получает очередной отказ на свою просьбу отпустить его за границу. Он снова пишет Сталину, но теперь уже не получает ответа. Все лето «дела валятся из рук из-за этой неопределенности».

6 сентября Булгаков на своем спектакле во МХАТе знакомится с Буллитом.

21 сентября Булгаков возобновляет работу над «Мастером и Маргаритой».

В октябре 1934 года Булгаков пишет набросок последней главы своего романа. Воланд беседует с Мастером:

– Я получил распоряжение относительно вас. Преблагоприятное. Вообще могу вас поздравить. Вы имели успех. Так вот, мне было велено...

– Разве Вам могут велеть?

– О, да. Велено унести вас.

В первых редакциях романа, написанных до прибытия Буллита в Москву, в тексте не было ни Мастера, ни Воланда. Дьявол был с самого начала создания произведения, но обезличенной абстрактной магической силой. С каждой следующей переработкой дьявол – во время посещения Москвы – становился все более конкретным, приобретал человеческие, хотя и совершенно необычные, и уж точно не советские, и вообще не «русские» черты. Так по самой логике вещей, еще до знакомства с Буллитом, сатана предстал в образе чужеземца (среди вариантов названий романа были, например, «Консультант с копытом» и «Подкова иностранца»).

Булгаковеды, нашедшие десятки и сотни перекличек между романом Булгакова и разными другими текстами, от Энциклопедии Брокгауза (с Ефроном, конечно) и «Фауста» до антикварных книг по демонологии и масонству, едины в том, что Воланд, много раз называемый сатаной, – не дьявол. «У булгаковского Воланда, как литературного героя, родословная огромна», – пишет Л. Яновская, но «фактически ни на кого из своих литературных предшественников персонаж не похож». М. Крепе: «булгаковский Воланд – не только не привычный Дьявол, но и во многом его антипод... Роль Воланда в романе не в том, чтобы сеять зло, а в том, чтобы его разоблачать»,

Пребывание Буллита в Москве совпадает по времени (но не без оговорок) с работой Булгакова над третьей редакцией романа. Именно в ней прежний «оперный дьявол» приобрел свои человеческие качества, восходящие, как полагают некоторые исследователи, к личности американского посла в ее восприятии Булгаковым (и прочими затюканными обитателями русской столицы): блеск, интеллект, потрясающие возможности, привычки одинокого чудака и свита! Ну, и, по уже цитированному Эткинду, были и чисто формальные черты сходства: лысина, пронизывающий взгляд, больные суставы, любовь к Шуберту и Штраусу, да тот же глобус…

Но, возможно, что булгаковский сатана в человеческом проявлении – это еще и симбиоз Буллита с самим Булгаковым, с тем Булгаковым, что не смог в силу обстоятельств, раздирающих российскую государственность, покутить в Париже, издать свои фантазии желанным образом, а не в прокрустовом ложе большевистских культурных «стандартов». А ведь он был к подобному образу жизни ничуть не менее склонен (как, впрочем, и его современники Мариенгоф, Эрдман и пр.), чем Буллит и его парижские приятели – Экзюпери, Фицджеральд, Хемингуэй. Первая жена МБ вспоминала, как в тотальной нехватке средств они бесконечно закладывали свои обручальные кольца, чтобы весело провести уик-энд с друзьями! У Булгакова не было бешеных финансов Буллита на капризы, увы, их не было и на обретении столь желанной для любого художника и просто адекватного индивидуума свободы. Первые жены Михаила Афанасьевича наперебой рассказывают, как жаден он был до общения с иностранцами: это была жажда по возможностям, что давал «сам великий Глобус»! Можно себе представить, как впитывал Булгаков рассказы почти профессионального путешественника Буллита про чудачества спивающихся в Европе американских миллионеров. Чего стоил хотя бы один буллитовский пассаж про его вечеринки в Париже 20-х, на которых гостей обслуживал абсолютно голый лакей… Припоминаете, знакомый до последней запятой роман: голую служанку Геллу, нагих гостий на балу в полнолуние, коллективное купание дам в шампанском, кавалеров – в коньяке!?

