На днях исполняется 140 лет со дня рождения Феликса Дзержинского. Человек, родившийся 30 августа (11 сентября по новому стилю) 1877 года в семье мелкопоместного польского дворянина, через 40 лет создал орган, ставший основой мощной карательной системы крупнейшего государства мира – вот, пожалуй, и все, что многие знают о юбиляре. А между тем, личность была прелюбопытнейшая. Вера Владимирова предлагает читателям РИА «Новый День» попытаться разобраться в хитросплетениях его души и жизни:

Часть I. Феликс

Знаю, знаю, вы скажете: да уморили уже в этот столетний «революционный» юбилей интерпретациями – сенсациями и всяческими историческими контракциями по поводу событий и людей, что делали или стали жертвами тектонического разлома Российской Империи в 1917. Но я – не историк, а несколько (уж так вышло) филолог – предлагаю вам модную интерактивную форму познания путем разоблачения груды нелепиц вокруг одной из краеугольных личностей второй революции и последовавшей диктатуры – Феликса Дзержинского.

Точнее, я предлагаю вам поучаствовать в написании его очередного портрета, а если еще точнее – написать историю (маленький кусочек) такой, какой – я уверена – мы все любим ее читать. Согласитесь, большинство историков пишут какую-то отвлеченную историю, когда несколько слогов имени героя не дают живо представить образ упомянутого человека. Любопытство возбуждено, но не удовлетворено. Если же из-за идеологической цензуры исследователь одни факты фетишизирует, а другие умаляет или умалчивает – история разочаровывает по мере того, как утаённые знания становятся доступны. Еще хуже вариант, когда история становится глупостью, что непременно случается, если ее пишут полузнайки. С Дзержинским, по иронии истории (написанной умелыми и не очень авторами) произошли все три случая.

В свое время – до, условно говоря, 1985-го года – было издано немало книг о Феликсе Дзержинском, издаются они и сейчас. Выйдут, полагаю, и к очередному юбилею основателя ВЧК, а еще (не забываем важные детали) председателя ВСНХ, главы советского МПС.

30 августа по старому стилю, 11 сентября по новому ФЭДу – 140.

Почти все его био легко развести по полюсам: с одной стороны, «рыцарь революции», с другой – «апостол террора». Это означает, что и спустя 91 год после его смерти идет спор между определенными социально-политическими позициями, в которой фигура Дзержинского – «железный» аргумент, рычаг в ожесточенной полемике. Так что, по любому, персона Феликса не второстепенна, роль ФД в истории Отечества весьма значительна.

А коли так, неплохо бы очистить этого рыцаря – апостола от идеологической и морализаторской ретуши: не поняв структуру его личности, мы никогда не сможем приблизиться к пониманию мотивации его поступков, влиявших на историю страны. Что, в общем-то, я и собираюсь делать – потихоньку, понемножку – в течение 10 дней – так сказать по одному дню на каждый год, с которым век назад было связано одно из самых кровавых десятилетий России – при непосредственном участии ФЭДа, разумеется.

Честно говоря, есть у меня в этом личный интерес – немного болезненный, как результат детской травмы – комсомольская организация школы, где я училась, носила имя Дзержинского. В комнате комитета комсомола на одной стене висел выжженный по дереву и покрытый лаком знаменитый портрет Феликса 1918- го года – творение рук даровитого пионера Димы Г. На другой стене обитал не менее знаменитый Феликс в шинели, выпиленный лобзиком. Автор – выпускник школы Юрий К. Под первым Феликсом висела корявая ода от Маяковского:

"Юноше, обдумывающему житье,

Решающему – сделать бы жизнь с кого?

Скажу, не задумываясь:

«Делай ее с товарища Дзержинского!"

Под вторым – цитата из письма этого самого товарища Дзержинского: «Счастье – это не жизнь без забот и печалей, счастье – это состояние души» и часы с маятником в виде серпа и молота.

Мне совершенно не хотелось делать жизнь с Феликса. Да и вообще иметь дело с этом козлобородым скелетом, чье определение счастья казалось не менее казенным и выхолощенным, чем каноническая био о его страданиях в Орловском и Варшавском казематах и неистовом искоренении контрреволюции. Образу явно не хватало живительных нюансов даже в ипостаси революционного фанатика. Воспоминания супруги ФЭДа – революционерки Софьи Мушкат делали его еще безжизненнее…

«Откровение» снизошло спустя четверть века: в альбоме польских родственников ФД по матери обнаружилась фотография гимназиста Феликса – просто принца да еще и с фривольной дарственной надписью кузине…

Фото ФД, сделанное через десятилетие тоже не разочаровало – на Чехова похож)). Потом оказалось, что и любовь не прошла мимо этого железного дровосека революции, более того: не прошла мимо несколько раз. Еще позже стало занятно распутывать нелепицы о его жизни.

Короче, как всякому взрослеющему любопытному умишку, мне захотелось, как говорят англичане, «узнать всё о кознях дьявола».

Партией большевиков руководили люди разные. Некоторые из них были приличными ораторами, другие отличались организационными способностями, третьи – звериной жестокостью. Феликс – не исключение из партийной иконографии, он обладал определенными талантами, и топ-менеджера, в том числе. Цитаты из его речей и вскользь оброненные фразы рассказывают о том, каким разным он был в различные периоды своей жизни, но главное – свидетельствуют о неоднозначности уже совсем взрослого деятеля: живость ума, определенная романтичность мировосприятия, здравомыслие входят в прямое противоречие с методами его работы. Можно, конечно, сказать, что время было сложное. Но разве не люди сделали его таким?!

Феникс в шинели

Кажется, никто не сомневается, что «железным» ленинского соратника нарекли за железную волю, железную стойкость, железный характер, а также в мейнстриме большевистской индустриализации – чтобы быть ближе к рабочим. Ну, типа железный, как Джугашвили «Сталин», Скрябин – «Молотов», Розенфельд – «Каменев». Занятной была версия дяди моей бабушки – железнодорожника и при царском режиме, и при Советах: он полагал, что «железным» Дзержинского назвали в честь железных дорог, которые они с товарищами – большевиками сначала довели до коллапса, а потом – при наркоме Дзержинском – восстановили. Однако на самом деле изначально у этой истории был «чудесный» спасительный зачин.

В марте 1918-го рабоче-крестьянское правительство из революционного Питера перебралось в Москву. Вскоре слово «Лубянка» приобрело зловещее звучание, потому что в расположенное на Большой Лубянке под нумером 11 здание бывшего страхового общества «Якорь» вселились «верные стражи революции» – чекисты с Дзержинским во главе.

Боже, какому дому репутацию испортили! Этот участок был известен аж с середины XVIII века – в нем обитал владелец шелковой мануфактуры Старцов. Потом полвека в этом образце классицизма – с портиком, между прочим, жил и торговал в «Лавке чудес» жемчугами и прочими драгоценностями, антикварными диковинками и книгами почетный москвич Лухманов. В 1850-е дом купило страховое общество «Якорь», присовокупившее и перестроившее для своих страховых нужд и соседнее здание. В частности, страховщики оборудовали высокий – в два этажа – полуподвальный зал, что в корпорации именовали «корабельным трюмом»: здесь размещался внушительный архив страхового общества. От помещения этого до наших дней сохранилось лишь несколько комнат – сейфов в середине зала.

А тогда, в 18-м, чекисты поставили в зале тюремные нары, а глухие комнатки «отвели» под расстрелы… Толстенные стены не пропускали на улицу грохот выстрелов. Из пассажиров этого трюма смерти уцелели немногие. Например, высланный из России уже на другом – «философском» пароходе фрондирующий большевикам писатель Михаил Осоргин: «Пол выложен изразцовыми плитками. При входе – балкон, где стоит стража. Балкон окружает яму, куда спуск по витой лестнице и где 70 человек, в лежку, на нарах, на полу, на полированном большом столе, а двое и внутри стола – ждут своей участи. Участи – пули»...

Здесь же были камеры – общие, «в которых размещалось до 200 арестантов одновременно», по воспоминаниям другого известного арестанта Лубянки – историка и политика Мельгунова, и одиночные, отделенные наскоро сколоченными перегородками из неструганных досок. Единственной привилегией первых арестантов Б. Лубянки – 11 было беспрепятственное посещение туалета – параши тогда еще в камеры не ставили.

Сейчас, к слову, в этом меме краснотеррорного прошлого размещаются хозяйственные подразделения, входящие в Департамент тыла российского МВД. И по слухам, по длинным коридорам и темным закоулкам особняка бродит тень отца ВЧК – в прозрачных фуражке и шинели.

Впрочем, на втором этаже обитает вполне себе видимая и, по желанию, осязаемая трехметровая статуя ФД все в той же длинной шинели.

Кстати, почему Феликс – человек ни дня не военный – на всех фото «после 17-го года» непременно в шинели? Такое ощущение, что он вообще из этой шинели никогда не вылезал. Кепку еще иногда снимал, а в шинели и сидел в кресле, и с беспризорником обнимался, и карающий меч революции поднимал… Если верить самому Дзержинскому, то сделано это было первыми пиарщиками диктатуры пролетариата из следующих соображений: «Московский комитет ввел меня в комиссию по восстановлению большевистских организаций в армии и созданию Красной гвардии. Мне приходилось часто выступать перед солдатами; вот товарищи и одели меня соответствующе. Переодели, чтобы признали за своего».

Постепенно это вошло у вечно зябнущего и кашляющего Феликса в привычку. Позднее, и довольно неожиданно стало неким символом беззаветного служения революционным идеалам. Шинель Корчагина, кстати, из той же, извините, пропагандистской «оперы» вечно мобилизованного пролетарского государства. Ну, ладно, с шинелью разобрались, теперь уточним относительно Fe. Первоначально Дзержинский занимал в ликвидированном «Якоре» большое и светлое помещение в углу второго этажа – окна кабинета выходила на проезжую часть. В кабинете оставался стационарно установленный прежними хозяевами огромный стальной сейф. Он, к слову, и поныне там.

И именно в нем спрятан секрет железного чекиста №1. Буквально в первые месяцы поле въезда чекистов в бывшую «Лавку чудес» работу Эдмундовича, что был в кабинете один, внезапно прервала влетевшая в окно ручная граната. Дзержинский мгновенно выскочил из-за стола, молниеносно пересек кабинет и ловко забрался в металлический сейф. Прогремевший вскоре взрыв выбил стекла, повредил мебель и стены, разбил люстру и лампу. Но буржуйскому сейфу он не причинил ни малейшего вреда. Сбежавшиеся на грохот чекисты с изумлением наблюдали, как из сейфа в клубах пыли и дыма, словно птица – феникс, легко выпорхнул невредимый и даже не контуженый Феликс Эдмундович. Который, правда, тут же распорядился, чтобы ему подыскали другой кабинет. Кабинет оборудовали в тот же день – на другой стороне – с окнами, выходящими во двор. После этого происшествия соратники Дзержинского стали называли своего шефа за глаза «железным»: по причине его чудесного спасения в стальном банковском хранилище. И уже много позже даровитые биографы добавили прозвищу антуража несгибаемости. Занятно и другое: именно фениксом называли маленького Феликса домашние. Так он сам выговаривал в голубой период жизни свое дважды счастливое имя: рожденный католиком после довольно болезненного падения его беременной матушки в погреб, младенец получил от родителей и на латинском, и на польском имена, означающие счастье – Феликс Щенсный (Felix Szczęsny)».

Часть II: история железнодорожная (с элементами кумовства и репрессий)

«Не так давно Би-Би-Си-шники запустили занятный телецикл: известный патологоанатом – антрополог скупает всевозможные останки знаменитостей (от засушенного пениса Наполеона до волос Элвиса Пресли и обгоревшего фрагмента ребра Гитлера), чтобы вместе с коллегами из лабораторий по всему миру по расшифрованной ДНК гения или злодея определить, какую роль гены играют в профессиональных предпочтениях, хронических заболеваниях, девиантном поведении и пр.

Увы, русские, как сообщил автор и ведущий программы, на контакт не идут. А то бы можно ведь было по останкам из кремлевской стены узнать – своей смертью или от руки товарищей умерли вожди нашего Октября и что такое необыкновенное их хромосомный набор получил или проморгал от своих предков. Тем более, что вот, например, у железного Феликса даже черепушку не вскрывали – настолько очевидной была для последних врачей первочекиста смерть от давнего сердечного недуга.

Так что есть материал для исследователей. В данном случае, ужасно интересно: получил ли Феликс в наследство от деда Игнатия «путейский» ген? Вдруг, он совершенно осознано – по семейной традиции – выцарапал себе в 1921-м году руководство Наркоматом путей сообщения, потому что на генетическом уровне знал, как можно воскресить русскую «железку»?!

