До Октябрьской революции террор был средством самозащиты общества от произвола властей. После революции террор стал инструментом нового государства, направленным против населения. Из чего следует, что новая власть изначально не собиралась решать задачи, стоящие перед страной. Террор не нужен, если цели государства не расходятся с целями общества. Он требуется только, когда люди категорически против того, что делает государство. Переход к террору произошёл через декларируемую защиту интересов населения новой властью. На самом деле она никого, кроме себя, не защищала.

Большевики, захватив власть, объявили себя временным демократическим правительством, действующим до созыва учредительного собрания. Но это было ложью: как известно, власть они так и не вернули. После того, как, в ноябре 1917 года, большевики проиграли на выборах в учредительное собрание, они его просто разогнали. То есть они стали узурпаторами: незаконно присвоили властные полномочия. И чтобы после этого удержаться у власти, большевики должны были установить свою диктатуру, что они и сделали. Сначала они опирались на силу и демагогию, публикуя свои – якобы законные – декреты, приказы, распоряжения и т.д., а позже, 10 июля 1918 г., опубликовали конституцию, в которой определили характерные черты своего государства. Эти черты потом существовали до самого конца советской власти.

Конституция официально определяла основной задачей нового государства установление диктатуры пролетариата – конечно же, только временно, «на настоящий переходный момент», и для благой цели: ради «водворения социализма, при котором не будет ни деления на классы, ни государственной власти».

Но при этом в первых же статьях конституции было объявлено, что государству теперь принадлежит всё: «весь земельный фонд», «все леса, недра и воды общегосударственного значения, а равно и весь живой и мертвый инвентарь, образцовые поместья и сельскохозяйственные предприятия», а также фабрики, заводы, рудники, железные дороги и прочие средства производства и транспорта, и, наконец, банки.

Кроме того, государству принадлежат и люди: конституция ввела всеобщую трудовую и воинскую повинность, то есть вменила населению в обязанность работать и сражаться по приказу власти. Одновременно – обеспечивая безопасность нового режима – конституция декретировала полное разоружение имущих классов (а фактически, всеобщее разоружение).

Некоторые группы населения по новой конституции лишались всех прав, поскольку они «используются ими в ущерб интересам социалистической революции». То есть этим было установлено, что в принципе любой человек может быть лишён всех прав, если его действия или слова не нравятся большевикам. Заодно конституция запретила и свободу печати, передав все технические и материальные средства печати «в руки рабочего класса» – то есть, конечно, в собственные руки нового государства.

Финансовая политика у нового государства была очень простая: оно видело свою задачу в том, чтобы предоставить Советской власти все необходимые средства, «не останавливаясь перед вторжением в право частной собственности». Новое государство объявило законным присвоение чужого имущества – но только государством, а не всеми желающими. По сути, государство провозгласило, что никакого чужого имущества больше не существует – всё принадлежит ему, а остальные только пользуются, пока оно разрешает.

И, в общем, это всё. Такая вот нехитрая конституция: всё принадлежит нам, мы делаем, что хотим, все должны нам подчиняться. Фактически, это расширенное, формализованное и замаскированное демагогией выражение того же самого, что говорил Ленин ещё до революции, определяя диктатуру как «ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть». На самом же деле, конституция – это перечень обязанностей государства перед обществом, ограничивающий государство и защищающий права общества. Но в большевистской версии этого документа никаких таких обязанностей у государства нет. Есть только неограниченные права. Что это за власть, чья она?

В сознании возникает образ некоего древнего азиатско-рабовладельческого государства: с одной стороны, абсолютная власть, с другой – полное бесправие. Ближайший по времени аналог – Золотая Орда. В своей конституции большевики спроецировали давнее прошлое на тогдашнюю современность и воспроизвели его по шаблону, взятому из собственной головы. Они видели это как социализм, но в их идеях и действиях был заложен откат в историю на много столетий назад. В их планах было установление всемирного государства, по типу ничем не отличающегося от когда-то существовавшей монгольской империи, и его создание планировалось осуществить тем же путём – военным захватом. В центре новой империи будут они – со своей неограниченной властью – а вокруг (то есть на всей планете) – лишённое всех прав и имущества население, полностью подчинённое их воле, работающее на них, обеспечивающее все их потребности, удовлетворяющее все их прихоти. А если всю эту азиатчину ещё и назвать коммунизмом, то можно даже деньги не платить.