К тому же у Буллита с Булгаковым была и еще одна объединяющая этих артистичных людей черта: увлечение психоанализом, гипнозом, спиритизмом и прочими штукенциями из той же серии.

У некоторых исследователей есть основания полагать, что старик Фрейд и его европейские последователи вообще просили Буллита представлять интересы Международной психоаналитической ассоциации в Москве. И, по возможности, защитить московских аналитиков, которых начали преследовать после печально известного постановления о «педологических извращениях» – того направления в развития отечественного просвещения, за которое ратовала Крупская, и предполагавшего для воспитания нового идеального человека, объединение усилий учителей, врачей и психологов. Не исключено, что именно активность Буллита в этом направлении объясняет, почему никто из советских психоаналитиков в середине 30-х годов не пострадал. По логике событий, такие люди, как Сабина Шпильрейн, Иван Ермаков или Александр Лурия должны были бы стать прямой мишенью репрессий. Впрочем, возможно, все это произошло и по причине другого рода, и вовсе без причины.

«Как причудливо тасуется колода!»

Как уже упоминалось во второй части пазла, подобно Фрейду с Вильсоном, Буллит и Булгаков родились в один и тот же год – 1891. Их слишком разное положение вообще-то не сулило никакой возможности на скрещение судеб, а вот в их характерах и интересах было немало общего. Когда же они «сошлись»: согласитесь, для этого нужна взаимная симпатия, Буллит, пациент интерпретировавшего даже фамилии Фрейда, и Булгаков, автор множества смешных и странных фамилий – не могли не заметить и не обсудить сходства их собственных имен (как помните, среди ранних псевдонимов Булгакова был и М. Булл).

И вполне вероятно, что Буллит рассказывал своему московскому приятелю Буллу не только о парижских красавицах и о голливудских приемах в бассейнах, но и о теории Фрейда, о том, что все в человеке, хорошее и плохое, объясняется как реализация его сексуальности. Только нынешняя политическая жизнь ставит в тупик даже старика Фрейда… Возможно, Буллит поделился разочарованием: он-то, в 19-м верил, что московское население чудесным образом преобразится под влиянием великого эксперимента, а оно – не изменилось.

А Булл, к примеру, утешил его: нужно верить великим фантазерам от литературы, например, старику Гете: и мир, испытав дьявольские искушения, все же изменится к лучшему. Помните их общий эпиграф к абсолютно разным произведениям:« Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо»? Вот только Воланд Булла и вправду «разоблачал пороки», а Вильсон Буллита, в противоположность Мефистофелю, хотел добра, но всегда творил зло. Опять же сходство имен персонажей: Воланд, Вильсон…. Мы не знаем, в каком из текстов эта фраза появилась первой; оба писались одновременно и много раз переделывались на протяжении всего третьего десятилетия XX века. Но даже если это случайное совпадение, оно, тем более, свидетельствует о «родстве душ» двух Б.

Мы предположили, чем МБ увлек филадельфийский маверик. Понять же почему Булгаков был интересен американскому повесе и вовсе пара пустяков. Он заполучил в собеседники человека, прожившего жизнь в таких условиях, которые, подобно личности Сталина, выходили за пределы его понимания: бывший врач-венеролог, пролечивший в свое время немало сифилитиков и сделавший пару десятков абортов; любитель политики, заполнявший страницы своего дневника злорадными анекдотами о большевистских вождях и детальным изложением международных переговоров советского правительства; знаменитый в этой стране писатель, придумавший множество странных людей, чьи слова и поступки буквально гипнотизируют миллионы читателей.

Их беседы, стали чем-то вроде общения инопланетян, но конгениальных инопланетян…

При этом Буллит, конечно же, вызвал у писателя (так, кстати, ничего и попросившего у влиятельного американского политика) массу ассоциаций и импровизаций своими темами, жестами, остротами и оговорочками. И, ах, в какую же дивную Историю, начавшуюся на Патриарших прудах, вписала фантазия этого блестящего рассказчика Персону первого американского посла в СССР. Не освежить ли ее в памяти, применительно ко всему вышеизложенному?

«Черная магия и ее разоблачение».