Неисповедимы пути железные

Безусловно, такой сногсшибательной карьеры в имперском МПС не сделал ни один из предков железного Феликса – деда, дядьев, кузенов по линии матери – Хелены Янушевской, среди которых железнодорожников было великое множество (как и поляков в этой транспортной сфере Российской империи вообще: почти 40% инженерного корпуса и половина техников т.н. второго класса) – от кассиров до начальников станций и вузовских профессоров. При этом все родственники ФЭДа были, минимум, с дипломом ж/д училища, но в основном – с институтским, а у Феликса-то даже гимназического аттестата не было: по причине двоек по русскому и греческому, ФД вышел из стен 1-й Виленской гимназии со справкой.

А вот поди ж ты: в 1920-е довольно быстро восстановил им же с соратниками разоренную имперскую ж/д, чем сникал уважение не только коллег по революции, но и западных журналистов, дипломатов и прочей «буржуазии». Что ни говори, а факт остается фактом: когда весной 1921-го заканчивалась Гражданская война, и Президиум ВЦИК принял постановление «о назначении народным комиссаром путей сообщения Феликса Эдмундовича Дзержинского», положение дел на транспорте в стране было катастрофическим. За гранью, так сказать, развала и хаоса. Г.М. Кржижановский – один из немногих вменяемых инженеров в когорте «идейных» руководителей страны, бывший тогда председателем Госплана, вспоминал: «Развороченные мосты на деревянных срубах под железными фермами, явные перекосы полотна, невыправленные линии рельсов, убийственные стоянки, кладбища разбитых вагонов и паровозов, грязные развалины станций, движение поездов по вдохновению, а не по расписанию, наглые хищения грузов, угрожающий рост крушений, «энергетика» на сырых дровах с помощью пассажиров, катастрофическое падение производительности труда, двойные, тройные комплекты бездействующего персонала, совершенная неувязка по линии промышленности и финансов». Дзержинский тоже хорошо знал состояние дел на транспорте. Он, как уже мягко было сказано, не имел специального образования и опыта работы в ведомстве путей сообщения, но «дядьки рассказали». Родственники же и подсказали неучу, чтобы своим заместителем он сделал опытного специалиста, инженера путей сообщения И.Н. Борисова, который, в том числе и при помощи Феликсовых близких, и реализовал программу по восстановлению железных дорог, выполняя весьма размытую в тактическом отношении цель, поставленную «родным » наркомом: «Наша задача сделать транспорт той мощной силой, которая должна двинуть экономическое развитие страны».

Дзержинский на новом посту поставил во главу угла вопрос о графике движения, который фактически не выполнялся. График срывался из-за отсутствия топлива, нарушения трудовой дисциплины. Новый нарком и сам бывал в депо и на станциях, встречался с людьми, знакомился с делом на практике.

Между прочим, о Железном рыцаре большевиков обычно говорят лишь, как о создателе жуткой ВЧК, но главой Наркомата путей сообщения он тоже был первым! Это при нем был создан Трансплан, введена платность перевозок, внедрялись основы хозрасчета, был введен в действие новый устав железных дорог, в ведение НКПС переданы технические училища, восстановлен отдел здравоохранения. Правда, тут опять встает вопрос: кто дотла разрушил-то ж/д систему? Это ведь только в «Неуловимых мстителях» ответ однозначен: «Бурнаши мост подожгли!», а на деле-то красные спалили и взорвали не меньше, чем беляки с атаманами.

Ф.Э.Дзержинский – отдадим должное его менеджерским талантам – в считанные месяцы разобрался в сложившейся ситуации. И, кстати, в данном случае пришел к выводу о невозможности навести порядок репрессивными методами органов ВЧК и милиции: «Мы не покончим с хищениями, если не привлечем к этому делу массу честных сознательных железнодорожников». И 9 декабря 1921 года, по его инициативе ВЦИК и Совет Труда и Обороны республики принимают «Декрет об организации охраны складов, пакгаузов и кладовых, а равно сооружений на железнодорожных и водных путях». Выражаясь, современными терминами, ФД заложил основы Военизированной охраны МПС. Так что, сотрудникам сей структуры не грех бы ежегодно выпивать за память железного отца- основателя – 30 августа или 11 сентября)).

Но не будем сходить с рельсов этого фрагмента биографии нашего персонажа.

Результат его трехлетнего «чуткого руководства» НКПС констатировала в 1924 г. январская XII конференция ВКП(б): «Транспорт находится в таком состоянии, когда он без особых затруднений способен удовлетворять все предъявляемые к нему и родным хозяйствам требования».

Но без генетической предрасположенности и «помощи брата» у Феликса не обошлось. Нет, не случайно, ФД возглавил НКПС – он точно знал, кто ему поможет – брат Пашка.

Первым путейцем в семье Эдмундовича был отец матери – Игнатий ( Игнаций для поляков) Семенович Янушевский, родившийся в первые годы XIX века.

После гимназии И. С. Янушевский поступил в Виленский университет. И, кстати, не исключено, что и он тоже передал внуку «революционные» спиральки. По молодости этот дедушка-отличник и хороший знакомый Мицкевича (того самого – поэта и общественного деятеля Адама) увлекся популярной среди студентов университета идеей национального возрождения и освобождения Польши. В общем именном списке принадлежавших к тайному обществу филаретов (т.е. в переводе с греческого буквально – «любящих добродетель»), составленном в Следственной Комиссией весной 1824 г., упомянут Игнатий Янушевский – «участник общества филаретов, кандидат философии, 20 лет, из города Вильна». Это патриотическое объединение студентов, просуществовавшее в Виленском университете в 1820-1823 гг., было дочерней организацией общества Филоматов, и, как и вышестоящая организация, ставило национально-освободительные и просветительские цели. Обе организации были раскрыты (после чего запрещены) и 108 их участников были преданы суду. Осенью 1824 года 20 из них были приговорены либо к различным срокам тюремного заключения с последующей ссылкой, либо высланы вглубь России, как, например, уже упомянутый самый известный филомат – Адам Мицкевич.

И. С. Янушевскому удалось избежать судебного процесса необычным, так сказать «железнодорожным» путем: он ушел из университета и ….поступил в Петербургский институт путей сообщения, который закончил в 1828 г., причем первым по списку (жаль, тягу к знаниям дед внуку Феликсу не смог передать).

В конце 1850-х гг. ИЯ числился преподавателем этого же института в чине подполковника. В музее Петербургского Государственного университета путей сообщений, в зале № 2 до сих пор, среди других портретов ученых-выпускников, заложивших основы отечественной и мировой транспортной науки и техники, хранится его портрет. Маститый профессор, он был специалистом по вопросам коммуникаций, другом и соратником известного строителя мостов инженера С. В. Кербедза.

Хорошие отношения у него были и с другими выпускниками железнодорожного института, что не удивительно, особенно учитывая тот факт, что треть инженеров-строителей и железнодорожных инженеров Российской империи второй половины XIX века были выходцами с польских территорий, преимущественно поляками. До первой Мировой поляки прибавили в процентном профессиональном «весе» еще 10%. Помимо Игнатия Янушевского, известными инженерами-транспортниками были также двое его сыновей, внук и чуть было не стал правнук, но об этом – чуть ниже.

Впрочем, академическая карьера дедушки железного Феликса не ограничивается железнодорожным институтом. До железнодорожного института И. С. Янушевский несколько лет – во второй половине 1830-х преподавал теоретическую механику в Институте корпуса Горных инженеров (с 1866 г. – Горный институт). Был членом первого в России общества любителей шахматной игры, созданного в Санкт-Петербурге в 1837 г. В шахматы, кстати, неплохо играл и ФД – хотя по математике имел нетвердую тройку.

Игнатий Янушевский, сам происходивший из известного рода, был женат на Казимире Забельской (1806-1897), предки которой происходили из еще более древнего и знаменитого польского дворянского рода Забелло. Кстати, знаменитое дореволюционное сопрано Мариинки Надежда Забела – жена и муза художника Врубеля, тоже происходила из этой же польской аристократической древности. К слову о повстанческих генах ФД – и Янушевские, и Забельские числились как среди участников Польского восстания за независимость 1831- 32-го , так и 1863-64 гг.

Дед Игнатий умер за два года до рождения ФД, так что лишь хромосомами мог поучаствовать в жизни внука от младшей красавицы-дочки. Восстанавливать же советское МПС Феликсу активно помогал внук Игнатия Семенович- сын его сына Степана (брата матери ФД, тоже инженера – путейца) Павел Степанович Янушевский.

Из записки Дзержинского Ленину:

«Владимир Ильич!

О Янушевском я вчера собрал более точные данные. У Деникина он был деятельным белогвардейцем, ездил в Англию, агитируя там в пользу поддерж­ки добровольцев.

Я вчера же по телефону снесся с Янушевским-сыном, он характеризовал от­ца как человека исключительной личной порядочности и честности, и что на прямо заданные ему вопросы он дает прямые ответы, и что сейчас он вполне лоялен к Советской власти.

Мое мнение, что в плановой подкомиссии по транспорту он работать мо­жет.

28 марта 1921 г.

Ф. ДЗЕРЖИНСКИЙ»

Такое вот по форме обезжиренное ходатайство за крупного специалиста, в котором очень нуждается разрушенный транспорт страны, а по сути – за кузена, правда, за кузена дельного.

Павел Степанович был на 7 лет старше Феликса и очень на него похож внешне. «По содержанию» же это был совершенно иной человек. В 1900-м, когда Феликс томился в краковской тюрьме, его кузен – дипломированный инженер – технолог, преподавал в Ревельском техническом ж/д училище. В следующем году ПЯ – уже начальник Ревельского участка тяги Балтийской и Псково-Рижской железной дороги, в годы Первой Мировой, Гражданскую – начальник службы тяги, заместитель начальника и начальник Владикавказской железной дороги, позднее – Азербайджанской железной дороги, затем – председатель Кавказского окруж­ного комитета по перевозкам. А вот после этой записочки, с мая 1921 года Янушевский – член совета и заместитель председателя Высшего технического комитета, член совета Научно-технического комитета НКПС, член финансово-экономической секции Трансплана НКПС.

Владимир же Павлович Янушевский – сын этого заслуженного инженера и менеджера, с которым глава ВЧК «снесся по телефону», инженером путейцем по семейной традиции стать не успел: лишь год проучился в Институте инженеров путей сообщения. Война загнала парня из хорошей польской семьи в военное училище, а революция – в ВЧК. И не просто в состав рядовых чекистов, а на пост члена коллегии и заместителя заведующего Отделом по борьбе с контрреволюцией. Тут уж, конечно, налицо протекция и кумовство – в 20-то лет! Дикорастущее начало профессиональной жизни для бывшего студента и армейского прапорщика. Конец, правда, был печальный: после скоропостижной смерти дяди-покровителя Вовочку выгнали из Госплана СССР, где он тогда служил, потом ссылка – как троцкиста, а в 1936 арест, приговор по нескольким пунктам известной 58-й ст. и расстрел в 1937-м как участника террористической организации…

Вот уж, поистине, неисповедимы пути железные…»

Часть III – поучительная

«На первый взгляд, в мобилизационно – просветительских целях, в День знаний не стоит говорить об образовательном аспекте биографии Феликса Дзержинского. Действительно, этот топ-менеджер первой советской государственной вертикали в семилетней гимназии № 1 города Вильно учился восемь лет, ибо в первый класс ходил дважды (второгодник), хотя и отдали его туда на год позже, чем обычно отдавали детей. Последний класс тоже не закончил – вместо аттестата получил свидетельство: «Дзержинский Феликс, имевший от роду 18 лет, вероисповедания католического, при удовлетворительном внимании и удовлетворительном же прилежании показал следующие успехи в науках», а именно: закон Божий – «хорошо», логика, латинский язык, алгебра, геометрия, математическая география, физика, история, французский – «удовлетворительно», а русский и греческий языки – «неудовлетворительно». А дальше продолжать образование увлекшийся «Эрфуртской программой» Дзержинский и вовсе счел буржуазным излишком.

Но парадокс состоит в том, что этот двоечник, с одной стороны, самый что ни на есть плод просвещения, а с другой – гонения на просветителей. Кроме того, довольно быстро ФД спохватился и занимался самообразованием всю жизнь, при этом часто повторял, что знаний ему не хватает.

Плод просвещения

Начнем с исправления одной цитируемой в различных источниках глупости относительно неуспеваемости юного Феликса. Якобы, учившийся несколькими годами ранее в той же гимназии Юзеф Пилсудский (впоследствии первый глава возрожденной Польши, основатель нацармии, маршал Польши, т.н. «отец польской нации» – фигура по взглядам диаметрально противоположная Дзержинскому (революционеру и функционеру), ибо являлся автором политического прометеизма, целью которого было ослабление и расчленение Российской империи и, впоследствии, Советского Союза путём поддержки националистических движений на территории этих государств, чтобы в результате создать конфедерацию «Междуморье» – от Чёрного до Балтийского моря, что позволило бы избежать в Центральной Европе доминирования Германии или России) впоследствии вспоминал: «Гимназист Дзержинский – серость, посредственность, без каких-либо ярких способностей».