Однако прошлое нельзя вот так просто вернуть – по своему желанию. Сначала нужно уничтожить накопившийся и воплощённый в материальной и духовной практике опыт поколений. Существующие сложные формы жизни необходимо сначала упростить. И это можно сделать только принуждением, так как упрощение в данном случае означает разрушение, а на это никто бы добровольно не согласился. Ведь на предыдущем этапе общественной активности революцию вызвало именно разрушение прежней стабильности, ухудшение жизни из-за войны.

«Новый День – Челябинск» в контакте, Одноклассниках и *Facebook

*

Большевики с помощью силы установили диктатуру, но этого было мало: для их целей требовался террор. Чтобы раздуть «мировой пожар» революции, им нужна была послушная человеческая масса, не имеющая собственных интересов или хотя бы не смеющая их проявлять, отстаивать: пожар требует дров. Для этого нужно было всех запугать и подчинить.

Принято считать, что красный террор начался после покушения на Ленина 30 августа 1918 года, а именно, 5 сентября, с принятием специального постановления Совета народных комиссаров «О красном терроре». Однако лучше сказать, что с этого дня он был узаконен, стал официальной политикой государства. А датой начала террора следовало бы признать 21 февраля 1918 года, когда, декретом Совнаркома «Социалистическое отечество в опасности!" (пункты 6 и 8), была восстановлена смертная казнь. Тем более что 23 февраля, через день после его принятия, было опубликовано красноречивое объявление ВЧК, в котором сообщалось:

«Всероссийская Чрезвычайная комиссия, основываясь на постановлении Совета Народных Комиссаров, не видит других мер борьбы с контрреволюционерами, шпионами, спекулянтами, громилами, хулиганами, саботажниками и прочими паразитами, кроме беспощадного уничтожения на месте преступления, а потому объявляет, что все неприятельские агенты и шпионы, контрреволюционные агитаторы, спекулянты, организаторы восстаний и участники в подготовке восстания для свержения Советской власти – все бегущие на Дон для поступления в контрреволюционные войска калединскои и корниловской банды и польские контрреволюционные легионы, продавцы и скупщики оружия для отправки финляндской белой гвардии, калединско-корниловским и довбор-мусницким войскам, для вооружения контрреволюционной буржуазии Петрограда будут беспощадно расстреливаться отрядами комиссии на месте преступления».

С этого времени расстрелы на месте, без суда и следствия, вошли в повседневную практику государственной деятельности. И это можно считать переходным периодом – к полноценному террору, который начался в сентябре. В сентябрьском постановлении «О красном терроре» Совет Народных Комиссаров известил, что считает террор прямой необходимостью, и мерами обеспечения террора назвал изолирование «всех классовых врагов» в концентрационные лагеря и расстрел: «подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам».

Из истории того времени известно, что попасть под расстрел мог любой человек, хоть «прикосновенный», хоть нет. Для расстрела на месте достаточно было не только подозрения, но даже одного желания расстрелять. А уж обосновать потом «революционную необходимость» конкретного убийства никогда не составляло проблемы.

Большевики и чекисты всегда утверждали, что они перешли к репрессиям неохотно и вынужденно, но это неправда. Действия большевиков опровергают их слова. Во-первых, Ленин изначально был против отмены смертной казни, при первом же удобном случае восстановил её и далее широко использовал, ни разу не испытывая каких-либо сомнений по этому поводу. Кроме того, и до её официального восстановления большевики не раз расстреливали людей – примером может служить расстрел демонстрации в поддержку учредительного собрания 5 января 1918 года. Ну а после начала террора, особенно, с осени, практику репрессий большевики всегда применяли охотно, и в дальнейшем только расширяли. И всё последующее укрепление большевистской власти не заставило их отказаться от этого средства – даже когда, с точки зрения обычного человека, в терроре уже не было никакой необходимости.

А всё дело в том, что террор – это фундамент советского государства. Всё в этом государстве строилось, созидалось и выращивалось на угрозе убийством и порождаемом ей страхе. Потому что всё это делалось не для блага людей, а для собственных целей большевистской власти. Достичь этих целей своими силами власть не могла, но она смогла запугать и принудить население подчиняться и выполнять её приказы.

Челябинск, Сергей Ясинский

* Продукты компании Meta, признанной экстремистской организацией, заблокированы в РФ.

© 2017, РИА «Новый День»