Герой Булгакова – «иностранный консультант» – после длительного перерыва приезжает в Москву начала 30-х, желая посмотреть на «москвичей в массе» и оценить происшедшие с «народонаселением» психологические изменения. Средства, которыми он располагает, производят на жителей дьявольское впечатление. Меж тем, обладая магическими возможностями для постановки эксперимента, в своих выводах Мессир пользуется логикой экспериментатора: «Горожане сильно изменились, внешне… как и сам город, впрочем... Но меня ...интересует... гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне». Так этот самый вопрос интересовал русскую культуру, начиная с символистов «серебряного века» и заканчивая современными Воланду педологами! Вопрос интересует любителей и профессионалов до сих пор: в сегодняшних терминах это называется «Хомо Советикус». Естественно, что ввиду этого, практически вся сцена в Варьете была устранена при публикации романа в 60-х годах (наравне с Балом Сатаны).

Дьявол не просто мучает и терзает; он искушает и испытывает. Булгаковского Воланда интересует «большой человеческий секрет», заключенный в жестокости и милосердии; в способности к сопротивлению; во власти над толпой и слиянии с ней.

Воланд проводит в московском Варьете ряд отменно поставленных тестов.

Реакция на неопределенность – господин артист появился и безмолвствует: публика в напряжении и тревоге.

Реакция на деньги: дождь из купюр вызвал всеобщее изумление и возбуждение.

Реакция на смерть: оторванная голова вызвала истерику, но потом женский голос просит проявить милосердие.

Что ж, реакции адекватные, можно сказать, общечеловеческие.

Воланд рассуждает: «Они – люди как люди... Любят деньги, но ведь это всегда было... Ну легкомысленны... Ну что же... и милосердие иногда стучится в их сердца». Решающий эксперимент на проверку ницшеанско-большевистской гипотезы о возможности переделки человека поставлен. Идея преображения человека волновала Булгакова – вспомните все его произведения – как ключевая проблема эпохи, которую он, кажется, просто боялся разрешить, даже художественным путем. Люди его разочаровывали, хотя милосердие иногда и стучится в их сердца…

Мастер, Михаил, Мессия, Мессир…

Увы, « иностранный консультант», эстет и гуманист, по потенциалу – Всесильный помощник, на деле – обычный политик, покинул Москву, оставив Мастера с его подругой одних – на последнем отрезке писательской дороги к вечному дому. Конечно, Буллит так или иначе сожалел обо всех симпатичных москвичах, которым не сумел, не успел помочь. Может, утешался тем, что того же друга Булла развлек или помечтал с ним о вожделенных свободе и тишине… Возможно, что даже психопоанализировал по поводу таких заманчивых сопоставлений: Мастера звали Михаилом, а это, собственно, редуцированное иудейское Мессия, а перевернутое М кириллицы- это как раз латинское W- первая буква его имени… Эх, знал бы он еще, что и сам обретет в художественном вымысле Мастера вечные черты – в его Мессире W. Но это уже епархия последователей метода Романа Якобсона: если хотите, поэкспериментируйте на досуге: Патриаршие пруды, например, были за свою историю и Погаными, и Пионерскими. Челябинск – Черта Чрезвычайного экологического беспредела,– которому для спасения непременно требуется Честный Человек, Черная магия, на худой конец,Че Гевара…
Честно говоря, мы чересчур увлеклись Балом и макабрической частью «М и М». Знакомство с Буллитом дало, безусловно, писателю и стимул, и материал для творческой переработки их общения. Но, конечно, не Сатана со свитой определял основную линию романа и иных произведений писателя. В «М и М» более важные слои – вся евангельская тема, да и не только она, – не имеют отношения к Буллиту. Да, и в образе Воланда множество черт, взятых автором из других источников.

Интересен и давно отмеченный, совершенно поразительный эффект наложения образов Мессира и Мастера (и Михаила?– почему нет): два героя (при помощи автора М), столь непохожие друг на друга, рассказывают в романе, продолжая друг друга, одну и ту же Историю. Как считает один уже непрактикующий психотерапевт, это эффект продуктивного гипноза – взаимообогащающей зависимости одного человека от другого. Не каждый может быть гипнотизером; не каждый реагирует на гипноз. Булгаков обладал обеими способностями, и тема гипноза – одна из немногих, пронизывающих собой всю структуру романа: Сперанский лечит гипнозом, Иешуа таким же способом лечит Пилата, и в том, что делала в Москве компания Воланда, «наиболее развитые и культурные люди», в романе (а также и некоторые современные исследователи) тоже видят гипноз.