Тут одно из двух – либо польский маршал «жжёт», выражаясь модным сленгом, либо исследователи изрядно напутали и ввели в заблуждение исторических пользователей. Дело в том, что Пилсудский не просто учился в этой гимназии, он ее закончил за четыре года до того, как Феликс первый раз пошел в первый класс – в 1887-м году. Трудно себе представить, чтобы он имел хоть какое то представление о способностях ФД и даже о дарованиях его старших братьев или сестер – они все были много моложе Пилсудского. Но главная фишка: осенью 1887-го Юзеф Юзефович, арестованный за причастность к заговору по подготовке убийства императора Александра III (был проводником по родному Вильно для товарища, пытавшегося найти в этом провизорском раю яд, что был нужен для отравления царя) и приговоренный к пяти годам ссылки в Иркутскую глухомань, следовал по этапу: из следственной столичной тюрьмы – в Сибирь!

Хотя некий общий элемент патриотического (кроме католического – но об этом в другой раз) воспитания присутствовал и в семье Пилсудских, и Дзержинских. Пафосный культ национальной польской борьбы против поработительницы Родины – России. В интеллигентных польских семьях ребенку запросто вместо сказки на ночь про волшебный горшок или Кота в сапогах могли поведать о зверствах Муравьева-Вешателя и прочих ужасах, связанных с подавлением польских восстаний.

Справедливости ради нужно сказать, что действительность не отказывала полякам в материале для ненависти к русскому правительству. И взгляды у деток польские патриоты формировали – с легкостью – соответствующие. Уже будучи одним из первых руководителей СССР, в 1922 году ФД вспоминал: «Еще мальчиком я мечтал о шапке-невидимке и уничтожении всех москалей». Но если для ФД противоядием ненависти к москалям стал марксизм, перековавший бывшего католика и националиста в интернационалиста, то руссоненавистник Пилсудский без всякой шапки-невидимки пошел в 1920-м году во главе польских войск на Киев…

Так что когда ярые противники «кровавой ГэБни» в критике ФД призывают на помощь деятелей типа Пилсудского, так и хочется засадить их за изучение истории. Которая, кстати, возможно, объясняет и двойку ФД по русскому – мол, не хотел изучать язык захватчиков. Правда, такое объяснение не прокатывает для двойки по греческому. Кажется, к древним грекам у польских патриотов претензий не было… Но вообще-то мысли на языке великороссов ФД излагал без ошибок – этому свидетельство приличная грамматика его дневников и писем с записками. Но очень может быть, что учителю словесности не нравился стиль или содержание сочинений юного Феликса – он ведь уже в 7-м классе увлекся революционными «идеями». А некоторые его фразы взрослого периода нетрудно спутать со стилем еще одного российского премьера (правда, троечника) – Черномырдина. Например, высказывание

«Если бы мне пришлось жить сначала, я начал бы так, как начал» ничуть не хуже, чем знаменитое от Виктора Степановича « Хотели как лучше, а получилось как всегда»))

Но мы отвлеклись от заявленной темы – почему ФД двойной плод – просвещения и гонений на просвещение. Да потому что если бы отец Феликса не стал учителем его матери по математике – этот брачный союз никогда бы не состоялся. А Эдмунд Дзержинский никогда бы не стал домашним наставником Хелены Янушевской, если бы царское правительство не оставило его – как образованного поляка – без работы!

«Так сказал Дзержинский»

Отец Феликса Дзержинского, Эдмунд-Руфин Иосифович Дзержинский родился в мае 1838 в городе Ошмяны Виленской губернии в дико древнем и таком же обедневшем роду, где был целый мешок детей. Разорен отец Эдмунда Д был, кстати, в результате подавления польского восстания 1830-х. Так что денег хватило только на высшее образование двух младших сыновей.

Как и многие аборигены польско-литовских территорий ЭД поступил в Санкт-Петербургский университет на физико-математический факультет. Его личное дело до сих пор хранится в университетском фонде ЦГИА СПб.

Санкт-Петербургский университет (наряду с Казанским, где аналогичный факультет заканчивал отец В. Ульянова-Ленина) являлся тогда центром российской физико-математической науки, и среди его преподавателей было с избытком выдающихся ученых. Например, в период обучения Эдмунда-Руфина на физико-математическом факультете преподавал крупнейший математик П. Л. Чебышев. В личном студенческом деле мало данных об учебе ЭД в университете, но зато имеется обширная переписка о дворянском происхождение рода Дзержинских. Этот документ от студента потребовали в университете: после восстания 1830-1831 гг. многие польские шляхетские фамилии были «выведены» из списков российского дворянства, и имеющееся у ЭД определение Минского дворянского собрания от 18 июня 1829 г. не считалось достаточным для современного тому времени статуса фамилии. К счастью, с помощью многочисленных свидетельств, Эдмунду-Руфину удалось доказать свое дворянство университетскому руководству.

Однако, когда в 1863 г. Эдмунд-Руфин Дзержинский закончил физико-математический факультет Санкт-Петербургский университета со степенью кандидата физико-математических наук, устроиться по специальности в столице он не смог. «Виновато» в этом было очередное польское восстание – 1863-1864 гг. Все лица польской национальности находились под подозрением, в том числе, и Дзержинский. Его кузен, дворянин Минской губернии Герасим Дзержинский был лишен прав на жительство и сослан в Сибирь. Находились в западносибирской ссылке и представители других близких роду Дзержинских семей.

Короче, ЭД опять вернулся в Вильно. Но работы не было и на родине: попечитель Виленского учебного округа в 1864 – 1868 гг. И. П. Корнилов в первый год своей деятельности на новом посту, уволил («как бы чего не вышло») практически всех учителей-поляков и католиков, правда, выплатив им годовое жалование.

Можно упомянуть и циркуляр от 1 января 1864 г. генерал-губернатора М. Н. Муравьева, который предписывал руководству уездов, полиции и мировым посредникам наблюдать за случаями «неразрешенного обучения». И если бы не старый еврей – сапожник, что шил обувь семье профессора Янушевского – будущего деда железного Феликса, а также чинил тапки Дзержинским, и по этой оказии «замолвил» словечко Игнатию Семеновичу за молодого Эдмунда, никогда бы не встретились 25-летний физик-математик и 15-летняя красотка Хелена, тут же влюбившаяся в умного бородача – учителя.

Некоторые из современных авторов позволили себе грубость, обозвав отца ФД педофилом, дескать, соблазнил нимфетку. Вот занятно: Грибоедов, значит, женившийся на 16-летней княжне Чавчавадзе – не педофил, а папа главы ВЧК сразу же подвергся нахальным, игнорирующим исторический контекст, нападкам. Нечестно и несправедливо. Девушка завоевала сердце учителя не только дивной красотой, но и приличными знаниями, и современными взглядами на жизнь.

Младшая профессорская дочка получила хорошее домашнее образование, знала несколько языков, прелестно музицировала, разбиралась в польской литературе, особенно любила Адама Мицкевича и Юлиуша Словацкого (запомните это имя – мы к нему еще вернемся). Это правда, замуж ХЯ вышла в 16 лет – но в середине XIX века это было обычным делом.

Чуть позже тесть помог зятю и с карьерой. Правда, куда больше помогла Эдмунду Д реформа образовательных учреждений, расширившая программу обучения в гимназиях.

Если до этого в программу входили такие предметы как Закон Божий, всеобщая история, история Государства Российского, российская словесность, один из древних языков – греческий или латинский, а из современных – французский и немецкий, то с 1864 в гимназиях начали изучать математику, физику, химию, зоологию, географию. Впоследствии в курс обучения ввели даже философию. В результате в провинции возник дефицит преподавателей естественных наук. В этих условиях, Эдмунд-Руфин Дзержинский, выпускник Петербургского университета, пусть и польской национальности, получил возможность занять вакансию в одной из гимназий. Его взяли в новую гимназию Херсона, но со скрипом – благодаря протекции местного губернатора Клушина, товарища по институту Игнатия Янушевского.

Однако вскоре последовал циркуляр жандармского управления «Об установлении полицейского надзора за выходцами из Польши, которые пребывают в Херсонской губернии». Постепенно пребывание Дзержинского в Херсоне становилось все более и более проблемным, хотя гимназическое начальство было им довольно. В 1868 г. Дзержинский все-таки вынужден был уехать в Таганрог, где стал работать учителем физики и математики в местной Мариинской женской гимназии: других вариантов не было. Хотя платили в этом заведении мало. Зато на второй год преподавания в Таганроге Дзержинский получил звание надворного советника (гражданский чин VII класса в Табеле о рангах, соответствовал чинам подполковника в армии и капитана II ранга на флоте), а в последний год работы был награжден орденом Святой Анны III степени.

Наличие этой Анны, помимо всего прочего, обозначало 90 или 100 руб. ежегодной пенсии. Да еще и имение ЭД после смерти кучи родственников досталось в наследство, что было совсем нелишним для его семьи, где количество детей довольно было быстро дошло до восьми…

А вот осенью 1873-го года в жизни усердного преподавателя произошли перемены, что вписали имя Дзержинских в русскую литературу. Эдмунд Иосифович начинает преподавать в Александровской мужской гимназии. Это было старейшее учебное заведение Юга России, учрежденное еще 1 сентября 1806 г. Возможность преподавания в престижной и выгодной в финансовом положении гимназии появилась у ЭД с приходом на директорский пост Эдмунда Рудольфовича фон Рейтлингера, обновившего состав преподов гимназии вообще, и польско – литовскими земляками, в частности.

Вот так, дорогие друзья, в числе учителей таганрогского второклассника Антоши Чехова появился польский математик, ставивший будущему классику только хорошие оценки, и оценивший его итоговую за 1874/1875 год работу: «Весь ход совершенно верен, и рассуждение самое правильное. Отлично. Э. Дзержинский».

Увы, учил Эдмунд Иосифович Антона Павловича всего два года: по осени 1875- го у преподавателя обнаружили туберкулез и в целях безопасности гимназистов и коллег Эдмунду Дзержинскому предложили уйти в отставку. Сменившие ЭД математики не стимулировали интерес писателя к этой науке, так что в аттестате зрелости Антона Чехова по данному предмету будет значиться «удовлетворительно».

Через десять лет А. П. Чехов напишет рассказ «Русский уголь (Правдивая история)», где одним из персонажей будет выведен управляющий имением графа Тулупова, «поляк Дзержинский, человек желчный, любитель играть в карты»…

Ну, и как не отметить еще одну историческую зарубочку Дзержинского в Таганроге: помимо непосредственного преподавания своих предметов, вместе с учителем Ароном Абрамовичем (просвещенным предком «нашего» олигархического Романа) Эдмунд-Руфин Дзержинский систематизировал всю гимназическую библиотеку, составив тематический и алфавитный каталог, а также список необходимой для гимназии литературы.

Интересно, конечно, правда ли желчным был отец железного Феликса? Вот картежником ЭД точно не был… Известно, что Антон Палыч любил коллекционировать занятные фамилии – немало редкостей, красивостей и реальных «невозможностей» рассыпано по его произведениям, чего стоит один только Чимша-Гималайский или долго хранимая писателем визитка: «Римша-Пилсудский», про которую Чехов, смеясь говорил, что такого даже в пьяном виде не выдумаешь… Кто знает, может просто небанальной польской фамилии его «Углю» не хватало, вот и выпихнула память из детских закоулков фамилию волосатого широколицего математика с неистребимым польским акцентом…

Эдмунд – Руфин Дезржинский умер, когда его сыну Феликсу было всего пять лет. И об отце мальчик больше знал по рассказам близких, например, старшей сестры Альдоны: «Отец наш, преподававший с 1866 г. в мужской и женской гимназиях Таганрога физику и математику, уже не работал. Он был болен туберкулезом и последние годы жил в деревне, получая пенсию. Отец был справедливым человеком, и крестьяне соседних деревень, чтобы подтвердить достоверность чего-либо говорили: «Так сказал Дзержинский». Они очень уважали его и часто приходили за советом и помощью. Отец им никогда не отказывал. Мы жили в маленьком старом домике на берегу реки Усы… Ближайшая деревня Петриловичи находилась в 4 километрах. До железной дороги было 50 километров».

Или Ядвиги: «Жизнь наших родителей была нелегкая. Большая семья – восемь детей – требовала забот и внимания. Семья жила на отцовскую пенсию. Хозяйство никакого дохода не приносило. Земли за небольшую плату сдавались в аренду (42 рубля в год). Отношения между родителями и окрестными крестьянами установились прекрасные. Отец, подготавливая нас в гимназию, вместе с нами бесплатно учил детей арендатора и детей из соседней деревни Петриловичи»…

От отца же Феликс и унаследовал интерес к астрономии – когда, уйдя из дома в «рэволюцию», как говаривал муж одной из сестер ФД, он жил с рабочим парнишкой в маленькой виленской мансарде (как его еще к меньшинствам оппоненты не приписали!) – он рассказывал товарищам, которые иногда собирались в их жилище, про планеты, кометы и галактики, великого польского астронома и физика Коперника… Рабочие, что поначалу побивали похожего на юного Рафаэля странного барчука, зауважали «чужака» и даже первую партийную кличку дали «Астроном».

Что же касается Пилсудского…

Во-первых, у него действительно на Украине жила родня – Римша-Пилсудские – лексическая утеха Чехова.

Во вторых, в 1920-х годах Ф. Дзержинский не позволил ГПУ провести теракт в отношении главы Польши Пилсудского и сохранил ему, таким образом, жизнь.

Младший сын старшей сестры Феликса – Алдоны Дзержинской – Антон Булгак был одним из адъютантов Юзефа Пилсудского и гражданским мужем племянницы Маршала – Ванды. В трагическом сентябре 1939 года он вывез из Варшавы в свое имение в Сувалках вдову отца польской нации – Александру Пилсудскую вместе с дочками, сестрой и кузиной.

Часть IV – любовно-идеологическая

«В самом начале нашего юбилейного «марафона» я уже упоминала о жене ФД – Софье Мушкат (она же Чарна, она же Богдана – в подпольном эсдэковском варианте) – «старом товарище ФД по борьбе», позднее – советской функционерке, одной из образцово- показательных кремлевских жён, еще позднее – ветеране польского и русского революционного движения. Дзержинский был знаком с ней с 1905-го года, женился в 1910, сына «родил» в 1911, в Швейцарии навестил жену с маленьким Яном в 1918, а жизнь совместную с ними начал не раньше года этак 1922-го…

А еще эта непроницаемая женщина много лет писала, но так и не издала «книгу жизни» –о себе и своем муже – чекисте № 1, в которой ФД выглядит еще более неестественным, чем его железные или каменные монументы. Все по официальной био вождя: «подполье с малых лет, суды, ссылки, побеги, «горение», «жажда борьбы», ну а потом «щит и меч» большевистской диктатуры».

Произведение это вышло в свет лишь после смерти Сталина под нейтральным названием «В годы великих боёв». В нём нет ни строчки о «красном терроре», репрессиях, уничтожении сотен тысяч людей, о чём, несомненно, Софья Сигизмундовна знала больше других. И уж, конечно, ни слова в этом тяжеловесном манускрипте – о юношеских увлечениях, первой любви и прочих романах железного Феликса. Женщина – она и в революции женщина: ревность к соперницам неизбежно придушит достоверность.

А меж тем, если бы в своё время ФД не бежал не только из кайгородской ссылки, но и от своей «тургеневской девушки», как знать, в какую сторону свернула бы судьба этого революционера. Очень может быть, что в этом случае его миссией стало бы просвещение – как у деда Игнатия (профессора – путейца), отца и брата Игнатия (учителей гимназии), или брата Владислава (профессора медицины)…

Кстати, именно благодаря дочери расстрелянного во Вторую Мировую Владислава Дзержинского была рассказана история о первой любви ФД – бестужевке, учительнице словесности и политической ссыльной Маргарите Николаевой. Дико и нелепо, конечно, что письма влюбленного мастера революции к свое маргарите были впервые опубликованы в приложении к почти засекреченному журналу «Пограничник» – тонюсенькой брошюрке за авторством С. В. Дзержинской «Вечная жажда борьбы» (((.

Впрочем, историки-чекисты в канонической (Политиздатовской) биографии ФД тоже упоминают об этой женщине, правда выворачивают историю задом наперед, скупо фиксируя, что во время первой ссылки юного Феликса в сёла Нолинск и Кайгородское Вятской губернии (1898-1899 гг.) он «познакомился и подружился с политической ссыльной 25-летней девушкой Маргаритой Фёдоровной Николаевой» и далее, что 21-летний Дзержинский «помогал ей разобраться в сложных вопросах, разъясняя сущность общественных отношений». На самом деле, это Маргарита и русский язык возлюбленного усовершенствовала, и «Капиталом» образовала, и « Фаустом» попыталась его фанатизм направить в более мирное русло.

Это была история не простой любви, а любви в духе времени – с желанием преобразить себя и «объект любви» …

Вы никуда не торопитесь?! Тогда, я чуть отвлекусь перед изложением фабулы этого любовно-идеологического романа.

«Он был похож на Демона, Фауста, Люсьена де Рюбампре, болгар Тургенева, Овода и всех романтических шатенов европейской живописи …»

В первой половине 50-х годов прошлого века моя мама – после своего первого университетского года, решила поехать на август в Пятигорск. У этой физички было по жизни одно серьезное «лирическое» увлечение – Лермонтов. Ее ленинградская подружка тут же собралась ехать с ней: мол, в Пятигорске живет подружка моей бабушки, русичка моей мамы – Маргарита Федоровна. Она работала (после того как эвакуировалась в Пятигорск из блокадного Ленинграда) экскурсоводом в домике Лермонтова. Отличная бабуля «в рабочем состоянии», настоящая энциклопедистка, влюблена в поэзию Лермонтова и русскую литературу вообще, сама уже живая история – знала Крупскую и Дзержинского – наши каникулы не вылетят в трубу, будет не только живописно и оздоровительно, но и до чертиков интересно…

Мама была в восторге от новой знакомой, зачарована ее рассказами. Про русскую литературу, и про отца-священника. Про подруг – бесстужевок и прелестную, вечно сопливую художницу и учительницу Надю Крупскую, в том числе. Про дореволюционный Петербург – Петроград, довоенный Ленинград. Про историю, как, выбравшись из Ленинградской блокады, эта женщина – уже совсем немолодая – при немецкой оккупации Пятигорска спасала музейные реликвии. Как инструктировала молодежь (революционерка старой школы!), решившую выбраться из кишащего фашистами города.

Нашлась у них и общая тема для разговоров: бывшая сибирская ссыльная жадно расспрашивала маму, выросшую в тех местах, об изменениях в современном Красноярске, Иркутске и всяких хорошо знакомых ей глухих местечках русского Востока. На следующий год мама привезла в Пятигорск моего папу – тогда еще жениха, конечно. И он тоже был очарован этой уже перешагнувшей 80-летний порог Маргаритой. Оба они уверяли, что она была доброжелательна и очаровательна, не говоря уж о том, что умна и эрудированна. О Дзержинском она рассказывала как о хорошем знакомом по ссылке молодости, старательно уходила от вопросов про ЧК или Крупскую в 1930-е… Дала родителям совет: разлучайтесь часто, но лишь на миг, никогда не расставайтесь надолго, если дорожите своими отношениями. Подарила свою только что вышедшую в издательстве «Детская литература» книжку «Михаил Юрьевич Лермонтов – жизнь и творчество».

О молодом Дзержинском рассказывала не без иронии, и как настоящая словесница: «Он был похож на Демона, Фауста, Люсьена де Рюбампре, болгар Тургенева, Овода и всех романтических шатенов европейской живописи … Но из всех искусств предпочитал музыку – и не только Бетховена, если вы так подумали, но и Шопена, и Баха… Художественная литература была ему неинтересна, если речь не шла о социальной борьбе, так что любимые авторы Феликса Эдмундовича – Ульянов- Ленин и Роза Люксембург…

Он фанатично верил в необходимость и имел желание изменить существующую несправедливость. И был особенно красив, когда формулировал эти свои мечты и методы их осуществления».

Все это спустя четверть века мне рассказывала мама, когда повезла уже меня первый раз в Минеральные Воды, в Железноводск и, разумеется, в Пятигорск. А еще в маминой шкатулке с «драгоценностями» жила брошка – закалывать кружевной воротник блузки – подаренная этой дивной знакомой: медная или бронзовая изящнейшая бабочка с двумя красными и двумя зелеными «глазками» – обыкновенными ювелирными стеклышками. Брошка жива и поныне, три поколения женщин в нашей семье носили ее бережно.

А история эта тогда совершенно меня не заинтересовала, более того, я не могла сравнивать своего любимца Овода (эх, Феликсу бы в глаза и уши: «В террористических убийствах самое страшное то, что они становятся чем-то заурядным, на них начинают смотреть как на нечто обыденное, у людей притупляется чувство святости человеческой жизни») с аскетично-тусклым изображением Дзержинского советских времен…

И мама, и ее пережившая блокаду подружка Лида, и мой папа, были уверены, что Николаева и Дзержинский были просто товарищами по борьбе и ссылке. Эта воспитанная и деликатная женщина ни намеком не дала им понять о любовных узах, что связывали когда-то мятежную русскую поповну-учительницу с «идейным» польским дворянином-недоучкой.

Родители говорили, что она неизменно называла ФД – Феликсом Эдмундовичем. И когда они спросили: а как его звали в обычной жизни, ответила, что если речь не шла о подпольных именах, то Феликсом Эдмундовичем.

Мои папа-мама – советские комсомольцы просто не знали тогда, что интеллигенты дореволюционной поры обращались друг к другу по имени-отчеству, независимо от возраста.

«Никогда не разговаривайте с неизвестными»

Жарким летом 1898-го старенький пароход вез в своих тесных трюмах «политических» и уголовников в Вятскую ссылку. Среди пассажиров был и 22- летний еще никому (ни полиции, ни авторитетным революционерам) не известный Феликс Дзержинский – бывший гимназист, нынешний автор и распространитель прокламаций.

Из письма ФД сестре Альдоне: «..Дорога была чрезвычайно «приятная», – писал он, – если не считать приятными блох, клопов, вшей и т.п. По Оке, Волге, Каме и Вятке я плыл пароходом. Неудобная это дорога. Заперли нас в так называемый «трюм», как сельдей в бочке. Недостаток света, воздуха и вентиляции вызывал такую духоту, что, несмотря на наш костюм Адама, мы чувствовали себя как в хорошей бане. Мы имели в достатке также массу и других удовольствий в этом духе...»

Это была его первая ссылка (в царские «органы» о его речах донёс один из агитируемых Феликсом рабочих – штатный осведомитель охранки). Следующие 11 лет жизни Дзержинского (до захвата власти большевиками) будут состоять, по большей части, из тюрем, ссылок, побегов.

ФД стал абсолютом каторжанина, изучил тюремную систему и сыск Российской Империи «изнутри». Эта наука очень ему пригодится, когда надо будет создавать ВЧК – репрессивную систему большевистской диктатуры, агрессивного до абсурда органа по защите революции от контреволюции, неизбежной истребленной частью которой станет огромное количество совершенно безобидных и безыдейных обывателей… Как говорил Дзержинский: «ЧК не суд, ЧК – защита революции. ЧК должна защищать революцию и побеждать врага, даже если меч ее при этом случайно упадет на головы невинных». Случайно, но сразу на несколько миллионов голов… Но это произойдет через 20 лет.

А сейчас – он самый юный, оттого замкнутый, нервный и совершенно одинокий, но очень привлекательный «с кожей, как у пятилетней девочки» вызвал участие у такой же ссыльной пассажирки этой утлой галеры – Риты Николаевой, первой заговорившей с неприкаянным молодым коллегой по революции.

До этого в жизни Дзержинского были лишь мать и сестры. Ну и румяные легкомысленные влюбленные в польского красавчика-двоечника гимназистки, оставлявшие Феликсу надушенные записочки в галошах гимназического учителя словесности (тот наряжался в них, словно чеховский персонаж – при любой погоде).

С матерью много лет новоиспеченный революционер почти не виделся и не переписывался. Сестра Ядвига до Первой Мировой была известна своей бурной жизнью молодой (потом уже не очень молодой) красотки – крутила романы, воспитывала дочек, путешествовала и развлекалась – в общем, буржуазно прожигала жизнь.

Сестре Альдоне пришлось присутствовать на судебных процессах ФД, провожать его в тюрьмы и ссылки, бесконечно высылать деньги, притом, что ее первый муж деятельности шурина не понимал и не одобрял. Хорошо известны несколько раз переизданные письма ФД сестре (изрядно изувеченные идеологической редактурой), полные нежности и, извините, потребительского отношения к этой поистине святой женщине, благодаря поддержке которой ФД, собственно, и дожил до 1917-го. Еще была не вполне понятная история с третьей, рано погибшей сестрой ФД – Вандой. Некоторые горе – исследователи уписались, что в 18 лет Дзержинский якобы питал запретные чувства к этой 15-летней сестре, и потому застрелил ее. Вообще, Дзержинский умел и стрелять, и на охоту в юности ходил, но, ребята, на момент смерти Ванде было 12 лет, Феликсу – 11. Обстоятельства дела не выяснены до конца. Вердикт коронера – несчастный случай. Но я отвлеклась. Ох, уж эта любовь к деталям.