Булгаков этой темой «загипнотизировал» и своего мало склонного к мистике товарище по цеху – Николая Эрдмана. Под воздействием маниакального увлечения друга гипнозом, драматург даже начал писать произведение «Гипнотизер». А как было не увлечься в разные периоды, кстати, жизни в СССР чудесным искусством гипноза – вон и коммунисты поощряли – в 30-е Мессинга, в 80-е – Кашпировского, словно бы, как измученные страхом современники Булгакова чувствовали: в том необъяснимом и бесчеловечном мире, что они строят- построили, человека может спасти только чудо. А когда остается надеяться только на чудо, тогда оно кажется возможным и, более того, легко достижимым. Его может творит кто угодно: Сталин, Буллит, его может сотворить гипнотизер; больше того, его может сотворить даже пациент гипнотизера. При условии, конечно, что другой, еще более растерянный и запуганный человек поверит в возможность совершения чуда над собой.

Но я отвлеклась. Да роман такой: все связано, да не теми нитями, вот и распутываешь клубок, пыхтишь над булгаковским пазлом: ведь сюжет, как и основные герои, развивается одновременно в нескольких плоскостях. Маргарита – и трепетная подруга Мастера, и ведьма, и чуть завуалированный портрет всех жен и возлюбленных автора. В ипостаси ведьмы М осуществляет желания подруги и жён, которые те не способны реализовать неволшебными способами. Воланд – и дьявол, и Буллит (и не только Буллит) одновременно. Мифологема Воланд на фоне более зловещей, чем сам дьявол, исторической Москвы творит благо. Избавляя Мастера и Маргариту от непосильной для них советской жизни, он забирает их к себе. И чем бы ни был «покой» Воланда на том свете, земное его подобие очевидно. Это эмиграция.

Щемящие слова сцены прощания: ... сладковатая тревога... бродячее цыганское волнение... глубокая и кровная обида... горделивое равнодушие... предчувствие постоянного покоя... Это, вне сомнения, чувства человека, вынужденного добровольно покинуть город и культуру, которые он любит, и предпочесть им эмиграцию, в которой у него будет покой, но не будет света – светить будут лишь дома.

Бессмысленно спорить, чем на самом деле кончается эта история – смертью Мастера и Маргариты или их эмиграцией; точно так же непродуктивен разговор, кем на самом деле был Воланд.

Не стоит мистифицировать роман больше, чем это сделано самим Булгаковым. Или зацикливаться только на реальной жизненной драме, хотя прощание Мастера – трагический выбор, сделанный многими, в том числе, и самим Булгаковым.

Хоть в годы пребывания Буллита в Москве Булгаков и не имел покоя, после отъезда посла в конце 1936 года его жизнь окончательно превратилась в пытку, в том числе и неврастеническую. Пытаясь спастись, МБ пишет «Батум»– пьесу о Сталине, рассчитанную на чтение главным героем. Булгаков заболел от известия, что его пьеса о Сталине отвергнута Сталиным. Но…одновременно вернулся к доработке романа о Воланде, Мастере и Маргарите. Вот такой парадоксальный мозг.

Вы можете считать или не считать Воланда закодированным Буллитом, верить или не верить в то, что навязчивой мечтой Мастера была эмиграция, а сам роман – призывом о помощи – потусторонней, заморской, медицинской…

Главное – помните благородные советы и утверждения необыкновенного автора волшебного романа, верившего, что чудеса иногда случаются и в самых беспросветных уголках земного Глобуса:

«Никогда и ничего не просите, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!».

«Есть вещи, в которых совершенно недействительны ни сословные перегородки, ни даже границы между государствами».

«Будьте осторожны со своими желаниями – они имеют свойство сбываться».

P. S. «Сознание своего полного, ослепительного бессилья нужно хранить про себя».

Челябинск, Вера Владимирова

© 2016, РИА «Новый День»