С Маргаритой у Феликса завязались первые серьезные отношения неродственной природы.

Это она помогла Дзержинскому выдержать трудный этап, и, в общем-то, благополучно добраться до Вятки. Там ФД определили в местный каземат, а МН передали под гласный надзор полиции и разрешили свободно передвигаться по городу. Ежедневно ссыльная Николаева, снявшая в Вятке квартиру, навещала Феликса в тюрьме, где он ждал решения о месте ссылки и отправки туда, носила передачи (всё это разрешалось в империи).

В Вятке МН сообщила другим ссыльным и полиции, что она – невеста Дзержинского. Ей не все поверили: временными «партийными» невестами обзаводились многие ссыльные, чтобы не спиться и не одичать в глуши в одиночестве. «Использовались» невесты и для того, чтобы устанавливать связи с волей. Но в данном случае форма соответствовала содержанию, извините за суконный слог, отношений.

Николаевой определили местом ссылки городок Нолинск, и она при очередном свидании посоветовала Дзержинскому проситься туда же, чтобы они оказались вместе. Расконвоированную Николаеву отправили в Нолинск первой, а Феликс остался ждать в Вятке решения губернатора Клингенберга, к которому обратился с соответствующим прошением. Клингенберг даже назначил аудиенцию Дзержинскому ( хотел отчитать экс- гимназиста и вообще наставить на путь истинный), недолго побеседовал с ним на повышенных тонах (особенно после того, как приглашенный к губернатору арестант попросил разрешения сесть), но ходатайство удовлетворил.

Явление героя

или

Страдания юного Вертера революции

На деревянной пристани Нолинска, к которой причалил пароходик Феликса (встречать пассажиров каждый раз собирался чуть не весь городок), Маргарита экспрессивно бросилась к жениху. Ей нужно было сообщить бытовую радость: жильё она сняла, они будут жить в одном домике, но – до бракосочетания – в разных комнатах.

Из письма ФД сестре: « Я нахожусь теперь в Нолинске, где должен пробыть три года, если меня не возьмут в солдаты и не сошлют служить в Сибирь на китайскую границу, на реку Амур или куда-либо еще. Работу найти здесь почти невозможно, если не считать сдешней (орфография ФД – В.В.) махорочной фабрики, на которой можно заработать рублей 7 в месяц Население здесь едва достигает 5 тысяч жителей…Несколько ссыльных из Москвы и Питера, значит, есть с кем поболтать, однако беда в том, что мне противна болтовня, а работать так, чтобы чувствовать, что живешь, живешь не бесполезно, здесь негде и не над кем ( орфография ФД – В.В.)».

В глухом уездном городишке, где все друг друга знали, Дзержинский мгновенно приковал к себе интерес аборигенов и ссыльных. Одет он был неважно: за два постгимназических года костюм изрядно износился. Хотя и был сшит на заказ у одного и лучших портных Вильно – Исаака Бейлина. Приличная рубашка с мягким воротником тоже была всего одна. Зато вместо галстука – черный бархатный шнур – аналог знаменитой черной польской бижутерии. Но одухотворенное лицо, внимательный открытый взгляд длинных зеленых глаз под фирменными соболиными бровями Янушевских – весь этот нездешний антураж вызывали вопросы: и что он тут будет делать три года ссылки?!

Приспособиться к новой жизни было трудно. Но вдвоём это казалось не столь мучительным. В Нолинске Феликс и Маргарита были неразлучны. Ссыльному Дзержинскому и ссыльной Николаевой выдавалось по 1 рублю 50 копеек в месяц на питание и по 4 рубля на жильё. Они объединяли эти средства и кое-как перебивались. Маргарита работу вообще не могла найти. Феликс несколько недель проработал на местной табачной фабрике. Иногда им удавалось подработать перепиской.

В письмах ФД Альдоне нет ни слова о Маргарите Фёдоровне (либо упоминания были позднее купированы), но в каждом – жалобы на болезни. В ответ Альдона, знавшая уже более десяти лет про гремучую смесь феликсовых бронхита и порока сердца (виленские врачи не давали ФД в 17 лет и десяти лет жизни), регулярно присылала деньги.

Даже в дневнике Дзержинский обозначает свою невесту одной буквой М. В их отношениях – не он, она была мастером. Точнее, как и было сказано вначале – типичной тургеневской героиней: «Никогда никуда не пойдете/ Если верных путей не найдёте».

Ее превосходство признавал и жених: «Как это М. может со мной дружить? Разве я такой ловкий актёр? Мне кажется, что рано или поздно мы не то что поссоримся, а она, узнав меня, прямо прогонит прочь. Так должно случиться». Впрочем, тут же прорывается прагматичная нотка будущего топ-менеджера ВСНХ и политика по душевному складу: «…теперь для нас полезно не рвать своих товарищеских отношений».

Полезно – потому что она спасала его от непродуктивного одиночества, возилась с его комплексами, болячками, пробелами в знаниях. Если впоследствии Дзержинский и считался наиболее эрудированным среди своих «соратников», то лишь благодаря бестужевке Маргарите Николаевой. Она заставила прочитать любимого не только «Капитал», но и труды английского философа Стюарта Милля, произведения российских демократов. Однако русская и мировая классика ФД отталкивала, казалась странной. Он, например, признавался своей Маргарите, что «Фауста» освоить не может, Толстого не понимает…

Маргарита

Маргарита (1873-1957) была почти на четыре года старше Феликса. Легкое дыхание. Легкая походка. Бархатные, как отмечали знакомые (а МН симпатизировали даже угрюмые стражи царского порядка), глаза. Правда, их подпортило бесконечное чтение, и оттого были они по Набокову: «несколько близоруки, точно их красота делала их не совсем пригодными для употребления».

Как вы помните, и спустя полвека после описываемых событий, совсем молодые люди отмечали, что красива, подтянута, мила Маргарита Фёдоровна была даже в последние годы своей жизни. А нолинские товарищи по ссылке ее просто обожали. Впавшие же по нолинской осени в депрессию не могли дождаться среды – в эти дни Рита собирала «политический» салон – в своей комнатке в доме Калитина по Иранской улице (улицы в нашей империи всегда называли с причудами).

На этих посиделках ссыльные вступали в полемику по важным общественным темам, пели, пили чай (иногда если повезет – алкоголь) и, просто разговаривали по душам, ближе и с разных сторон узнавая друг друга. Здесь же «обществу» был представлен и ФД. Тот, у кого к очередной среде звенела в кошельке монета, приносил к МН немного колбасы, баранки, конфеты. Иногда у хозяйки, правда, и чаю к этим угощениям не бывало: заварка заканчивалась раньше, чем появлялись деньги. Тогда настаивали какую – нибудь душистую травку ( написала и подумала: прочитает текст какой- нибудь феликсоненавистник и скажет: вот оно чё: травкой Дзержинский и К в Сибири баловались).

Маргарита родилась в семье сельского священника, в селе Безлесное Балашовского уезда Саратовской губернии. Отец дал ей хорошее домашнее воспитание, да и вообще был образованным и терпимым человеком. Прогрессивно настроенная, деятельная Рита, тем не менее, хотела увидеть и попробовать на зубок мир. Окончив местное епархиальное женское училище, она уехала в Петербург, где сумела поступить на знаменитые Бестужевские женские курсы. Так и попала в «оранжерею» бунтарских идей и женского свободомыслия. Постепенно формировались ее взгляды. Она читала демократическую литературу, подружилась с семьёй Короленко, постепенно вошла в среду молодых марксистов столицы, где ее любили ( за красоту и доброжелательность) и уважали – за ум и эрудицию.

Её арестовали на третьем году обучения. При обыске ничего особо крамольного не нашли – лишь несколько полулегальных брошюр. Но наказали: отправили в ссылку.

Феликс сразу понял, что Маргарита относится к революционному движению без экзальтации, постоянно рефлексируя. И всеми силами стремился втянуть её в «борьбу»: «А как это было бы славно: иметь другом человека жизни, человека борьбы непосредственной…»

А она пыталась переломить его фанатизм и одержимость.

Вот запись из нолинского дневника ФД: «...В самом деле, она, как мне кажется, ставит выше всего личную душу, личные качества. Она видит всю суть в усовершенствовании личных чувств, как сострадание, отзывчивость, правдивость и т.д. То есть те черты, которые проявляться больше всего могут только в личных отношениях. Она думает, что человек может быть властелином только этих чувств, что тут можно совершенствоваться». Хм, любовная лодка навернулась на мировоззренческий риф…

Дни шли за днями, а жених так и не собрался официально оформить сложившиеся отношения. Более того, у него уже сформировалось твёрдое убеждение, что «сегодняшняя форма семьи приносит почти исключительно плохие результаты». Многие исследователи полагают, что таким образом ФД подвел под эгоизм идеологическую основу. Но поскольку я придерживаюсь по этому вопросу аналогичной позиции, то мне так вовсе не кажется. Более того, последующая жизнь ФД, в которой нормальных семейных отношений не было, косвенно подтверждает, что он вовсе не хотел таким образом избавиться от обязательств перед своей невестой. Есть у меня, правда, и весьма эфемерная догадка, что он искал спутницу жизни совершенно невозможную – исходя из природы взаимоотношений мужчины и женщины. Хотя сам ФД, вероятно, полагал, что и связь такая возможна, и подобная женщина где-то его ждет. Был у него и эталон – Роза Люксембург. До самого последнего дня в его кабинете, кроме портрета Ильича, висела и фотография ЭТОЙ женщины.

Из дневника Феликса Дзержинского, только влюбившегося в Маргариту (как и в других цитатах сохранены авторская пунктуация и орфография): «Зачем я вчера говорил все это, зачем я думал, что я должен это делать? Ведь действительно, я неравнодушен, разве это не минутное увлечение от нечего делать? Мне хочется с ней (Маргаритой Николаевой. – В.В.)говорить, видеть ее серьезные, добрые очи, спорить с ней. Если она дома, мне трудно читать, сосредоточиться, все думается о ней...Как жалко, что она не мужчина. Мы могли бы быть тогда друзьями, и нам жилось бы хорошо, ...поддерживая друг друга, могли бы с огромной пользой прожить это время. Женщин же я, право, боюсь. Боюсь, что дружба с женщиной непременно должна перейти в более зверское чувство. Я этого допускать не смею. Ведь тогда все мои планы, вся жизнь должна будет очень и очень сузиться. Я тогда сделаюсь невольником этого чувства и всех его последствий. Сдержать же себя тогда, когда уже данное чувство народиться, будет уже слишком поздно…»

Впрочем, и в версии исследователей относительно эгоизма ФД тоже есть смысл: эгоцентризма и позерства в молодом ссыльном хватило бы на троих «идейных». В письме к Альдоне он прямо одержим своей, пардон за плеоназм, одержимостью: «Ты хочешь знать, как я выгляжу. Постараюсь описать тебе как можно точнее: я так возмужал, что многие дают мне 26 лет, хотя у меня ещё нет ни усов, ни бороды; выражение моего лица теперь обычно довольно угрюмое и проясняется лишь во время разговора, но когда я увлекаюсь и начинаю слишком горячо отстаивать свои взгляды, то выражение моих глаз становится таким страшным для моих противников, что некоторые не могут смотреть мне в лицо».

Очень хотел стать страшным. Ну, что ж. Через 20 лет получилось. Из письма все той же сестре: «...для многих нет имени страшнее моего».

Но для Маргариты Фёдоровны он был любимым человеком, и она не замечала в нём того, что видели наблюдательные полицейские чины, сообщавшие «по начальству»: «Дзержинский – человек вспыльчивый и раздражительный», «не выдержан, вспыльчив» и т.д. Что еще хуже, эти же черты, как неприятные и пугающие, отмечали и многие ссыльные. А впоследствии личностные «буря и натиск» оттолкнули от ФД и многих соратников. Но не помешали (или даже помогли?!) взойти на советский Олимп…

В декабре же 1898-го года для Маргариты Николаевой, несомненно, стало ударом ссобщение, что полиция высылает Дзержинского дальше на север – в село Кайгородское, в Кай (ужесточение меры наказания связано с тем, что ФД – «человек вспыльчивый» – вышвырнул полицейского из их с Маргаритой дома).

Любовь не выбирают...

« Я тебя люблю»

Своё первое письмо Феликс Дзержинский отправил 2 января 1899 года из Кайгородского в Нолинск : «Её высокоблагородию Маргарите Фёдоровне Николаевой». Может быть, именно в первые дни приезда в Кай он понял, кого потерял. Почти каждый день – по письму в Нолинск. Это – одно из самых теплых: «Захотелось мне поговорить с Вами. Когда меня видят, понимают и бранят дорогие мне люди, я как-то подбадриваюсь, чувствую подъём сил и стараюсь вырасти... И Вам, милая, наверное, невесело, тем более, что мы тогда не были осторожны... Я старался сам себя уверить, что это только дружба. Вы помните тот вечер, когда мы первый раз ездили? Как старался я тогда и себя и вас убедить, что мы только друзья. Боялся, и сомневался тогда я. После же этого вечера я уж почти что узнал себя. Но тут явилось сомнение – да могу ли я, считающий себя и действительно будучи эгоистом (а может быть, только холодным), испытать когда-либо такое чувство, если я его испытываю, не должен ли я все порвать, забыть, чтобы не сделаться зверем?..

Напишите всё: ведь скука должна быть теперь у Вас изрядная, не грустите только».

Это – от 10 января – почти «психоаналитическое»:

«Кажется, что хотя мы так мало жили с тобой, однако бросить все, порвать ни Вы, ни я не в состоянии будем. Вы когда-то говорили, что боитесь с моей стороны только увлечения – нет, этого быть не может. В таком случае я бы с Вами порвал. Победа над собой могла бы быть тогда только в этом выразиться. Я действительно увлекся, но не только. Кроме этого, мне нравилось в Вас очень много идейного. Я Вас глубоко уважал – и хотя узнал Вас хорошенько, однако еще более стал уважать, что со мной никогда не случалось. Я обыкновенно при первом знакомстве с женщинами робел, при более же близком был грубым и терял всякое уважение. Теперь же случилось иначе. Ведь нельзя это назвать увлечением. Но бог с этим. Прочь с сентиментальностями, и так слишком много об этом поневоле думается, а это бесполезно. Пусть будет так как есть, тут думать незачем».. В письмах Дзержинского любимой женщине немного человеческих ноток. ФД рассказывает лишь о себе, о своей жизни. Например, о том, что ему выписали ружьё (это разрешалось полицией), и он постоянно ходил на охоту, стрелял, стрелял, стрелял (всякого зверя и дичь). Стрелял по весне даже лебедей, хотя для местных охотников они были неприкосновенны.

12 января из Нолинска пришло первое письмо от Маргариты. И он ответил на него так: «Получив 12/1 Ваше письмо, я не мог дома сидеть. Я гулял, гулял и гулял по лесам и полям. Вечер был прекрасный».

Письма из Кая в Нолинск шли шесть-семь дней, почта приходила в определённые дни. Дзержинский бегал встречать долгожданные сани. Письма Николаевой не сохранились, но по ответам Дзержинского можно судить, что она всеми силами пыталась придать «человеческий фактор» его идейности, расширить суженный политикой кругозор до чувствительной стороны жизни, смягчить и облагородить его неистовство. И очень скучала.

А еще он написал ей два письма-завещания. Дело в том, что в 1899 году врачи сказали Дзержинскому, что он тяжело болен, и жить ему осталось не более двух лет. У врачей было подозрение (к счастью для ФД, не подтвердилось) на чахотку. Из письма Николаевой от 18 февраля 1899 г: «15-го утром я уехал из Кая, и теперь из Слободского посылаю Вам открытку. Времени совсем нет. Надо книгами и съестными припасами запастись. Хорошо в солдаты совсем меня не возьмут, но доктора признают что-то вроде чахотки. Моя жизнь коротка, а потому с ней не должна и нельзя, чтобы другая была с ней увязана... ...Ради всего на свете, что нам дорого и свято, ради чувств наших не волнуйтесь, дорогая. Как хотелось бы хоть раз все завещать Вам, что живет в моей душе». Дзержинский написал Маргарите и нечто вроде прощального письма: «Ты продолжи это дело, за двоих, а я спокойно могу уйти в тот мир».

Обеспокоенная невеста добилась невозможного – ей разрешили поездку к жениху.

Феликс встретил МН на ближайшей к Каю земской станции, в одиннадцати верстах от села. Она сразу же сообщила, что исправник интересовался, когда же они, наконец, поженятся. МН ответила главному полицмейстеру, что после окончания срока ссылки. Дзержинский информацию проигнорировал: он уже задумал побег. Через несколько дней, на прогулке по заснеженным тропам, он рассказал любимой, что летом решил бежать... Один. Бежать вдвоём нельзя – мужчина и женщина сразу привлекут внимание. Некоторые историки полагают, он не хотел лишней обузы. Но, возможно, что Маргарита и не хотела бежать. Но, вероятно именно тогда она поняла, что теряет своего неистового возлюбленного навсегда... МН пробыла в Кае меньше недели. Неизвестно, пыталась ли она переубедить его в отношении побега. Одно из последних писем ФД, датированное 26 апреля кажется, расставило все точки над «i» в их коротком романе: «Не писал так долго, потому что и денег не имел, и не мог понять, что со мной... Ты видишь во мне фанатика, а между тем я просто жалкий мальчуган. Да нельзя ни за что, чтобы ты на все время приехала ко мне. Я могу совсем разбить твою жизнь и тем разобью окончательно и свою собственно. Венчаться тоже, по-моему, надо будет избегать всеми силами. Ведь мы никогда не должны быть мужем и женой, зачем же связывать себя, ограничивать свою свободу и самому сознательно усиливать искушение и тем ослаблять свои уже надорванные силы. Я ведь сам первый предложил о венчании. Но теперь, когда чувствую себя так слабым и бессильным, мысль эта меня пугает. ...Твой Феликс». Впоследствии Маргарита Федоровна даже близким не рассказывала, почему после окончания ссылки, вернувшись в Петербург, она навсегда отошла от революционной борьбы

Дзержинский бежал из ссылки в августе 1899. Николаева никогда больше его не видела.

Работала в школе. Преподавала свою любимую литературу. Перед войной вышла на пенсию. Ну, а историю про эвакуацию и жизнь в Пятигорске вы уже знаете.

Чтобы чуть лучше понять душевные наклонности этой женщины, можете прочитать ту самую книжку 1956- го года «Михаил Юрьевич Лермонтов – жизнь и творчество» – для старшего школьного возраста. Прочитайте для себя – детям давать не рекомендую, потому что это книга не о Михаиле Юрьевиче – это портрет молодого Дзержинского, о котором Маргарита Фёдоровна не оставила ни воспоминаний, ни публикаций…

Она бережно хранила письма Дзержинского и... молчала о них. По завещанию этот кусочек эпистолярного наследия железного Феликса получила дочь близкой подруги МН, потом они попали в т.н. партийный архив. Опубликованы 10 лет назад – к очередному юбилею Дзержинского. Издание подготовили наследники другой части жизни ФД – историки академии ФСБ, решившие с помощью этих 100 страниц «очеловечить» образ «Железного». Даже назвали книгу « Я тебя люблю». Хотя Феликс неизменно писал бывшей невесте «Вас».

«Прошу Вас, не пишите вовсе ко мне, это было бы слишком неприятно и для Вас, и для меня...»

Но если вы думаете, что история первой любви ФД закончилась вместе с его побегом – вы ошибаетесь. Из кайского заточения Дзержинский убежал заграницу, но time to time наведывался в Польшу (напоминаю, что это была территория Российской империи). Через пару лет там его и арестовали, и заключили сначала в Варшавскую цитадель, а затем перевели в Седлецкую тюрьму. ФД «светило» пятилетнее поселение в Восточную Сибирь. И вот в это время он получает письмо от Маргариты, которой кто-то из ссыльных сообщил, что бывший жених в тюрьме. Она пишет, что по-прежнему любит его, что ее отношение к нему нисколько не изменилось... Ответ ФД по форме вполне пристоен: за годы разлуки, мол, он в корне изменился, не хочет ломать ее судьбу и вынужден прервать их отношения. Они были близки всего несколько дней. С одной стороны, сам факт физической близости обязывал молодого ФД ко многому, с другой – у Дзержинского были сомнения насчет дальнейшего развития их отношений. Мучил вопрос: сможет ли ОНА понять и смириться, что на первом месте для него всегда остается борьба и личное подчиняется общественному? Но, честно говоря, ни одной женщине не позавидуешь, если она получит письмо, которое в ноябре 1901-го получила Маргарита Николаева: "Я за это время, которое прошло после последней нашей встречи, решительно изменился и теперь не нахожу в себе того, что некогда было во мне и осталось только воспоминание, которое мучает меня. ...лично о себе мне приходилось мало думать; когда же попал в тюрьму, и более года был абсолютно оторван от внешнего мира, от друзей и знакомых, а потом сразу попал в довольно свободные условия заключения, связи мои с товарищами и внешним миром возобновились, и я получил свидание – тогда я стал жить и живу теперь и личной жизнью, которая никогда хотя не будет полна и удовлетворенная, но все-таки необходима. Мне кажется, Вы поймете меня, и нам, право, лучше вовсе не стоит переписываться, это будет только раздражать Вас и меня. Я теперь на днях тем более еду в Сибирь на 5 лет – и значит, нам не придется встретиться в жизни никогда. Я – бродяга, а с бродягой подружиться – беду нажить…

Прошу Вас, не пишите вовсе ко мне, это было бы слишком неприятно и для Вас, и для меня... Ф. Дзержинский".

Честно говоря, я иногда понимаю гимназического педанта Правосудовича (того самого виленского словесника в калошах) – кол по русскому для Дзержинского и то много! Это не текст любовного письма, это вообще не текст, это ж, извините «кто на ком стоял»…

В последующие годы Феликс никогда не пытался найти свою Маргариту. И, отчасти, возможно, потому, что не был верен любви этой тургеневской девушки (фраза «я получил свидание – тогда я стал жить и живу теперь и личной жизнью», думаю, объяснила Маргарите Фёдоровне всё). А девушка была такой умной и милой, что ему вполне могло стать стыдно. Но это уже совсем другая история, точнее история другой любви.

Часть V – любовь к трем революционеркам

Джульетта и прочие Монтекки

Дело в том, что во время этой «отсидки» у Дзержинского уже случилась другая любовь – Юлия Гольдман. Точнее, сначала – совсем даже не в босоногой (а очень даже богатой) виленской юности в длинновязого приятеля братьев по гимназии влюбилась довольно неказистая Юленька. Да так и не разлюбила, хотя дамский любимец Феликс в те годы ее практически не замечал.

И это именно она, когда Феликс писал «отлуп» своей первой любви, навещала его в Варшавской, а потом и Седлецкой тюрьме. Она тоже сама отыскала ФД, узнав от одного из братьев об очередном аресте своего «рыцаря в сияющих доспехах» и месте его содержания под стражей. Добилась свидания, представив подложные документы кузины! Впрочем, удивляться тому, где барышня из хорошей еврейской семьи добыла фальшивую ксиву, не стоит – Юлия и сама уже давненько была «рэволюционэркой».

Любовный драйв боевой Юлии заставил и Феликса другими глазами посмотреть на девушку «из детства». Возможно, вглядевшись, он понял: вот она, моя Роза Люксембург! И даже туберкулез Юлии не стал помехой. Во всяком случае, после побега из Верхоленска (по пути в очередную ссылку) он решил укрыться от жандармов в Швейцарии, где в туберкулезном санатории лечилась (да не волнуйтесь – не на партийные деньги, на семейные капиталы) и умерла у Феликса, буквально, на руках Юлия Исааковна.

В некоторых источниках ЮГ называют первой женой железного Феликса. Это вы, батеньки поторопились. Молодые не успели обвенчаться, но невестой Юлию Исааковну ФД действительно называл. Альдоне написал о том, что не успел жениться на возлюбленной. Что же касается братьев Юлии, то собственно это именно Борис Исаакович Гольдман, известный потом как Горев, и вовлек и младшего брата Мишу, и друга Феликса в революционную деятельность.

На этом фото Феликс с Юлией и ее братом – Михаилом Исааковичем Гольдманом, больше известным как Михаил Либер – одним из основателей и руководителей Бунда. Либера расстреляли в 1937 г.

Но первым, кто после прихода к власти большевиков, в 1918 г. приказал найти и арестовать Либера, да и Горева, был их давний знакомый – свежеиспеченный основатель ВЧК Феликс Дзержинский.

Вот его распоряжение заведующему Отделом по борьбе с контрреволюцией ВЧК:

Т.Скрыпнику

Необходимо разыскать и арестовать меньшевиков:

Мартова (Цедербаума)

Дана – д-ра(Гурвича)

Б.Горева (Б.Гольдмана)

Либера (М.Гольдмана)

Потресова

И друг.

У Вас в политич. Отделе и бюро печати должны быть адреса, по которым (а также по адресному столу) можно установить и адреса вождей.

У меня имеется № 104 (от4/VIII) их «Известия Бежицкого Совдепа». Надо абонировать и достать эти «Известия»

Телеграфируйте об этом в Брянск Визнеру (через Фомина)

Ф.Д.

15/VIII (1918 г)

РГАСПИ.Ф. 76.Оп. 3.Д. 22.Л. 4. Рукопись. Документ опубликован.

Нужно сказать, что Михаил Исаакович очень раздражал большевиков.

Еще в июле 1917 г. в издании «Единство» заявлял, что "большевики объединили самые тёмные элементы петроградского населения, которые хотят только мародёрствовать" и предлагал судить их за лозунг «Грабь награбленное!» (тем, кто не в теме: одно из принципиальных различий между большевиками и меньшевиками состояло в том, что последние были категорически против отмены частной собственности).

А в мае 1918 г. писал: "Жажда власти у этой кучки авантюристов оказалась настолько сильна, что в борьбе за её удержание в своих руках они не останавливаются ни перед какими преступлениями». Немудрено, что чекисты начали на него охоту.

И все же Либеру (в тот раз) удалось пережить злое время. В 1923 г. Дзержинский всего лишь сослал его с семьей в Семипалатинск.

Но не тень Юлии, живущая в сердце первочекиста, спасла ее брата. Справедливости ради, нужно отметить, что большевики довольно редко расстреливали меньшевиков (даже правых меньшевиков, каковым был Либер) в 1918-1920гг., так что судьба Либера не являлась исключением. Для полноты картины добавлю, что другой брат Юлии – Борис Горев тоже погиб в 1937- м. Адресат ФД – Николай Алексеевич Скрыпник, дошёл до уровня ЦК ВКП(б) и Политбюро Украины, работал наркомом образования Украины и застрелился в 1933-м году в результате кампании по борьбе с «национал-уклонизмом». Упомянутый в конце записки Василий Васильевич Фомин дослужился до уровня заместителя наркома и был расстрелян в 1938-м. Мартов, Дан и Потресов (которые принадлежали к разным течениям внутри российской социал-демократии, но это отдельная история) умерли в эмиграции, а Ицек Янкелевич (Игнатий Антонович) Визнер умер в 1923-м году…

Но я опять (в который раз) отвлеклась. Хотя почему нет? Эти детали – тоже в копилку «узнавания» и железного Феликса и его времени, и эпохи, что стала плодом первой большевистской диктатуры.

После Юлии Гольдман ФД ненадолго впал в нечто вроде душевной каталепсии. Страдания Юлии Исааковны, до последних минут остававшейся в сознании, обесточили его революционный и жизненный запал. Однако, через несколько месяцев в письме Альдоне об охватившем его равнодушии, Дзержинский констатирует: «Как бы там ни было, жить дальше как-то надо…»

Рану от сердечной потери этому оригинальному мужчине залечила …революция. Первая.

Сабина

Точнее, революция и любовь пришли к Феликсу одновременно. Первая началась в Царстве Польском почти через неделю после петербургского «кровавого воскресенья», а вторая – в конце 1904 года, когда Дзержинский приехал в Варшаву. Но всё по относительному порядку.

Начавшаяся в 1904-м война постепенно вела подкоп под империю Романовых. Социал-демократы, в рядах которых сражался с империалистами и монархистами Феликс, словно камертон, чутко и чётко уловили изменение общественных настроений. Постоянно растущее недовольство, как раньше писали научные коммунисты, масс, а главное – возможность проведения реформ, в том числе и политических, и не просто политических, а «фундаментально радикальных», как выразился один экспрессивный автор той поры.

Так что, оппоненты российской государственности решают держать руку на пульсе.

С этой целью, по указанию Главного правления СДКПиЛ Дзержинский едет в Варшаву, ожидая, что там, где рабочая братия наиболее сознательна, в любой момент может что-нибудь начаться (например, революция). Именно в это время ожидания революции, ФД познакомился с Сабиной Людвиговной Файнштейн – женщиной, которую, как уверяли некоторые товарищи Дзержинского по тому времени, железный Феликс любил больше всех. Познакомились они опять таки через брата: когда начался предугаданный эсдэками мятеж, Феликс вместе с ее братом работал «военным корреспондентом» – доставлял берлинским руководителям СДКПиЛ информацию прямо с поля боя. Для тех, кто не вполне в теме: СДКПиЛ – это Социал- Демократическая Партия Королевства Польского и Литвы, солидная организация, созданная лет за пять до РСДРП. Путь Феликса к большевикам был многоэтапен: от католицизма и гимназического революционно-католического кружка поляков, через БУНД и СДКПиЛ. Членом партии РСДРП он стал только в 1917-м.

В эпистолярном варианте любви Феликса и Сабины у нас опять один источник. Но если «Первая любовь» написана исключительно корявым слогом Феликса, то о третьем романе повествуют лишь письма Сабины, адресованные Дзержинскому, находящемуся в очередном заточении: «Дорогой мой Феликс, надеюсь на встречу. Понимаю, что любовные страдания, болезнь, недомогание и даже смерть незначительны в море человеческих переживаний. Но ты мне нужен. Не забывай меня».

Это роман, как вы, возможно, догадались, зная характер и предпочтения главного героя, тоже был коротким – гораздо короче упомянутой революции.

И две печальных строчки о судьбе упомянутого брата Сабины: Ледер (Файнштейн) Владислав Людвигович, член СДКПиЛ, член Польской компартии был расстрелян в 1938 году.

Служебный роман

В 1910 году в жизни Дзержинского появилась Софья Сигизмундовна Мушкат. Долгие годы она была лишь товарищем по совместной революционной работе. Лет пять ФД знал ее лишь под партийным именем Чарна. Она тоже довольно долго знала его исключительно как Юзефа. Во время одной симпатичной заграничной командировки у товарищей вдруг случился роман. Получается, что служебный… Они поженились, и в лучших традициях любой подпольной жизни – разъехались. Прямо исторические мистер и миссис Смит.

Трагическая история произошла через несколько месяцев, когда в 1911 году в женской тюрьме « Сербия» Софья Дзержинская родила сына. И – небывалый даже для тогдашней имперской системы приговор суда: кормящую мать лишили всех прав состояния и сослали – бессрочно(!), как всегда, черт знает куда – к нам по соседству – в Восточную Сибирь.

Софья Сигизмундовна отдала новорожденного Яна Феликсовича на воспитание мачехе, а сама отправилась по этапу.

Чары Чарны

Чем взяла товарища по работе Соня Мушкат, мы можем лишь догадываться. Красотой СМ не отличалась, родной отец говорил: « Наша Зося издали нехороша, вблизи еще хуже…»

Но у нее были необыкновенные музыкальные способности. После окончания Варшавской консерватории девушке из очень богатой польско-еврейской семьи прочили блестящую карьеру пианистки. Но она пошла «другим путем». С 1905 – много раньше ФД – член РСДРП – (б), разумеется. По совместительству работала в главном правлении СДКПиЛ.

Из уж упомянутой ссылки в село Орлинга она через год бежала, по поддельным документам отсиделась то ли в Берне, то ли в Лондоне.

Потом была секретарём Бюро заграничных секций СДКПиЛ в Кракове. В начале Первой мировой войны уехала в Вену, позднее переехала в Швейцарию.

После Октябрьской революции работала секретарём эмигрантских касс в Швейцарии; в 1918 – в Советском представительстве в Берне.

В 1919 возвратилась в Советскую Россию; работала в Наркомпросе, в Польском бюро при ЦК РКП(б). В 1924 – ответственный секретарь Польского бюро агитпропотдела ЦК РКП(б). С 1929 – научный сотрудник и ответственный редактор в институте Маркса –Энгельса – Ленина.

Она пережила мужа на 42 года, но единственным романтическим периодом их жизни с Феликсом был тот месяц в швейцарской деревне. Близкое окружение ФД знало, что отношения у супругов были прохладными. Кто-то из товарищей Дзержинского позднее пытался оправдать это брачное фиаско: мол, «единственной дамой сердца Дзержинского была пролетарская революция».

Но Софья Сигизмундовна так явно не считала. Она с удовольствием жила в Кремле и годами умерщвляла все живое (не зря же была ответсеком в институте М-Э-Л) в образе железного Феликса. Это она – законная и венчанная – постепенно сделала его еще и оловянным, и деревянным – короче, ходульным. Может, отомстить так изощренно пыталась покойнику за свое неудачное замужество?! Отдельным же кошмаром экскурсантов Новодевичьего кладбища с 60-х годов прошлого века является могильная плита Софьи Дзержинской – с ее портретом и Железным Феликсом в буденовке на втором плане.

Лично я полагаю, что пусть и недолгое, но очарование СС для ФД заключалось в том, что она больше других встретившихся на его революционном пути женщин соответствовала эталону – Розе Люксембург. К тому же была музыкальна, а помните, что сказала первая любовь Феликса: из всех искусств он предпочитал музыку.

Часть VI – Феликс Железный, Романтический, Педагогический, Спортивный, Практический и Монументальный

«Ты та ли, та ли?»

Ужасно интересно: чтобы бы сейчас (спустя столетие после знаменитых русских революций и четверть века после распада экспериментальной социалистической империи) сказали Дзержинский и все его «коллеги» – бундовцы, польские социал- демократы, меньшевики, большевики, эсеры и пр. – относительно результатов своих усилий?! Касательно преемников, экономической и идеологической модели устройства первого в мире государства рабочих и крестьян? Почему-то мне кажется, что самые идейные и продвинутые (и ФД в этом числе) отозвались бы строками Ивана Каляева (не только террориста, но и поэта):

«Мы о весне давно мечтали.

И вот когда сбылась мечта,

Мы насладимся ей едва-ли,

Поняв, узнав: она – не та».

Кстати, Дзержинский тоже в юности писал стихи. Слабые, эпигонские. Натура импульсивная и увлекающаяся, ФД обожал поэзию культового для поляков Мицкевича и своего предка по материнской линии, тоже национального достояния – Юлиуша Словацкого. Кумирам и подражал. Ничего удивительного: даже крестный ФД – Франц Вержбовский был известным виленским исследователем творчества Адама Мицкевича. В доме родителей Феликса постоянно проводились вечера польской музыки и поэзии.

Поскольку творчество ФД существует лишь на польском, вам придется поверить моей оценке на слово. Но, честно говоря, эпигонство – отнюдь не страшная штука в юности. Тем более, что подражание мастерам говорит об определенном вкусе и планке, что выбирает для себя начинающий творец. Да и темы заслуживают уважения – обретение Польшей независимости и немножко про любовь.

Феликса Дзержинского, юбилей которого отмечают сегодня все уважающие (и неуважающие) себя и свою профессию чекисты (действующие и временно отставленные), очень часто сравнивают с персонажами Французской революции – Сен-Жюстом или Робеспьером. Бонч-Бруевич рассказывал, что, отбросив многих желающих возглавить ВЧК, Ленин выбрал Дзержинского, так как для обуздания контрреволюции искал «своего» Фукье-Тенвиля.

Но если вы даже коротенько ознакомитесь с жизненным путем и устремлениями этих галлов, то поймете, что «наш» Феликс совершенно из другого замеса. Он, по своему католическому воспитанию, что сформировало фанатическое служение избранной миссии, скорее схож с совсем другой исторической личностью – Савонаролой.

Конечно, желание ФД стать священником (он даже хотел поступать в духовную семинарию, да мать с ксендзом отговорили) и одержимость верой, выраженная в словах: «Если меня убедят в том, что Бога нет, я застрелюсь», быстро трансформировалось в полное отрицание религии («Бога нет!») и служение Революции. Честное и бесстрашное, нужно сказать. Но, увы, не такое человеколюбивое, как можно было бы предположить, зная, какие страдания и унижения от не способного на диалог с несогласными государства Романовых перенес сам Дзержинский. Именно это бесчеловечное осуществление идеи и роднит его с апостолом инквизиции. Главная Идея при этом, что у ФД, что у Джироламо Савонаролы на словах выглядела привлекательной и почти идеальной. Сравните сами – и согласитесь со мной (в общих чертах, разумеется).

Собственно, именно для этого, мне кажется, и стоит изучать историю, чтобы понять, как и почему, в общем-то озабоченные улучшением жизни окружающих люди – аскеты и труженики по своему складу, на деле, получив властные рычаги, жизнь эту делали еще противней…

У руля

Дзержинский за восемь лет своей «советской» административной карьеры не только создал и руководил ВЧК. Став комиссаром наркомата путей сообщения, возглавив ВСНХ – то есть став топ-менеджером государства рабочих и крестьян, от оперативного управления ЧК, ОГПУ он, конечно, отошел. И никаким редактором журнала «Красный террор» (как утверждают многие источники) не был. В этом журнале, что реально выходил несколько лет на периферии, вообще большей частью печатались инструкции, а не идеологемы. Когда же были опубликованы действительно «каннибальские» материалы, издание тут же прикрыли.

Конечно, в том, что случилось со страной после 17-го года прошлого века можно винить исключительно большевиков. Но верно ли это? Не однобоко ли? Ведь вся государственная машина Романовых давно прогнила. Почитайте мемуары кузена последнего императора – морского офицера Александра Михайловича (супруга родной сестры Николая II, тестя Феликса Юсупова) – там есть все – от критики «главного моряка» империи дяди Коли, невменяемости царской четы, непрофессионализма политиков и чиновников до восхищения темпами и результатами индустриализации Ленина – Дзержинского – Сталина. Так что, дело обстояло куда сложнее и с причинами Гражданской войны, и с причинами Первой Мировой. И революций этих нескончаемых…

Когда сейчас рафинированные неюные академические дамы с придыханием пишут о своих монархических пристрастиях, ибо не в силах устоять против бальной эстетики империи Романовых, мне так и хочется их спросить: а вы хорошо знаете свою родословную? Уверены, что «при царизме» ваши бабушки вальсировали бы с поручиком Голицыным при свечах да по навощённому сотней лакеев паркету, а не кормили грудью в курской глухомани щенков умершей борзой по прихоти психопата-помещика?! Этот кошмар – плод не моего плебейского, точнее, со всех сторон разночинского, воображения – его Федор Михайлович увековечил…

«Друг детей»

После окончания Гражданской войны последствия братоубийственной бойни открылись во всем ужасе. И для Дзержинского тоже. Промышленность разрушена, всюду хаос, голод, страна наводнена беспризорниками. Пять миллионов уцелевших детей остались без родителей, а число погибших никто не возьмется счесть и сегодня.

Феликс Дзержинский стал инициатором важной государственной программы по спасению пострадавшего в войне поколения, которое следовало не только накормить, одеть и обуть, но и воспитать в духе нового общественного строя ( голодными, оставшимися без крова взрослыми никто особо не занимался – компетенций и кадров новой власти не хватало(((. С этой целью по всей России создавались детдома, спецприемники и детские коммуны. Этот проект можно назвать одним из самых успешных в советской истории. Не без оговорок, не без вопросов. Но в этих учреждениях тысячи обездоленных детей получали медицинское обслуживание, образование, питание, и самое главное, возможность дальнейшей самореализации.

На базе коммуны имени Дзержинского (руководитель тот самый А. С. Макаренко) было создано целое предприятие, где работали подростки, собирая один из самых современных по тем годам фотоаппаратов под названием «ФЭД», то есть взяли первые буквы имени, отчества и фамилии «покровителя сирот». Восемь бывших беспризорников стали впоследствии академиками АН СССР. Десятки тысяч – советской интеллигенцией, что учила, лечила страну потом чуть не полвека. Сотни тысяч стали квалифицированными рабочими, еще сотни тысяч – военными. И главное – эти миллионы беспризорников, за незначительной цифрой, не стали криминальной начинкой общества.

Что же касается старика ФЭДа, расскажу вам историю этого 17-го года. Мой приятель, что до сих пор хранит свой доставшийся по наследству ФЭД (в память о Бродском, что в начале 1960-х приехал в Псков с любимой и Дзержинским-то есть этим самым фотоаппаратом, коим сделал дивные снимки этого старинного, странного, небогатого в дивной растительности города), зная о байке, что некий «руссо туристо» полвека назад уронил свой ФЭД с Эйфелевой башни, и тот нисколько не пострадал, проделал аналогичный опыт со своим раритетом. А у него именно та ранняя модель – до 1934-го года, что собирали беспризорники, а не поздняя – сборки Харьковского завода. И что вы думаете: у этой древности помялся лишь верхний щиток, а работоспособность и товарный вид уцелели полностью…

Зря того родИла мама, кто болеет за «Динамо»

Эту издевку над соперниками болельщиков «Спартака» могут совершенно иначе (в политическом контексте) трактовать оппоненты ФД: дело в том, что именно он – нездоровый и неспортивный человек – заложил основы спортивного общества «Динамо», которое было призвано поддерживать хорошую физическую форму и здоровы образ жизни чекистов. Ибо уже в первые месяцы 1918-го выяснилось, что хилых и некрепких в ряду защитников революции – каждый второй.

Но, кстати, миф о неспортивности ФД не совсем верен. Он любил плавать: морские ванны ему еще в детстве «доктор прописал»: мол, и бронхит отстанет, и грудная жаба доставать не будет. Поэтому в 1922 – 24-м годах Феликс Эдмунович частенько летом наезжал в Крым со своим не менее болезненным сыном Янеком. И там, в компании с местными чекистами – в прошлом сплошь сотрудниками московской ЧК, – совершал длительные заплывы…

Главный по железу и железке

И мосты разрушенные восстановили, и воровать на «железке» прекратили, и тепловозы отечественные построили при наркоме Дзержинском (но об этом его достижении уже говорилось).

Что же касается практического и концептуального наследия ФД по полит-экономической части. С точки зрения теории, его цитаты середины 1920-х актуальны и сейчас. Вот, например, высказывание ФД на посту председателя ВСНХ от 1925-го года: Вести экономическое строительство нужно под таким углом зрения, чтобы СССР из страны, ввозящей машины и оборудование, превратить в страну, производящую машины и оборудование… широко внедрить в производство достижения научно-технического прогресса. Если эта работа не будет вестись, нам угрожает закрытие наших заводов и рабство заграничному капиталу. Если мы теперь деревянная, лапотная Россия, то мы должны стать металлической Россией…

Я не проповедаю, что мы должны изолироваться от заграницы. Это совершенный абсурд. Но мы обязаны создать благоприятный режим развития тех отраслей, которые жизненно необходимы и в которых мы можем конкурировать с ними…»

Хотя, как помните, «университетов» наш герой «не кончал», даже гимназию покинул без аттестата. Но имеющийся недостаток знаний он компенсировал упорством, трудолюбием, самообразованием, аскетизмом и фанатичной верой в идеалы революции.

Вот его позиция по малому, так и не процветающему в нашем Отечестве, бизнесу. Именно ФД выступал за развитие частной торговли, предлагая поставить частного торговца «в здоровые условия», «защитив его от местных администраторов». Говорил о стремлении снизить себестоимость продукции и цены на изделия промышленности путём опережающего роста производительности труда по отношению к заработной плате. Вообще ФД приветствовал проведение НЭПа, но поскольку не всё в проводимой государством политике ему нравилось – он уходил в отставку, сначала – на полгода из ЧК (после убийства немецкого посла), потом раза три – из правительства (не отпустили).

И, как мы помним, завоевал сердце поэта – бунтаря (что хотел «волком бы выгрызть бюрократизм») своими усилиями преодолеть «бюрократический паралич жизни»: «Чтобы государство не обанкротилось, необходимо разрешить проблему госаппаратов. Неудержимое раздутие штатов, чудовищная бюрократизация всякого дела – горы бумаг и сотни тысяч писак; захваты больших зданий и помещений; автомобильная эпидемия; миллионы излишеств. Это легальное кормление и пожирание госимущества этой саранчой. В придачу к этому неслыханное, бесстыдное взяточничество, хищения, нерадения, вопиющая бесхозяйственность, характеризующая наш так называемый «хозрасчёт», преступления, перекачивающие госимущество в частные карманы».

И – согласитесь – будто про правительство Дмитрия Анатольевича все это Железный Феликс сказал, а не про своих товарищей- современников.

Про автомобильную эпидемию, а также стоящее за ней взяточничество и нецелевое использование бюджетных средств в госучреждениях, с коими ФД и как глава ВЧК, и как прочий менеджер нещадно боролся, рассказывает хотя бы этот документ- письмо ФД своему первому заместителю Генриху Ягоде, датированное мартом 1923-го: «По городу ездят автомобили, купленные за границей. Нельзя ли бы было расследовать, сколько и кем, и во сколько это нам обошлось, и кто дал на эту покупку разрешение. Полагаю, что такие дела надо быстро расследовать для передачи или в контрольную комиссию, или в трибунал». Эх, некому сегодня озаботиться этим сакраментальной проблемой…

Собственно грязные руки советской бюрократии и свели Железного Феликса в могилу. В июле 1926-го на пленуме ЦК, посвящённом состоянию советской экономики, и без того недомогавший ФД так разнервничался в полемике с Пятаковым и Каменевым (первого обозвал «самым крупным дезорганизатором промышленности», а второму выговорил, что тот не работает, а занимается политиканством), что ему стало плохо. И в тот же день он скончался, оставив без практического воплощения тезисы своего последнего доклада и знаменитое:

Если вы посмотрите на весь наш аппарат, на всю нашу систему управления, если вы посмотрите на наш неслыханный бюрократизм, на нашу неслыханную возню со всевозможными согласованиями, то от всего этого я прихожу прямо в ужас. Я не раз приходил к Председателю СТО и Совнаркома и говорил: дайте мне отставку! Нельзя так работать!

И пророческое на весь следующий век:

«За последнее время политика очень часто пахнет нефтью, а нефть – политикой».

Челябинский след

И, завершая эту часть «датского» рассказа о железном ФД – вишенка на торте для нашего региона. Именно Железный Феликс, возглавляя ВСНХ, активнейшим образом занимался вопросами развития металлургического комплекса страны. В 1924 году по его инициативе вместо Главметалла ВСНХ РСФСР была создана комиссия МеталлЧК, которую он же и возглавил. Эта структура, в некоторой степени, – прообраз будущего министерства металлургии СССР. ФД, к слову, без одобрения относился к идее о приоритете государства, и особенно армии, как основной базы развития металлургической промышленности. Мол, мобилизационная идея с точки зрения экономической стратегии – путь в никуда…

И, по исторической справедливости, памятник наши региональные менагеры вообще-то не аграрнику Столыпину должны поставить, а Феликсу. Но нет у наших политиков чуйки: забыли, кто по основной карьере нынешний президент, и, возможно, не знают, что в потайной комнатке отдыха главного «дзержинца» в запасе висит портрет аскета ФД.

Кстати, и идея памятника первочекисту в Че висит в воздухе. Можно изваять его в удачном образе, что создал в фильме «Есенин» Александр Мезенцев, много лет прослуживший в Челябинской драме.

Потом, у нас же полвека каслинские умельцы отливали круглощекого, не похожего на себя Феликса: еще в начале1930-х каслинцы решили чуть «освежить» слишком худое на их взгляд лицо ФД – вот и добавили ему юношеской припухлости… И получился у них, как писал один критик, «не рыцарь революции, а какой-то французский маркиз».

Память

В августе 1991-го знаменитый памятник Дзержинскому на Лубянской площади – творение советского скульптора Вучетича – снесли под свист и улюлюканье антибольшевистски и антисоветски настроенной толпы. Ныне монумент, по мнению ряда специалистов являющийся шедевром классической скульптуры, стоит в сквере Центрального дома художников, в Музее скульптуры на открытом воздухе. Если раньше каждый мог «полюбоваться» бронзовым Феликсом совершенно бесплатно, то теперь за осмотр образцов «тоталитарного искусства» нужно отдать монетку. Памятники же первому чекисту, изваянные тем же Вучетичем из гранита и установленные в приснопамятные времена у здания Главкомата внутренних войск в Лефортове и на территории дивизии оперативного назначения, носившей имя Дзержинского с 1926 по 1994 год, уцелели (точнее, устояли). Железный Феликс для солдат правопорядка и особенно для ветеранов-дзержинцев, вероятно, до сих пор является символом защиты интересов государства. К слову, спустя какое-то время после смерти Феликса Эдмундовича предпринималась попытка создать орден Дзержинского – награждать чекистов за особые заслуги. Но из этой затеи ничего не вышло. Говорят, Сталин идею не одобрил. Лет десять назад СМИ сообщили об инициативе ветеранов «Альфы» профинансировать реставрацию свергнутого памятника Дзержинскому. Общество слегка замерло: починят бронзового Железного и куда его? Кто в стране, где в следующем году отмечают круглую дату «большого террора» осмелится дать разрешение на его установку?!

А почему нет? Думаю, недурно было бы воткнуть отремонтированного ФД где-нибудь на Старой Площади (или другом присутственном месте) – ликом к чиновной братии, добавив на постамент нетленку из его репертуара: « Если Вы еще не сидите, то это не Ваша заслуга, а наша недоработка».

Впрочем, мне гораздо больше нравится казус, что произошел с памятником Дзержинскому в Польше. Как вы, возможно, помните, по прабабке Саломеи Янушевской (на четверть еще и армянки) Феликс Щасный состоит в родстве со значительным национальным поэтом этой страны – Юлиушем Словацким. Так вот, в 2001-м году на месте снесенного на Банковской площади в 1989-м году монумента ФД (стоял там почти 40 лет), поляки установили памятник Словацкому. Словно ответив на вопрос: «кто более матери – истории ценен»… Но на самом деле, тогдашние активисты и политики ничего не знали о «кровных узах» этих двух знаменитых соотечественников…

Челябинск, Вера Владимирова

© 2017, РИА «Новый День»